Ознакомительная версия.
Вульф согласился. Он уже прикончил вторую бутылку и завел учтивейшую речь, полную понимания и сочувствия.
Я слушал с истинной болью. Он обязан был понять, что все его старания напрасны, ему никогда не удастся получить то, чего он добивается. Я негодовал, глядя, как он унижается, стараясь заслужить расположение этого колбасника с бешеными глазами. Кроме того, поезд навевал на меня сон, и я просто не мог удержать глаза открытыми. Я встал.
Вульф посмотрел на меня:
– Да, Арчи?
– Салон-вагон, – изрек я решительно, открыл дверь и вышел.
Было уже больше одиннадцати, и половина стульев в салоне пустовала. Двое молодых парней, каждый из которых мог бы позировать для рекламы шампуней, пили хайбол. Вукчич и мисс Берен томились над пустыми стаканами. Разговор у них не клеился. Рядом с нею сидел голубоглазый атлет с квадратной челюстью в неброском сером костюме. Из тех, о ком лет через десять скажут, что он сам себя сделал. Я подошел к своим. Атлет посмотрел на меня поверх книги, явно собираясь освободить мне место.
Но Вукчич опередил его:
– Садитесь на мое место, Гудвин. Я уверен, мисс Берен не станет возражать. Я почти не спал прошлой ночью.
Он попрощался и ушел. Я расположился и поманил официанта. Выяснилось, что мисс Берен страшно нравится американское имбирное пиво. Себе я заказал стакан молока. Наши требования были удовлетворены, и мы потягивали напитки.
Констанца обратила ко мне свои карие глаза. Они казались еще темнее, чем прежде, и я понял, что вопрос, который она собирается задать, не был бы задан при свете дня. С дрожью в голосе девушка произнесла:
– Вы действительно детектив, правда? Мистер Вукчич как раз говорил мне, что ужинает каждый месяц у мистера Вульфа и вы живете там. Он говорил, что вы очень храбрый и трижды спасли мистеру Вульфу жизнь.
Она покачала головой и продолжала буравить меня глазами.
– Вукчич очень мало знает о работе детектива, – мягко возразил я.
– О нет! – прожурчал ее голосок. – Я не так молода, чтобы быть законченной дурочкой. Я окончила школу три года назад.
– Прекрасно, – махнул я рукой, – забудем об этом. В какую же школу ходят девушки?
– Я окончила школу при монастыре. В Тулузе.
– Вы не похожи ни на одну из знакомых мне монашек.
Она прикончила пиво и расхохоталась:
– Никакая я не монашка. Я нисколько не религиозна. Матушка Цецилия всегда говорила нам, девушкам, что самая чистая и приятная жизнь – это служение людям. Но я обдумала это и решила, что предпочитаю жить в свое удовольствие как можно дольше, а уж когда стану толстой или больной или обзаведусь большой семьей, тогда начну служить людям. Или вы думаете иначе?
Я с сомнением покачал головой:
– Не знаю. Я весьма силен в служении. А вы уже жили в свое удовольствие?
Она кивнула:
– Иногда. Мама умерла, когда я была совсем юной, а папа установил для меня множество всяких правил. Я видела, как ведут себя американские девушки, когда приезжают в Сан-Ремо, и решила вести себя так же, но обнаружила, что не знаю, как это делается. И все равно, когда я плавала на яхте лорда Джерли вокруг мыса без сопровождающих, папа сказал, что не следует этого делать.
– А Джерли был на борту?
– Да, но он ничего не делал. Заснул и упал за борт, а мне пришлось три раза менять курс, чтобы вытащить его. Вам нравятся англичане?
Я поднял бровь:
– Ну… Думаю, что англичанин мог бы понравиться мне при определенных обстоятельствах. Ну, если бы, например, нас выбросило на необитаемый остров и мне нечего было есть, а он поймал бы кролика. А если там нет кроликов – дикого кабана или на худой конец моржа. А вам нравятся американцы?
– Не знаю! – рассмеялась она. – С тех пор как выросла, я встречалась лишь с некоторыми в Сан-Ремо, и мне казалось, что они забавно говорят и стараются все делать первоклассно. Я имею в виду мужчин. Мне нравился один пожилой американец с больным желудком, который жил в «Карлтоне». Папа готовил для него специальные блюда. Уезжая, этот человек сделал мне красивые подарки. Мне кажется, большинство из тех, с кем мы встречались в Нью-Йорке, имеют приятную наружность. Вчера в гостинице я видела одного очень красивого. У него нос напоминает ваш, а волосы чуть светлее. Я не могу сказать, нравятся ли мне люди, пока хорошо не узнаю их.
Она продолжала говорить, но я отвлекся, занявшись сложным исследованием. Когда она кончила пить пиво, я отвел взгляд от ее лица, чтобы рассмотреть другие детали. Она закинула ногу на ногу, как делают американские девушки, не особенно беспокоясь о юбке. Вид от ступни хорошей формы до правильно вылепленного колена удовлетворял самым высоким требованиям. Чем дальше, тем лучше.
Но вот беда: я обнаружил, что атлет с квадратной челюстью смотрит в книгу лишь одним глазом, другой же устремлен на тот же интересный предмет, который изучал я. Моя внутренняя реакция на это была асоциальной. Нет бы обрадоваться, что у меня есть товарищ, который разделяет со мной удовольствие, так я ощутил бесконтрольное желание сделать сразу две вещи: свирепо взглянуть на атлета и попросить мисс Берен одернуть юбку.
С трудом собравшись с мыслями, я попытался рассуждать логически. Лишь одно может оправдать мое возмущение и желание помешать тому, чтобы он смотрел на эту ногу. Эта нога принадлежит мне. Следовательно, или я считаю ее частью своего тела, или желаю владеть ею. Первое абсурдно: эта нога не часть моего тела. Второе опасно: учитывая ситуацию, есть лишь один этичный способ получить эту ногу.
Она все продолжала говорить. Я залпом выпил остатки молока, что вообще-то не в моих привычках, дождался паузы и повернулся к ней, снова рискуя утонуть в темно-карих глазах.
– Именно так, – сказал я. – Чтобы узнать людей, нужно время. Как можно рассуждать о человеке, пока не познакомишься с ним? Возьмите, например, любовь с первого взгляда. Она смешна. Помню, как я впервые встретил свою жену. Я сшиб ее велосипедом на Лонг-Айленде. Удар был не очень сильный, но я поднял ее и отвез домой. И пока она не потребовала с меня двадцать тысяч долларов за причиненные телесные повреждения, я вовсе не сходил с ума от того, что вы называете любовью. А потом случилось неизбежное, и пошли дети: Кларенс и Мертон, Изабел и Мелинда, Патриция и…
– Мне казалось, мистер Вукчич говорил, что вы не женаты.
Я замахал рукой:
– Я не так уж близок с Вукчичем. И никогда не говорю о семейных делах. Знаете ли вы, что в Японии упомянуть в разговоре о жене считается столь же неприличным, как спросить, не болит ли у собеседника живот? Это все равно что сказать ему, что он начинает лысеть или что у него грязные носки.
– Так, значит, вы женаты?
– Конечно женат. И очень счастлив в браке.
– А как зовут остальных детей?
– Ну, кажется, главных я назвал. Остальные еще совсем карапузы.
Я продолжал болтать с нею со смешанным чувством печали и облегчения, как у человека, которого оттащили от края пропасти, куда он собирался шагнуть. Но тут возникло странное обстоятельство. Не спорю и охотно допускаю, что это была всего лишь случайность.
Болтая со мной, она вытянула правую руку со стаканом пива на подлокотнике кресла как раз туда, где сидел голубоглазый атлет. Я не видел, как стакан начал наклоняться, готов поклясться, что она смотрела на меня. Когда я наконец обратил на это внимание, светло-коричневая жидкость уже лилась на серые брюки атлета.
Я выхватил у нее стакан, она обернулась и ахнула, атлет покраснел и полез за платком. Ничего не берусь утверждать, но уж очень странное совпадение, когда девушка, узнав, что один мужчина женат, через пять минут случайно обливает имбирным пивом другого.
– Ой, я надеюсь, это отойдет? Si gauche![6] Мне так жаль! Я не думала… я не видела…
Атлет:
– Все в порядке… правда, правда же в порядке – это отойдет…
И так далее. Я смаковал эту сцену. Наконец он окончательно перешел на китайский, но собрался с мыслями и обратился ко мне на родном языке:
– Ничего страшного, уверяю вас, сэр. Правда. Разрешите представиться: Толмен, Барри Толмен, прокурор округа Мерлин, Западная Вирджиния.
Значит, он стервятник и политикан. Опыт прежних встреч с прокурорами не побуждал меня с любовью хранить их фотографии, но я не видел причин быть грубым. Я представился, представил его Констанце и предложил в возмещение ущерба угостить выпивкой.
Себе я заказал еще молока и, потягивая его, наблюдал за развитием знакомства. Я только изредка вставлял отдельные замечания, чтобы не создалось впечатления, будто я злюсь. Когда мой стакан наполовину опустел, Барри Толмен сказал:
– Я слышал – сам того не желая, уж простите, – я слышал, что вы упомянули Сан-Ремо. Я никогда там не бывал. В тридцатом году я был в Ницце, а в тридцать первом – в Монте-Карло. Кто-то, не помню кто, сказал мне, что я обязательно должен увидеть Сан-Ремо, потому что это самое красивое место на Ривьере, но я не поехал. Теперь… ну… теперь я верю этому.
Ознакомительная версия.
