Она выросла в городе, ничего не понимала в лошадях и была к ним совершенно равнодушна, поэтому девери относились к ней прохладно. Сами они не представляли лучшего места, чем Тревеллин. Привыкли к тирании папаши и считали ее чем-то естественным, а потому возмущение Вивьен казалось им смешным и нелепым. Они называли ее занудой, смеялись над приступами гнева и подтрунивали над влюбленностью Вивьен в Юджина. Без всякого злого умысла они немилосердно дразнили ее и потешались над ее негодованием. Люди они были толстокожие и искренне недоумевали, как можно обижаться на их грубоватую веселость.
Фейт, вторую жену их отца, это семейство полностью подмяло под себя. Вивьен же пыталась сопротивляться и даже сумела обрасти неким панцирем, который делал ее нечувствительной к их пренебрежению. Она никогда не притворялась, что интересуется вещами, какие были важны для них. Вот и сейчас, услышав, что Конрад с Бартом вспоминают, как Обри почти даром купил гнедого жеребца, Вивьен резко бросила:
– Хватит про своих лошадей! Мне нужны тосты для Юджина. Сибилла принесла ему какие-то ломти толщиной с доску. Давно пора усвоить, что он любит тонкие и не очень поджаренные.
Она хмуро взглянула на оставшиеся на столе тосты, но Барт предостерегающе вытянул руку:
– Не трогай, это наши! Обойдется твой Юджин.
Вивьен резко дернула шнур звонка.
– Эти все равно остыли. Сибилла поджарит ему свежих. Он ужасно провел ночь.
Близнецы хором фыркнули, заставив ее покраснеть. Даже Рэймонд изобразил какое-то подобие улыбки.
– У Юджина кишка тонка – вот и вся его болезнь, – заметил он.
– Вы здоровые, как быки, вам и в голову не приходит, что люди могут хворать. Юджин страдает бессонницей. Если он чем-то расстроен…
Ее прервал взрыв хохота. Сжав губы, Вивьен сверкнула глазами. Ноздри раздулись от гнева.
– Да ладно вам, не дразните женщину! – вмешалась Клара. – У Юджина, наверное, расстройство желудка. У него всегда был слабый желудок. Если он предпочитает называть это бессонницей, что тут плохого?
– Какой покой может быть в этом доме, если ваш отец ведет себя, словно он пуп земли? Целую ночь зовет эту мерзкую старуху и орет так, что на всю округу слышно! – яростно закричала Вивьен. – Можете обижаться, только я считаю, что ничего с ним страшного нет. Просто капризничает.
– А кто сказал, что с ним что-то не так? Он в полном порядке, – заявил Барт.
– Тогда зачем он поднимал на ноги весь дом четыре раза за ночь?
– Это его дом.
– Он такой же эгоист, как вы все! Ему наплевать, что Юджин опять заболеет!
Рэймонд встал и собрал свои бумаги.
– Вот ты ему об этом и сообщи, – посоветовал он.
– Обязательно. Я-то его не боюсь, не то что вы!
– Какая женщина! – воскликнул Барт, обняв Вивьен за плечи. – Давай, милая, давай! Задай нам всем жару!
Она возмущенно оттолкнула его:
– Замолчи!
В столовую вошел Рубен.
– Это вы звонили? – строго спросил он.
– Звонила я, – холодно ответила Вивьен. – Мистер Юджин не будет есть тосты, которые ему принесли. Скажите Сибилле, чтобы поджарила ему новые – и чтобы были тонкие и не горелые!
– Лучше пусть она ему уши надерет, – заметил Конрад, выходя из столовой вслед за Рэймондом.
– Я передам ей, мадам, – недовольно пробурчал Рубен. – Но мистер Юджин вечно капризничает, и если потакать его прихотям, конца им никогда не будет. Ну и доставалось же ему за это от хозяина! Бывало, порол его…
– Вы слышали, что я вам сказала? – резко перебила его Вивьен.
– Балуете вы его, – произнес Рубен, сокрушенно покачав головой. – Да принесу я ему свежие тосты! Тоже мне, хозяин нашелся!
Она с трудом сдержалась, чтобы не ответить на дерзость, и Рубен, пренебрежительно засопев, удалился.
– Хватит хлопотать о муженьке, милая. Садись позавтракай, – добродушно промолвила Клара. – Вот твой чай. Да садись же!
Взяв чашку с блюдцем, Вивьен проворчала, что чай опять слишком крепкий.
– Не понимаю, как вы терпите этого наглеца? Лодырничает, фамильярничает – совершенно невозможный тип.
– Видишь ли, он родился и всю жизнь провел в Тревеллине, как и его отец, – принялась терпеливо объяснять Клара. – Он никого не хочет обидеть, но, согласись, дорогая, трудно ожидать от него уважения к мальчишкам, которых он гонял палкой из кладовой. Не обращай на него внимания!
