Через четверть часа она приняла решение и велела Ж. Б. идти в квартиру Василе Драгонмана, заняться его бумагами и регулярно докладывать. Одновременно она следила по айпаду за патрулями, занимавшими позиции в квартале де Неж. Программа Géo Pol напоминала видеоигру, что-то вроде навороченного «Пакмана»[63], в которой патрульные, отмеченные точками, занимали большинство дорог, ни разу не пересекаясь.
Где, на какой из улиц прячется Тимо Солер? Может, он в машине, которую ведет его подруга? Лежит на заднем сиденье, прикрытый одеялом? Ее существование больше не предположение, а установленный факт: эксперты без труда обнаружили в душе несколько длинных светлых волос, следы помады на стаканчике для зубных щеток, кружевные трусики, завалившиеся за бак для белья.
Очень сексуальные.
Майор так грозно посмотрела на подчиненных, что они воздержались от сальных шуточек насчет незнакомки – стройной, молодой, красивой.
Агент Константини с помощью своей волшебной лампы обнаружил кровь на лестничной клетке, потом на верхних ступеньках. Марианна послала трех человек искать возможные следы перед домом, на стоянке, на дороге, чтобы попытаться определить направление, в котором скрылись беглецы.
Послала, не веря в успех.
Голубки улетели. Спаслись чудесным образом. Марианна отдавала приказы, отвечала на вопросы, но все время возвращалась мыслями к Малону Мулену и Василе Драгонману. Стоило ей повернуться к окну, и она видела на небе размытый образ психолога. Облака побелили его бороду, брови и ресницы, а лицо как будто искусственно состарили, пропустив через компьютер. «Его обаяние пребудет в веках…» – думала она, чувствуя смятение оттого, что образы из ее мозга переместились на небосвод.
Будь она сейчас одна, дала бы волю слезам. Нет, такое лицо не может исчезнуть без следа, такие глаза не могут просто взять и погаснуть.
Какие странные вопросы только что задавала ей по телефону Энджи…
Вы уверены, что… что это он?
Вообще-то надежда оставалась: никаких формальных доказательств, что сгоревший труп, найденный под остовом мотоцикла, действительно принадлежит Василе Драгонману, у них пока нет. Вряд ли он один из всех жителей Гавра ездил на мотоцикле Guzzi California.
– Телефон, шеф…
Бурден стоял в углу комнаты, застыв, как декоративный фикус, – то ли живое растение, то ли каучуковая имитация. Марианна не отрываясь смотрела на гигантские скелеты портовых кранов и как будто не слышала агента, но потом протянула руку и взяла трубку:
– Майор Огресс, слушаю…
– Это Ортега, я в морге. Дело заняло меньше времени, чем мы думали.
– Почему?
– Нам повезло. Мы сразу нашли медицинскую карту. Психолог лечил зубы у Кихенга Суаярана, у него кабинет на улице Сери. Мы вместе учились. Он прислал мне снимки на компьютер. На сравнение ушло чуть больше пяти минут…
– С чем ты сравнивал?
– С челюстью типа, найденного под мотоциклом, конечно! А ты о чем подумала? Зубы-то не успели расплавиться.
Марианна судорожно сглотнула.
– Выкладывай, не тяни!
– Никаких сомнений. Полное совпадение. Можешь не ждать анализа ДНК. Труп с мыса де ла Эв – твой школьный психолог Василе Драгонман. Увы…
44Маленькая стрелка на 12, большая – на 6
Я искал в стихах-поэмах,
Как сказать: люблю тебя.
Много слов там очень умных,
Слишком длинных для меня.
Малон сидел на корточках между унитазом и стеной.
Ему было ужасно неудобно, но это не имело значения: он выучил наизусть пятничную историю о зеленой планете Венере, о любви. Ту самую, в конце которой они с мамой улетали.
Но сначала он должен сбежать от людоеда с серебряной серьгой и черепом на шее. Хорошо, что Малон знает волшебное место, куда не могут войти злые люди. Гути много раз повторял ему этот секрет, во все дни зеленой планеты.
Нужно было запереться в туалете!
Малон думал об этом всякий раз, когда ходил писать. Он был слишком маленького роста и не мог дотянуться до задвижки, стоя на полу, но если залезал на крышку мусорного ведра и приподнимался на цыпочках, то все получалось. Выход он нашел сам и очень этим гордился.
Закрыться в туалете.
Дождаться, когда за ним придет мама.
И исчезнуть вместе с ней.
Ему было страшно. Так страшно, что он достал из кармана листок с рождественским рисунком и начал водить пальцем по звезде, елке с бледными иголками, подаркам, прорисованным разноцветными фломастерами. Нужно снова спрятать его в альбом, чтобы никто не нашел – ни Мама-да, ни Па-ди. А главное – людоед!
