Секретарша застройщика, тайская девушка по имени Порн, заметила его. Всякий раз, когда она называла американцу свое имя, он смеялся. А иногда говорил, что любит «порно». Ей приходилось объяснять, что «порн» не значит «порно» в том смысле, как у англичан. С фарангом бывает так трудно. Ей нравилось то, что Кальвино знает, что ее имя переводится на английский язык как «благословение».
– Я думала, вы вернулись в Америку, – сказала Порн.
– Пропустить такую прекрасную погоду? Ни за что.
Девушка всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, шутка ли это; она знала, что фаранги любят шутки, но бесстрастное лицо Кальвино, когда он шутил, не позволяло ей раскусить его.
Порн носила белую шелковую блузку, серьги из резной слоновой кости и нейлоновые сетчатые чулки и слегка подкрашивала губы красной помадой. Она положила ногу на ногу и с улыбкой ждала реакции Кальвино, не замечая, что тот смотрит на маленький синяк на внутренней стороне ее большого пальца. Он посмотрел на письменный стол офиса на другом конце комнаты. Центральный выдвижной ящик был всегда заперт. Внутри хранилась коробочка с деньгами. Порн вскрыла этот ящик.
– Купила рис со свининой на деньги на мелкие расходы? – спросил Кальвино, сверкнув улыбкой.
Порн покраснела и отвела взгляд.
Она работала на финскую пару, которые вечно пропадали на Пхукете, осуществляя свой план застройки для скандинавов и других клиентов, которые не понимали, что не могут быть собственниками того, что им продали. Они разработали какую-то аферу на основе аренды и фиктивных корпораций. По меркам Бангкока это был довольно честный бизнес. По меркам Бангкока Порн не была воровкой, потому что воровала только маленькие суммы из денег на мелкие расходы.
– Воровать нехорошо. Я хорошая девушка, – сказала она. Потом бросила на него странный взгляд. – Вы подстриглись, мистер Кальвино, – заметила Порн и подняла руку со щепоткой липкого риса и свинины в пальцах. Было девять часов утра. Пальцы ее блестели от перламутровых шариков свиного жира.
– Вчера, – ответил Винсент, но не мог вспомнить, было ли это вчера, или два дня назад, или на прошлой неделе. Он запустил пальцы в волосы; те были мокрыми и сальными на ощупь.
Кальвино смотрел, как она заталкивает в рот рис со свининой и медленно облизывает пальцы длинным, узким языком. Ее горло ходило вверх и вниз, когда она глотала.
– Вы голодный? Ешьте.
– Спасибо, не хочу, Порн.
Она закинула ногу на ногу, потом опустила ее, издав свистящий шорох своими нейлоновыми сеточками, трущимися друг о друга.
– Лучше займись синяком на коленке, – посоветовал Винсент. На правом колене с левой стороны от коленной чашечки у нее был синяк. Он догадался, что она взламывала ящик с деньгами, сидя и действуя коленом и правой рукой. Она сильнее, чем кажется на первый взгляд, подумал Кальвино.
Порн сморщила лицо, снова облизывая поднятый указательный палец.
– Вам нравятся мои ноги?
Он ей не ответил, а побежал вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Это была его ежедневная гимнастика. Остановился, задыхаясь, перед своим офисом. Табличка на двери гласила: «Винсент Кальвино, частные расследования». Он вошел.
– Я так волновалась, – сказала Ратана.
Кальвино улыбнулся. Она постоянно волновалась.
– Расслабься.
Ратана ходила босиком взад и вперед перед его письменным столом, очки съехали с переносицы на кончик носа.
– Это так ужасно… Эта фотография мистера Хоудли в утренней газете… А потом позвонил его отец, и мне пришлось объяснять, что вас здесь нет. Я не могла объяснить, что вас здесь почти никогда не бывает. Я сказала, чтобы он перезвонил. Надеюсь, я поступила правильно. Я не знала, что еще можно сделать. Наверное, я поступила неправильно. Я всегда поступаю неправильно. Так говорит моя мать. Так говорит мой отец.
– Разве я когда-нибудь так говорил? – спросил Кальвино, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула.
– Нет, но вы – фаранг. Вы не скажете мне правду.
Ратана металась по комнате, и две золотые цепочки прыгали у нее на шее. Кальвино нравилась ее маленькая коричневая родинка у ключицы. Цепочки извивались выше и ниже этой родинки, как линии прибоя на песке. Ему нравилась ее консервативная манера одеваться. Всегда хлопковые блузки с длинным рукавом и с открытым воротом и простые юбки чуть ниже колена. Кальвино знал, что выше правого колена у нее шрам в форме полумесяца, глубокий, как пупок, оставшийся после нападения собаки, когда ей было восемь лет. Собака гналась за ней по переулку и загнала в угол на пустой парковке. Она боялась и ненавидела собак. Каждый раз при виде ее длинной юбки он вспоминал об этом неприятном инциденте и о том, как он с тех пор влиял не только на выбор одежды, но и на все течение ее жизни. Она стала робкой и застенчивой. В детстве другие дети смеялись над ее шрамом. У Ратаны повышенная чувствительность перешла в излишнюю критичность к себе самой. В восемнадцать лет она пришла к выводу, что шрам лишил ее перспектив на брак.
