– Как будто весь белый свет перед глазами, не правда ли? – произнес отец Браун.
– Да, – серьезно согласился Боэн и кивнул.
Стена готического храма под ними и вокруг стремительно уходила вниз и в стороны, обрываясь тошнотворной, как самоубийство, пустотой. Во всей средневековой архитектуре присутствует тот элемент титанической энергии, из-за которого, с какой точки ни рассматривай здание, всегда кажется, что стены его уносятся от тебя прочь, как обезумевшая лошадь. Эта церковь была сложена из древних немых камней, обросла бородой из лишайника и покрылась пятнами птичьих гнезд. И все же, когда они смотрели на нее снизу, она каменным фонтаном вздымалась вверх до самых звезд, но, когда они увидели ее вот так, сверху, она обрушивалась водопадом в немую бездну. Эти двое на башне остались один на один с самым страшным, что есть в готике, оказались в каменном вывернутым наизнанку хаосе, повисшем в воздухе, где все утрачивает привычные очертания и соразмерность, где от перспективы кружится голова, где огромное кажется крошечным, а маленькое – чудовищным. Близкие и оттого кажущиеся громадными каменные завитки на фоне лоскутного одеяла полей и крошечных ферм; резные птицы и звери на углах, словно циклопические драконы, нависшие над лугами и деревнями… От этого начинала кружиться голова и возникало ощущение опасности, как будто двух маленьких людишек какой-то колоссальный джинн нес по воздуху, махая крыльями. Само здание старой церкви, высокое и богатое, как собор, словно грозовая туча, нависало над залитой солнцем долиной.
– Мне кажется, что забираться так высоко достаточно опасно, даже для того, чтобы помолиться, – сказал отец Браун. – Высоты сотворены для того, чтобы смотреть на них, а не с них.
– Вы хотите сказать, отсюда можно упасть? – спросил Вилфред.
– Я хочу сказать, что пасть может душа, если не упадет тело, – ответил второй священник.
– Не совсем понимаю, – невнятно произнес Боэн.
– Ну вот кузнец, к примеру, – невозмутимо продолжил отец Браун. – Хороший человек, но не истинный христианин… Жесткий, высокомерный, суровый. Его шотландская религия была создана людьми, которые молились в горах, среди крутых утесов и больше привыкли смотреть вниз на мир, чем вверх на небо. Гигантов порождает смирение. С равнины видно великое, но с высоты все кажется пустячным.
– Но ведь… ведь это не он сделал, – неуверенно пробормотал Боэн.
– Да, – непонятным голосом ответил его собеседник. – Мы точно знаем, что это сделал не он.
Отец Браун помолчал, затем продолжил, мирно осматривая даль ничего не выражающими светло-серыми глазами.
– Я знал одного человека, – сказал он, – который сначала молился вместе со всеми, у алтаря, но потом полюбил молиться на высоких и уединенных местах, находил уголки и ниши в башне или на колокольне. И однажды в одном из этих головокружительных мест, с которых ему казалось, что мир, оставшийся внизу, крутится под ним, как колесо, разум его тоже пошел кругом, и он возомнил себя Богом. А потом, хоть он и был хорошим человеком, он совершил страшное преступление.
Лица Вилфреда не было видно, потому что он отвернулся, но костлявые руки его, которые вцепились в каменный парапет, стали белыми.
– Он решил, что имеет право судить людей и карать грешников. Если бы он преклонял колени внизу, вместе со всеми, подобная мысль никогда не пришла бы ему в голову. Но для него с высоты люди казались маленькими насекомыми. И среди них было одно особенно отталкивающее, которое копошилось прямо под ним… Наглое и ярко выделяющееся зеленой шляпой… ядовитое насекомое.
Из-за угла башни с карканьем вылетела стая грачей, но пока отец Браун не заговорил снова, больше не раздалось ни звука.
– Искушение его усилилось и тем, что в его руках находилась одна из самых страшных сил природы. Я говорю о гравитации, том безумном ускорении, с которым все, что рождено землей, устремляется обратно к ее сердцу, если его отпустить на высоте. Посмотрите! Видите, прямо под нами инспектор расхаживает по двору кузницы? Если я сейчас сброшу отсюда камешек гравия, когда он попадет в него, это уже будет настоящая каменная пуля. Если бы я сбросил молоток… пусть даже маленький…
Вилфред Боэн быстрым движением перебросил одну ногу через парапет, но отец Браун в ту же секунду ухватил его за воротник и оттянул обратно.
– Не через эту дверь, – мягко произнес он. – Этот путь ведет в преисподнюю.
Боэн прижался спиной к стене и уставился на него испуганными глазами.
