Ознакомительная версия.
Пер уселся на кровать и уставился в пыльное окно. Шум уличного движения навевал сон. Сквозь тонкие занавески просвечивало солнце. На подоконнике муха боролась за жизнь. Скоро ей предстоит умереть. Такова жизнь. Не смерть, а жизнь. Смерть – ничто. Сколько лет назад он это понял? Все остальное, все, что он проповедовал, люди выдумали ради того, чтобы защититься от страха смерти. И ничего из всего, что он знал, не имело сейчас никакого значения. Ведь то, что мы, люди, знаем, ничего не значит по сравнению с тем, во что мы должны верить, чтобы подавить страх и боль. Значит, он вернулся. Он верил во всепрощающего Бога и загробную жизнь. И сейчас он верил в это больше, чем когда-либо.
Он достал из-под газеты блокнот и начал писать.
Написать Перу Воллану требовалось не много. Несколько предложений на листочке бумаги, вот и все. Он зачеркнул свое имя на использованном конверте из-под письма от адвоката Альмы, в котором тот излагал их мнение по поводу того, на что Пер может претендовать. Естественно, не на многое.
Тюремный священник посмотрел на себя в зеркало, поправил воротничок, вынул из шкафа длинный пыльник и вышел.
Марты в приемной не было. Ингер взяла у него конверт и обещала передать по назначению.
Солнце успело опуститься ниже, день начал движение к концу. Пер Воллан шел по парку, краем глаза отмечая, что все исполняют свои роли без заметных ошибок. Никто не поднимался слишком быстро со скамейки, когда он проходил мимо. Ни одна машина не съехала осторожно с краешка тротуара, когда он передумал и пошел к реке, в сторону улицы Саннергата. Но они были там. За окном, в котором отражался мирный летний вечер; в равнодушном взгляде прохожего; в холоде от тени, что наползала на восточную сторону домов, прогоняя солнце и отвоевывая у него территорию. И Пер Воллан подумал, что то же самое было и в его жизни: вечная бессмысленная борьба с переменным успехом между светом и тьмой, борьба, в которой никогда не будет победителя. Или будет? Ведь каждый день тьма наступает все больше.
Они двигались к длинной ночи.
Пер ускорил шаг.
Симон Кефас поднес ко рту чашку кофе. Со своего места за столом в кухне он видел небольшой палисадник их дома на улице Фагерливейен в районе Дисен. Ночью прошел дождь, и его следы еще блестели на траве в лучах утреннего солнца. Симону казалось, он видит, как растет трава. Скоро придется пройтись по ней газонокосилкой. Это будет шумный поход, Симон весь вспотеет от физического труда и будет ругаться. Ну и пусть. Эльсе спрашивала, почему он не купил электрическую газонокосилку, какими со временем обзавелись все соседи. У него был простой ответ: дорого. С этим аргументом он всегда выходил победителем из всех споров, когда рос в этом доме и в этом районе. Но в те времена здесь жили простые люди: учителя, парикмахеры, таксисты, чиновники из государственных и муниципальных органов власти. Или полицейские, как он сам. Не то чтобы люди, жившие здесь сейчас, были такими уж непростыми, но они работали рекламщиками, компьютерщиками, журналистами, врачами, они торговали непонятными продуктами или унаследовали деньги, чтобы купить маленький идиллический домик, вздуть цены и поднять весь район по социальной лестнице.
– О чем ты думаешь? – спросила Эльсе, встала позади него и провела рукой по его волосам.
Они значительно поредели, и, если смотреть сверху, можно было разглядеть макушку. Но Эльсе утверждала, что ей это нравится. Нравится, что он выглядит как тот, кто он и есть на самом деле – полицейский, которому скоро на пенсию. И что она тоже скоро состарится, хотя он на двадцать лет старше ее. Один из новоиспеченных соседей, известный в узких кругах кинопродюсер, решил, что она – дочь Симона. Ну и ладно.
– Я думаю о том, как мне повезло, – ответил он. – У меня есть ты. И все это.
Она поцеловала его в макушку. Он почувствовал, как ее губы коснулись кожи на его голове. Сегодня ночью Симону снилось, что он смог отдать ей свое зрение, а когда он проснулся и ничего не увидел, то на секунду почувствовал себя счастливым – пока не понял, что у него на глазах повязка от раннего солнечного света.
Раздался звонок.
– Это Эдит, – сказала Эльсе. – Пойду переоденусь.
Она открыла дверь своей сестре и скрылась на втором этаже.
– Привет, дядя Симон!
– Ух ты, неужели это тот самый парень? – произнес Симон, глядя на мальчугана, сияющего от предвкушения.
В кухню вошла Эдит:
– Прости, Симон, но он ныл и просил прийти пораньше, чтобы успеть померить твою фуражку.