Вздохнув, Вивьен замолчала. Она знала, что Клара, несмотря на сочувствие, никогда не станет на ее сторону. Единственным союзником была Фейт, но Вивьен презирала ее.
Фейт Пенхаллоу предпочитала завтракать в постели, однако не по причине слабого здоровья, а из-за Клары, которая имела обыкновение садиться во главе стола, где стояли чашки. Сама Фейт не стремилась наливать чай и кофе своей многочисленной родне, но, как многие слабовольные натуры, ревностно относилась к своему положению и не хотела ронять достоинство, появляясь за столом, где место хозяйки узурпировала Клара. Несколько раз Фейт пыталась намекнуть, что во главе стола должна сидеть хозяйка дома, но делала это столь нерешительно, что ее золовка не поняла намеков. Поэтому Клара, занявшая это место сразу после возвращения под отчий кров, сохранила его за собой, а Фейт, не желая признавать себя побежденной, спускалась вниз только после завтрака.
Прошло двадцать лет с тех пор, как Фейт Клэй Формби, романтическая девятнадцатилетняя девица, была сражена наповал Адамом Пенхаллоу, высоким интересным брюнетом на двадцать два года старше ее, и покинула дом своей тетки, чтобы выйти за него замуж. Тогда она была просто красавицей – огромные голубые глаза, светлые локоны и очаровательный нежный ротик. А Пенхаллоу возраст только придавал импозантности. Он знал, как производить впечатление на молодых девиц, и его репутация повесы придавала ему лишний шарм. Фейт была польщена его вниманием и рисовала себе картины счастливого будущего: она хозяйка прекрасного замка в Корнуолле, исправившийся муж боготворит ее, приемные дети обожают. Она будет очень добра к бедным сироткам. Конечно, поначалу они встретят мачеху неприветливо, но она будет само терпение и чуткость, и не пройдет и нескольких месяцев, как они полюбят ее и станут соперничать за внимание Фейт.
С первого взгляда Тревеллин даже превзошел ее ожидания. Огромный дом эпохи Тюдоров с голландскими фронтонами, высокими трубами и многостворчатыми окнами исторг из груди Фейт восторженный возглас. Она увидела его в летние сумерки, в окружении изумрудных пастбищ, когда серые стены чуть розовели в закатных лучах. В саду пестрели цветы, тяжелые дубовые двери были гостеприимно распахнуты, открывая вид на черные от времени полы, покосившийся раздвижной стол и металлическую грелку, висящую на отделанной панелями стене. За домом, в отдалении, неторопливо несла свои воды река Мур. В воздухе витал острый запах влажного торфа. Да, все было так, как она представляла! Правда, позднее Фейт обнаружила, что бесчисленные комнаты особняка запущены и нуждаются в ремонте, ковры и шторы вытерлись и выцвели, прекрасная старинная мебель соседствует с грубыми поделками местных столяров, а чтобы содержать такой дом в порядке, требуется целая армия слуг. Однако это ее не смутило, и она решила, что все здесь изменит.
Но с отпрысками Пенхаллоу Фейт потерпела неудачу. При первом же взгляде на эту ораву, выстроенную в боевую шеренгу для приветствия, ее иллюзии поблекли. Она с ужасом заметила, что со старшим пасынком они ровесники, и он гораздо увереннее в себе. Разве Пенхаллоу говорил ей, что Рэймонду уже девятнадцать? Этого Фейт не помнила. Возможно, и сказал, но она относилась к тому типу женщин, которые пропускают мимо ушей все, что не укладывается в их идеалистическое представление о мире.
Итак, перед ней стояли все семеро: Рэймонд, хмурый и молчаливый; Ингрэм, обогнавший его в росте, с резкими грубоватыми манерами; пятнадцатилетний Юджин, худосочная копия Ингрэма, но с более живым лицом и не по годам острый на язык; Чармин, пятью годами моложе Юджина, такая же чернобровая и дерзкая, как и остальные; восьмилетний Обри, казавшийся утонченнее других, что, впрочем, было весьма обманчиво; и, наконец, близнецы, упрямые и неприветливые пятилетние мальчишки, которые при попытке их обнять моментально спрятались за спины старших братьев.
Впрочем, никакой враждебности к своей мачехе они не выказывали. Похоже, их не огорчало, что Фейт заняла место матери. Вскоре она поняла, что они настолько привыкли к многочисленным любовницам Пенхаллоу, что принимали как должное любую появившуюся в доме женщину. Ее поразила ужасная догадка – они восприняли ее как очередную пассию Пенхаллоу, нечто неизбежное, однако совершенно для них постороннее. Фейт воображала, будто они страдают без материнской ласки, ей и в голову не приходило, что она им ни к чему: они ненавидели любые сантименты, вечно попадали в какие-то истории, скандализируя округу и вызывая гнев отца, и обожали носиться верхом, отчаянно нахлестывая лошадей, один вид которых приводил ее в ужас.