Напоследок он полюбовался тремя фигурками – они держались за руки, стоя под гирляндами.
Он. Папа.
Мальчик погладил длинные волосы мамы, прочел каждую букву вверху и внизу страницы.
Веселого Рождества
Всегда помни
Твой АнгелОн мог прочесть только эти шесть слов и свое имя. Ну и конечно, слово МАМА.
Я искал везде и всюду нужные слова,
А нашел их рядом – в сердце, главные слова.
Ты меня учила в детстве, как сказать «люблю»,
Я запомнил и теперь снова говорю:
Я люблю тебя до неба,
Вот как я люблю!
– Выходи, Малон, ну пожалуйста. – Аманда старалась говорить как можно тише и нежнее. – Прошу тебя, Малон.
Запах подгоревшего пирога цеплялся к стенам, полу, ступенькам. Навязчивый, почти тошнотворный. Аманда понадеялась было, что аромат пирога заставит мальчика отпереть дверь, но почти сразу поняла, что ее сын не купится на такую грубую уловку.
Малон узнал Алексиса, и старая травма проснулась, спровоцировав сумятицу в мозгу. Возможно, лицо Зерды реанимировало другие воспоминания. Так иногда случается со старыми часами: упав, они снова начинают ходить.
А может, она все выдумывает и этот похожий на упыря мерзавец просто напугал мальчика.
Аманда сидела на потертом коврике перед дверью туалета. Она дрожала, скреблась в дверь, как котенок, рвущийся войти туда, где скрылся хозяин, и говорила, говорила, говорила. Нежно, как любая мать, утешающая заболевшего ребенка. Защитница. Стена. Твердыня.
Вот только на сей раз их разделяла дверь.
Аманда слышала прерывистое дыхание сына, угадывала его сдержанные рыдания, и у нее закипала кровь.
Тысячи звезд на небе,
Тысячи цветов в саду,
Тысячи пчел на цветах,
Тысячи ракушек на пляжах,
Только мама всего одна.
– Хватит, Аманда! – крикнул снизу Димитри. – Сам выйдет.
Ее муж – кретин. Сидит, пьет виски. Нашел время! Алексис, тот даже пива себе не налил. Странный все-таки у него голос – слегка присвистывающий, певучий, почти приятный. Почти… Потом, правда, замечаешь: да он пришептывает и на фальцет то и дело срывается. Когда они познакомились, Аманда подумала: если бы змеи разговаривали как люди, то именно таким голосом. Не на серпентарго – змеином языке василиска, с которым столкнулся Гарри Поттер, а на языке гремучей змеи, рехнувшейся от одиночества в пустыне.
– Оставь это, Аманда.
Приказы Алексиса Зерды не обсуждаются.
Аманда медленно спустилась по лестнице и села между мужчинами в клубное кресло[64], обтянутое искусственной кожей. Димитри сжимал в ладонях стакан с виски, как будто хотел побыстрее растопить лед.
– Вы все просрали…
Зерда смотрел на Димитри, но Аманда знала, что обращается он к ней. Алексис очень умен и не мог не понять, что ее муж ничего не контролирует.
– Скоро прибудет кавалерия.
Димитри открыл было рот, но Зерда знаком приказал ему молчать.
– Они так и так у вас появятся. Будь психолог жив, легавые взяли бы его с собой, и мы знаем, чем бы все закончилось. Устранив румына, мы выиграли время. Немного.
Аманда наклонилась вперед, и пружины спинки придали ей ускорения:
– Ты убил его?
Зерда и не подумал ответить. Он повернул голову к висевшей на стене рамке. В нарисованные фломастером сердечки были вписаны короткие стишки, считалки на День матери, которые дети заучивают наизусть, украшают засушенными цветами и бабочками на булавках.
– И уберите вот это. – Он уставился на Аманду зелеными глазами-щелками и продолжил, повысив голос: – Мальчик давно должен был все забыть. Ребенок его возраста, будь он неладен, забывает обо всем за несколько месяцев. Во всяком случае, так утверждают все эти хреновы эксперты! Не понимаю, почему ваш все еще помнит…
– Тебя? – Аманда криво улыбнулась.
– Все, он помнит все! Когда появится полиция, молокосос не должен разевать пасть! Достал всех своими сказками и легендами!
– Не смей так о нем… – В голосе Аманды прозвучала угроза.
Алексис встал. Подошел к стене и начал рассматривать цветочный гербарий, не переставая вслушиваться, стараясь уловить хоть какие-то звуки со второго этажа.
