Тут все было фиолетовое – обои, обивка софы и двух вольтеровских кресел, стоящих перед сервантом, заставленным английским фарфором с фиолетовым узором, – даже скатерть на столе, и та была фиолетовой. Мрачная комната.
Донатьен Вандель был парализован и лишен дара речи, поэтому не мог сказать о том, что, возможно, ему стало бы лучше, если бы в комнате сменили декор. Он проклинал себя за то, что поддался на уговоры сестры. Четыре года назад она явилась к нему в слезах, оплакивая своего супруга Жан-Поля. Донатьен Вандель тогда был заместителем начальника вокзала. Он рассудил, что сестре нужно о ком-то заботиться, и предложил ей с сыном Эриком переехать к нему. Увлеченный работой, он не сразу заметил, что Бернадетта быстро превратила его строгую холостяцкую квартиру в бонбоньерку. Да и потом не протестовал, радуясь тому, что может уделять больше времени племяннику, к которому питал отцовские чувства. Вандель видел Эрика знаменитым архитектором, который, возможно, превзойдет самого Гюстава Эйфеля.
Эрик появился на улице Депар ровно в полдень. «Дядя сейчас обедает. Присутствовать при этом – поистине пытка!» – подумал он и предпочел уединиться в своей комнате. К несчастью, по пути туда он столкнулся с матерью, сгибавшейся под тяжестью корзины с продуктами.
– У тебя сегодня нет занятий? – спросила она.
– Два преподавателя схватили инфлюэнцу. А ты сегодня занимаешься благотворительностью?
– Нет, я отложила это на завтра. У нас закончились продукты, а служанка вчера вечером сказала, что ее мать сломала руку, и я отпустила ее домой.
– Сиделка у дяди?
Бернадетта Перошон кивнула. Она никак не могла поверить в то, что брат никогда не оправится, и его неподвижно лежащее тело казалось ей куклой. Она отвела больному самую светлую из комнат и делала все возможное, чтобы обеспечить ему необходимый уход. Однако в глубине души, не признаваясь в этом даже самой себе, Бернадетта испытывала смутное удовольствие, став единоличной хозяйкой дома, – она расценивала это как восстановление справедливости. В юности она жила под строгим надзором родителей, затем по указке мужа. И хотя брат вовсе не был тираном, жизнь с ним под одной крышей означала зависимость. И вот наконец в пятьдесят два года Бернадетта обрела полную свободу действий. Эрик по большей части отсутствовал, а она делала что хотела: могла с аппетитом съесть краюху теплого хлеба или даже пирожное с кремом, а могла часами стоять перед зеркалом, примеряя новое платье… А как приятно было следить за сиделкой! Правда, тут Бернадетту ждало разочарование – пожилая некрасивая женщина атлетического телосложения ухаживала за Донатьеном безупречно и не давала никаких поводов для подозрений в воровстве. Вот и сейчас она упорно пыталась просунуть в сомкнутые губы своего подопечного ложечку рубленого мяса.
– Он все привередничает, упрямец, но я не отступлюсь! Не хотите мяса, месье Вандель? Тогда будем есть суп.
После короткой борьбы сиделке удалось влить в горло несчастному бульон из поильника. Правда, он чуть не захлебнулся, но она с силой хлопнула его по спине и, убедившись, что дыхание восстановилось, вытерла ему губы.
– Как он сегодня? – спросила Бернадетта.
– Так и зыркает на меня. Но я знаю, он меня очень ценит.
Заметив блеснувшую в глазах брата ненависть, Бернадетта Перошон с сомнением покачала головой. Она поправила ему одеяло и взбила подушку.
– Ему надо отдохнуть. Я закрою ставни.
– А как же компот?
– Оставьте его на полдник.
– В таком случае могу я отлучиться? Мне надо размять ноги, – спросила сиделка, которой на самом деле хотелось выкурить трубочку.
– Да-да, конечно. А я пока займусь корреспонденцией, мне надо написать пару писем.
…«Небо явно ко мне благоволит!» – сказал себе Эрик, бесшумно входя в дядину комнату. Там никого не было, больной спал. «Ну же, не стесняйся, – подбадривал себя юноша, – ощупай каждую складку одежды, подними крышки вазочек, проверь секретер, и ты наверняка разживешься хотя бы несколькими купюрами».
Донатьен наблюдал за племянником из-под прикрытых век. Он испытывал бессильную ярость, не имея возможности сопротивляться бесцеремонной сиделке, но то, что происходило сейчас у него на глазах, поразило его до глубины души. Похоже, Эрик ведет разгульную жизнь… Что ж, почему бы не обчистить дядюшку-инвалида, доживающего последние дни? Ничего, пусть парень развлекается, пока может, на учебе это не должно сказаться, утешал себя Донатьен. Он прикрыл глаза и дал волю воображению, мчась на полном скаку за неясной тенью, все быстрее и быстрее… чтобы отомстить!
Отправившись из Гранвиля в 8 часов 45 минут, экспресс № 56 миновал станцию «Версаль Рив-Гош» и, изрыгая серый дым, помчался в направлении путепровода.
Машинист Гийом-Мари Пелерен велел кочегару Виктору Гарнье подбросить угля в топку, чтобы быстрее преодолеть последние два километра до станции, соединяющей западную линию с кольцевой железной дорогой. Он считал своим долгом прибыть к месту назначения вовремя и, опоздав на вокзал Монпарнас хотя бы на пять минут, очень бы расстроился.
Начальник поезда Альбер Марьетта с легким беспокойством отметил, что скорость превысила пятнадцать километров в час, но доверился опытному машинисту, работавшему в компании уже девятнадцать лет. Марьетта смотрел на мелькающие за окнами дома и думал о том, что никогда не узнает о привычках их обитателей. Когда состав проехал мимо высокого здания с изображением огромной упаковки детского питания «Фосфатин Фальер», беспокойство начальника поезда возросло – в этом месте поезд обычно замедлял ход, но сегодня этого не произошло. Паровоз подтвердил его опасения протяжным свистом – экспресс несся с недопустимой скоростью.
Альберт Марьетта нажал на тормоз Вестенгаузена, а кочегар тем временем лихорадочно забрасывал в топку песок. Но было уже поздно – потеряв управление, поезд на всех парах мчался к вокзалу.
Стоявший на перроне железнодорожник бросился прочь, его примеру последовали пассажиры. Платформа опустела за несколько секунд.
На Реннской площади[17] недалеко от буфета под навесами-маркизами стояли трамваи линии «Бастилия – Монпарнас» и «Монпарнас – площадь Звезды». Чуть в стороне, между улицей Ариве и улицей Депар, в просторном крытом помещении толпились пассажиры, ожидающие прибытия омнибусов до Ванва и Менильмонтана. Пожилая пара с плоскими плетеными корзинками поднималась по ступеням, мужчина с тростью помогал жене. Они опустились на сиденья и задремали. По счастью, лошади, запряженные в вагон трамвая, вовремя услышали страшный грохот, встали на дыбы и рванулись вперед, спасая пассажиров от неминуемой гибели.
Паровоз сошел с рельсов, проскочил на полном ходу через зал ожидания, пробил стену, вылетел на Реннскую площадь и упал с десятиметровой высоты вниз. Падая, он задел заднюю часть трамвая маршрута «Монпарнас – площадь Звезды», оторвал у него подножку и уткнулся носом в землю, напоминая огромное доисторическое животное, упавшее в пропасть. Тендер и первый багажный вагон отлетели в сторону, второй багажный, почтовый и десять пассажирских чудом удержались на краю зияющей в стене вокзала пробоины.
Снаружи собирались зеваки, на вокзале служащие спешили на помощь пассажирам, среди которых, к счастью, не оказалось тяжело раненных. Машинисту и кочегару удалось выпрыгнуть на подъезде к тупику.
В этой катастрофе была лишь одна жертва: Мари-Огюстин Эгийяр, мать двоих детей, которая подменяла мужа в киоске, пока он запасался вечерними газетами, получила смертельный удар по голове зольником[18] безумного поезда.
От удара здание на улице Депар дрогнуло. Большая фарфоровая ваза упала на пол, от потолка, уже давно потрескавшегося под двойным слоем фиолетовой краски, откололись два больших куска штукатурки и обрушились прямо на голову Донатьену Ванделю. Эрик бросился к дяде, схватил простыню и стал вытирать ею усыпанное побелкой лицо несчастного. Тот едва дышал. Почти улегшись на него, Эрик различил слабый шепот:
– Я могу… я хочу…
– Ты говоришь! Ты выздоровел!
Эрик не знал, радоваться ему или скрипеть зубами. Он, конечно, рассчитывал на дядюшкино наследство, но в глубине души считал Донатьена славным человеком, не заслуживающим такой жалкой участи.
– Я позову маму! – воскликнул он.
Сильные пальцы впились в его руку.
– Нет-нет, я должен тебе сказать… времени мало…
Донатьен дико выпучил глаза и дернулся от приступа ужасной боли. Его голова горела в огне.
– Сокровище… Забери его, это из-за него я пострадал. Запиши, поторопись, конец близок… Отомсти за меня!
Не найдя карандаша, Эрик прижал ухо к губам умирающего, у которого уже почти не осталось сил говорить. Он произносил какие-то бессвязные обрывки слов, и Эрик разобрал только что-то про 15 августа, двуличность и – несколько раз – слово «сокровище». Потом прозвучали имя и адрес. Эрик повторил их несколько раз, чтобы запомнить. Пальцы, вцепившиеся в его руку, разжались, и Донатьен Вандель испустил дух.