– Откуда вы все знаете? – воскликнул он. – Вы что, дьявол?
– Я – человек, – с серьезным видом ответил отец Браун. – И поэтому все злые духи у меня в сердце. Послушайте, – немного помолчав, сказал он. – Я знаю, что вы сделали… По крайней мере, почти обо всем догадываюсь. Расставаясь с братом, вы были охвачены праведным гневом, и настолько, что даже схватили небольшой молоток, почувствовав неосознанное желание убить его и прервать поток грязи, извергающийся из его уст. Но в последнюю секунду вас охватил ужас, и, вместо того чтобы пустить молоток в ход, вы сунули его за пазуху и бросились в церковь. Вы неистово молились в разных местах: под витражом с ангелом, потом выше, а потом еще выше, откуда восточная шляпа полковника казалась похожей на спинку зеленого ползающего по двору жука. Потом что-то щелкнуло у вас в голове, и вы обрушили на него гром небесный.
Вилфред поднес к лицу ослабевшую руку и тихо спросил:
– Как вы узнали, что шляпа была похожа на зеленого жука?
– А, вы об этом, – по лицу Брауна скользнула тень улыбки. – Обычный здравый смысл. Но слушайте дальше. Я сказал, что мне все известно, но об этом больше не узнает никто. Я сохраню эту тайну, как тайну исповеди. Если вы спросите, почему я поступаю так, я отвечу, что на то есть много причин, и среди них к вам имеет отношение лишь одна. Я оставляю вам решать, как поступать дальше, потому что вы еще не испорчены окончательно, не превратились в обычного убийцу. Вы не стали перекладывать вину на кузнеца, когда появилась такая возможность, или на его жену, когда стало возможным это. Вы попытались приписать злодеяние умственно отсталому, поскольку знали, что он от этого не пострадает. Я ведь и занимаюсь своим делом, чтобы замечать подобные проблески в преступниках. А теперь давайте спустимся вниз и идите своей дорогой. Вы свободны, как ветер. Я сказал свое последнее слово.
Не произнеся больше ни слова, они спустились по винтовой лестнице и вышли на яркий свет рядом с кузницей. Вилфред осторожно отпер деревянную калитку, подошел к инспектору и сказал:
– Я хочу признаться. Брата убил я.
Уже сгущался ненастный оливково-серебряный вечер, когда отец Браун, закутанный в серый шотландский плед, дошел до конца серой шотландской лощины и узрел удивительный замок Гленгайл. Он обрывал узкую горную долину, словно это был конец тупика, и казалось, что за ним уже ничего нет, что это и есть край света. Вздымающиеся ввысь крыши и крутые остроконечные башенки, выложенные иссиня-зеленым шифером в стиле французско-шотландских châteaux[77] напомнили англичанину зловещие островерхие колпаки сказочных колдуний, а сосновые леса, рассыпавшиеся вокруг круглых башен, показались ему такими же черными, как бесчисленные стаи воронов. Но не только пейзаж навевал ощущение дремлющей, почти спящей дьявольщины, над этим местом нависли мрачные тучи гордости, сумасшествия и загадочной скорби, которые над благородными шотландскими домами сгущаются сильнее, чем над остальными сынами человеческими. Ибо Шотландия отравлена двойной дозой яда, который зовется наследственностью – это чувство крови у аристократов и предчувствие Страшного суда у кальвинистов.
Священник, находившийся по делам в Глазго, выкроил день, чтобы встретиться со своим другом сыщиком-любителем Фламбо, который на пару с полицейским инспектором изучал обстоятельства жизни и смерти покойного графа Гленгайла. Эта загадочная личность была последним представителем древнего рода, безрассудная смелость, безумство и жестокая хитрость которого повергали в ужас даже мрачную шотландскую знать шестнадцатого века. Никто не уходил так глубоко в лабиринты честолюбия в анфиладах замка лжи, выстроенного вокруг Марии, королевы шотландцев, как Гленгайлы.
Стишок, издревле ходящий среди жителей окрестных деревень и ферм, ясно передает повод и исход их интриг:
Волк в лесу рыщет,
А Гленгайл золото ищет.
За много веков у замка Гленгайл не было ни одного порядочного хозяина. С началом викторианской эпохи можно было надеяться, что чудачества наконец закончились. Однако последний из Гленгайлов не стал отходить от семейной традиции и сделал единственное, что ему оставалось. Он исчез. Я не имею в виду, что он уехал за границу. Если этот человек вообще существовал, то, судя по всему, он находился в замке. Однако, хоть имя его значилось в церковной метрической книге и большой красной книге пэров, никто и никогда его не видел.