Под ее блузой угадывались большие, крепкие, заостренные груди с сосками цвета розовых, здоровых десен размером с яичный желток. Как и большинство тайских женщин она носила облегающие юбки, подчеркивающие талию, настолько тонкую, что та казалась оптической иллюзией: резкий переход от полных грудей к потрясающе тонкой талии, которая расширялась и переходила в округлые, крепкие бедра. Густые волосы Ратаны, черные, как вороново крыло, были заплетены в одну косу, свисающую вдоль спины до талии. Ее родные хотели, чтобы она вышла замуж за вице-президента китайского банка или торговой компании. Ратана считала, что судьба ее изменилась после нападения собаки. И, кроме того, она хотела от жизни большего, чем стать украшением на руке богатого китайца, живущего в Таиланде. Она поступила в открытый университет, где изучала юриспруденцию. Один барристер[6] в Англии убедил ее выбрать карьеру юриста. Он поманил ее смутной идеей открыть вместе с ним адвокатскую контору, не упомянув о том, что в Англии почти невозможно создать новую адвокатскую контору.
– Ты мне что-то пытаешься рассказать, – произнес Кальвино, садясь за стол.
Ее глаза вспыхнули, она наклонилась вперед над столом, обдавая его ароматом духов и детской присыпки.
– У меня проблема, – сообщила Ратана взволнованным голосом.
– Какая проблема?
– Мама.
Винсент поднял брови. Это была старая проблема. Очень старая. Ее мать был китаянкой и носила на шее и на запястьях столько золота, сколько весила сама. Она вечно требовала от дочери, чтобы та привела домой одного из тех китайских миллионеров, которые, по словам дочери, приходили в офис финнов и собирались купить все постройки. Ратана загнала себя в угол историями обо всех перспективных женихах, которых можно встретить на ее рабочем месте, и ходила по лезвию ножа, объясняя, почему ни один из них не подходит для встречи с ее матерью. Официально Ратана работала на финнов внизу. Торговля недвижимостью с большим потенциалом. Финны обеспечивали ей прикрытие, в том числе фальшивую деловую визитку, где она значилась помощницей управляющего. Проблема с ее прикрытием заключалась в том, что ни один из этих китайских ухажеров никогда не являлся к ним домой, и старая мамаша-дракон начала что-то подозревать.
– У подруги мамы есть кузина, которая знает Порн, и Порн сказала подруге, которая сказала кузине подруги мамы, которая сказала…
– Стоп.
– …что фаранг, который снимает офис наверху, носит оружие.
Ратана была риап рой – так тайцы называют респектабельных женщин, которым полагается оставаться под родительским кровом до замужества. Противоположностью риап рой были женщины, не имеющие дома и живущие вшестером в жалкой комнатушке, продавая себя в таких местах, как «Патпонг», «Сой Ковбой», «Нана», а также в сотнях борделей и гостиниц, где можно снять комнату на несколько часов, и массажных салонах. Шрамы этих девушек невозможно прикрыть длинной юбкой.
Ни одна респектабельная незамужняя китайская девушка не станет работать в офисе холостяка-фаранга. А частный сыщик, который носит пушку, как требует его работа… Это даже вообразить себе невозможно. Ратана прибегла к небольшой лжи во спасение: что она работает на мистера Уини, богатого сингапурского магната, занимающегося торговлей недвижимостью. Любой намек на человека по имени Винсент Кальвино – и ее вышвырнут из семьи.
– Скажи ей, что я работаю на китайскую триаду.
– Это не смешно, кхан Уини.
– Тогда скажи ей, что я выбиваю безнадежные долги для финнов.
Ратана на секунду задумалась, поджав губы и легонько постукивая по ним ластиком своего карандаша.
– Этому она может поверить.
Ратана прожила в Лондоне полтора года. Предполагалось, что она изучает английский язык – чтобы повысить шансы на удачный брак; шестнадцать месяцев из них она провела в качестве «младшей жены» – так переводится с тайского миа ной, то есть «любовница» – английского барристера. Она больше узнала о непрочности брака в Англии, чем об английском языке. Барристер сказал, что шрам на коленке «придает ей оригинальность». Но он не понимал, что в тайской культуре никто не хочет отличаться оригинальностью; все хотят отличаться красотой. Однако ее заграничный опыт не был полностью потерянным временем. Ратана вернулась с отточенной способностью правдоподобно врать, придумывать легенды, мастерски изворачиваться, а также с приемлемым английским языком – другими словами, с важными качествами идеальной секретарши для частного детектива-экспата[7], не имеющего лицензии на свой револьвер.