– Конечно, – сказал Симон. – Но разве тебе сегодня не надо в школу, Матс?
– День планирования, – вздохнула Эдит. – Они даже не представляют, как трудно в этот день матерям-одиночкам.
– Вдвойне мило с твоей стороны предложить подвезти Эльсе в такой день.
– Да ладно тебе. Насколько я поняла, он будет в Осло только сегодня и завтра.
– Кто? – спросил Матс, теребя и дергая дядю за рукав, чтобы тот встал со стула.
– Американский доктор, который очень хорошо умеет чинить глаза, – сказал Симон и позволил поднять себя на ноги, притворяясь более крепким, чем был на самом деле. – Пошли посмотрим, не найдется ли у нас настоящей полицейской фуражки. Нальешь себе кофе, Эдит?
Мальчик и мужчина вышли в коридор, и мальчик взвыл от радости при виде черно-белой полицейской фуражки, которую мужчина достал с полки в шкафу, но сразу застыл в благоговении, как только мужчина опустил фуражку ему на голову. Они подошли к зеркалу. Мальчик ткнул пальцем в дядино отражение и воспроизвел звуки выстрелов.
– В кого это ты стреляешь? – удивился мужчина.
– В бандитов, – прошипел мальчик. – Бах! Бах!
– А может, в мишень? – спросил Симон. – Потому что полицейские не стреляют в бандитов без крайней необходимости.
– Стреляют! Бах! Бах!
– Иначе нас посадят в тюрьму, Матс.
– Нас? – Мальчик остановился и удивленно посмотрел на дядю. – Почему это? Мы же полицейские.
– Потому что, если мы стреляем в человека, не сумев поймать его, мы сами становимся бандитами.
– Но… но если мы его задержали, мы же можем стрелять?
Симон засмеялся:
– Нет. Тогда уже судья решает, сколько времени преступнику предстоит провести в тюрьме.
– А разве это не ты решаешь, дядя Симон? – Во взгляде мальчика промелькнуло разочарование.
– Знаешь что, Матс? Я рад, что не мне приходится это решать. Я рад, что мне надо всего-навсего их поймать. Потому что именно это самая интересная часть работы.
Матс зажмурил один глаз, и фуражка сползла ему на затылок.
– Слушай, дядя Симон…
– Да?
– А почему у вас с тетей Эльсе нет детей?
Симон встал позади племянника, положил руки ему на плечи и улыбнулся его отражению в зеркале:
– Зачем нам дети, если у нас есть ты? Или как?
Пару секунд Матс задумчиво смотрел на дядю, а потом его лицо осветилось улыбкой.
– Хорошо!
Симон засунул руку в карман и извлек вибрирующий телефон.
Звонили из Операционного центра. Симон выслушал сообщение.
– В каком месте у Акерсельвы? – спросил он.
– Напротив Кубы, у Академии художеств. Там есть пешеходный мост…
– Я знаю, где это, – ответил Симон. – Буду через тридцать минут.
Поскольку Симон уже стоял в коридоре, он нацепил ботинки и снял с вешалки куртку.
– Эльсе! – крикнул он.
– Да? – Ее лицо появилось над перилами лестницы.
Он снова поразился ее красоте. Длинные волосы, струящиеся рыжей рекой вокруг изящного бледного лица. Веснушки на носу и на щеках. И внезапно ему в голову пришла мысль, что у нее по-прежнему будут веснушки, когда сам он уйдет на тот свет. И вслед за этой пришла другая мысль, которую Симон попытался отогнать, но не смог: кто будет тогда ухаживать за ней? Он знал, что со своего места она его не видит, а просто делает вид, что видит. Он кашлянул:
– Мне надо идти, дорогая. Позвонишь и расскажешь, как прошла встреча с доктором?
– Да. Езжай осторожно.
Двое пожилых полицейских шли по парку, который в народе называли просто Куба. Почти все считали, что название это как-то связано с островом Куба, возможно потому, что здесь проходили политические митинги, а район Грюнерлёкка всегда был рабочим. Надо было достаточно долго прожить в этом городе, чтобы узнать, что раньше здесь, в парке, стоял большой контейнер с газом, над которым имелась надстройка в форме куба. Они вышли на пешеходный мост, ведущий к старым фабричным корпусам, переданным Академии художеств. На прутья решетки моста были навешаны замки с написанными на них датами и инициалами влюбленных. Симон остановился и посмотрел на один из них. Он любил Эльсе все десять лет, что они прожили вместе, каждый из более чем трех с половиной тысяч дней. В его жизни не будет другой женщины, и для того, чтобы понимать это, ему не нужен никакой символический замок. Да и ей он не нужен, будем надеяться, что она переживет его на столько лет, чтобы в ее жизни появилось место для других мужчин. Ну и ладно.
Ознакомительная версия.
