Фламбо вывернул ком мокрой глинистой земли, поросшей колышущейся травой, но остановился и поставил лопату и оперся о ее ручку, как о посох.
– Что же вы? – мягко произнес священник. – Продолжайте. Мы ведь всего лишь пытаемся докопаться до истины. Чего вы боитесь?
– Найти ее, – промолвил Фламбо.
Тут неожиданно лондонский сыщик заговорил высоким надсадным голосом, который, очевидно, должен был прозвучать непринужденно и бодро:
– А интересно, с какой стати он вообще скрывался все это время? Что-то тут не так. Может, он болел? Проказой например.
– Кое-что похуже, – сказал Фламбо.
– Что же, по-вашему, – спросил Крейвен, – может быть хуже проказы?
– Не знаю, – сказал Фламбо и снова взялся за лопату.
Пока он молча копал, прошло несколько муторных минут тишины. Потом сдавленным голосом Фламбо произнес:
– Я боюсь, что у него будет что-то не то с телом.
– Та бумага тоже была неправильной формы, помните? – негромко произнес Браун. – Но даже она нам вреда не причинила.
Фламбо продолжил остервенело копать сырую землю. Но буря уже разогнала плотные серые тучи, которые цеплялись за холмы, как стелющийся дым, и наверху показалось черное звездное поле, когда он наконец обнажил контур грубого деревянного гроба и кое-как вытащил его из ямы. Крейвен поднял свой топорик и шагнул вперед. Ветка высокого чертополоха коснулась его плеча, и он вздрогнул, но потом решительно подошел к гробу и принялся не менее энергично, чем Фламбо, орудовать тесаком, пока наконец крышка не была сорвана, и то, что лежало внутри, не осветилось призрачным тусклым светом звезд.
– Кости, – промолвил Крейвен и добавил: – Человеческие! – словно для него это было неожиданностью.
– С ним все… все в порядке? – спросил Фламбо странным, дерганым голосом.
– Похоже на то, – хрипло ответил офицер, который, склонившись над ящиком, рассматривал разлагающиеся останки. – Погодите…
Фламбо передернул огромными плечами.
– Черт побери! – взорвался вдруг он. – Да почему, во имя всего безумного, с ним что-то должно быть не в порядке? Что находит на людей в этих проклятых холодных горах? Я думаю, все дело в однообразии. Вокруг сплошные темные леса… И, самое главное, древний страх перед дикой природой. Это что-то вроде сна атеиста. Сосны, сосны, сосны, миллионы сосен…
– Боже милостивый! – воскликнул тут человек у гроба. – У него нет головы!
Пока остальные стояли, пораженные этим открытием, священник впервые проявил признаки волнения.
– Нет головы! – повторил он, и опять: – Нет головы? – так, будто ожидал услышать об отсутствии какой-то другой части тела.
Смутные, неосознанные видения рождения у Гленгайлов безголового наследника, безголового юноши, скрывающегося в стенах замка, безголового мужчины, расхаживающего по древним залам или восхитительному саду, пронеслись в их сознании. Но даже теперь вся история по-прежнему казалась им лишенной всякого смысла. Они стояли, прислушиваясь к шумящему лесу и завывающему небу, словно загнанные животные, и были не в силах мыслить.
– Здесь три безголовых мужчины, – сказал отец Браун, стоя над вскрытой могилой.
Бледный как стена лондонский сыщик открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и замер, словно какой-нибудь деревенский идиот. Долгий вой ветра вспорол небо. Он удивленно посмотрел на топорик, который держал в руке, и выронил его.
– Отче, – густой голос Фламбо по-детски дрогнул, что случалось очень редко, – что же нам делать?
Ответ его друга прозвучал коротко и резко, словно выстрел.
– Спать! – воскликнул отец Браун. – Спать. Мы пришли к концу всех дорог. Вы знаете, что такое сон? Вы знаете, что всякий, кто спит, верит в Бога? Сон – это таинство, поскольку является актом веры и пищей. Нам всем нужно таинство, пусть даже природное. Мы столкнулись с чем-то таким, с чем человеку редко приходится встречаться. Возможно, это худшее из того, что он может встретить.
Раскрытый рот Крейвена снова закрылся, чтобы произнести:
– Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, священник повернулся и посмотрел на замок.
– Мы нашли истину, и эта истина не имеет смысла.
И он пошел по тропинке стремительной уверенной походкой, какой нечасто ходил, и когда они снова оказались в замке, с простотой собаки лег и заснул.
Несмотря на загадочное восхваление сна, отец Браун встал раньше остальных, если не считать молчаливого садовника. Друзья застали его курящим большую трубку и наблюдающим за этим тружеником, копошащимся в огороде. Когда начало светать, гремящая буря завершилась проливным дождем, и новый день принес с собой неожиданную свежесть. Даже садовник разговорился, но при виде сыщиков молча воткнул лопату в землю и, пробурчав что-то про завтрак, прошел вдоль капустной грядки и заперся на кухне.
– Хороший работник, – сказал отец Браун. – Картошку обрабатывает превосходно. Хотя, – бесстрастно добавил он, – имеет свои недостатки. Но у кого из нас их нет? Эту сторону, скажем, он вскапывает не слишком часто. Вот здесь, например, – неожиданно он топнул по земле ногой. – Сомневаюсь, что здесь что-то вырастет.
– Почему же? – спросил Крейвен, удивившись тому, что у маленького священника открылось новое увлечение.
– Потому что в этом сомневается сам старик Гау. Он прошелся лопатой по всему огороду, но это место старательно обошел. Интересная здесь должна быть картошечка.
Фламбо вырвал из земли лопату и принялся бойко копать на указанном месте, пока не вывернул из земли что-то такое, что напоминало, скорее, не картошку, а огромный гриб с гигантской шляпкой. Но, сухо щелкнув о лопату, предмет этот, словно мяч, немного откатился и уставился на них пустыми глазницами.
– Граф Гленгайл, – печально произнес маленький священник и скорбно посмотрел на череп.
Потом, после секундного размышления, со словами «нужно его обратно спрятать», он выдернул лопату из рук Фламбо и снова закопал череп в землю. После этого повис на лопате, уткнувшись подбородком огромной головы в длинную ручку, и стал смотреть вдаль. Глаза его были пусты, лоб покрылся складками.
– Понять бы еще, что это значит, – пробормотал он и церковным жестом закрыл руками лицо.
Небо со всех сторон светлело, становилось серебристо-голубым, на маленьких садовых деревцах звонко щебетали птицы, и пение их было таким громким, что казалось, будто разговаривают сами деревья. Но трое мужчин стояли молча.
– Ну все, я сдаюсь, – не выдержал наконец Фламбо. – Мой разум и этот мир не предназначены друг для друга. С меня хватит. Табак, изрезанные молитвенники, разобранные музыкальные шкатулки… Что…
Озабоченно нахмуренные брови Брауна взлетели, он раздраженно (что было для него крайне необычно) ударил по рукоятке лопаты.
– Да все это ясно как Божий день! – воскликнул он. – Табак, шестеренки, все остальное – смысл всего этого я понял сегодня утром сразу, как только открыл глаза. И я уже успел поговорить с садовником, старым Гау, который вовсе не так глух и глуп, как притворяется. Ничего такого во всех этих вещах нет. С изрезанным служебником я тоже ошибся, в нем нет ничего страшного. Но это… Осквернение могил, воровство голов у мертвецов… Что это? Неужели действительно мы имеем дело с черной магией? Все это совершенно не вписывается в простую историю табака и свечей.
Он отошел на несколько шагов и задумчиво закурил.
– Друг мой, – криво усмехнулся Фламбо, – вы бы поосторожнее со мной. Помните, я же когда-то был преступником. В этом положении было одно великое преимущество: я мог сам решать, что мне делать, и не тянул кота за хвост. Быть сыщиком хорошо, но это вечное ожидание не для моей буйной французской натуры. Всю свою жизнь, уж не знаю, хорошо это или плохо, но я рубил с плеча. Дуэли я всегда назначал на следующее утро, по счетам платил сразу же, даже поход к зубному врачу никогда не откладывал…
Трубка выпала изо рта отца Брауна и разбилась на три части о гравийную дорожку. Глаза его начали дико вращаться, будто ему вдруг вздумалось изобразить идиота.
– Боже, какой же я болван! – стал повторять он. – Какой болван! – Потом священник начал несмело посмеиваться и наконец захохотал во весь голос. – Зубной врач! – воскликнул он. – Шесть часов в умственной пропасти и лишь потому, что я не подумал о зубном враче! Такая обычная мысль! Обычная, прекрасная и спокойная мысль! Друзья мои, мы провели ночь в аду, но теперь солнце взошло, птицы запели, сияющая фигура зубного врача освещает мир, и все снова становится на свои места.
– Нет, я все-таки разберусь, что тут происходит, – воскликнул Фламбо и с грозным видом шагнул к священнику. – Если даже придется применить к вам пытки инквизиции.
Отец Браун, которого ноги уже понесли в пляс по залитой ярким солнцем лужайке, с видимым усилием остановился и как-то по-детски жалобно воскликнул:
