Проще говоря, писал он о том восточном рае, который хуже иного западного ада, о тех восточных самодержцах, которых мы, скорее, назвали бы безумцами, и о тех восточных сокровищах, которые ювелир с Бонд-стрит (если бы сто изнемогающих невольников все-таки дотащили их до его мастерской), вполне возможно, не посчитал бы подлинными. Куинтон обладал гением, пусть даже нездоровым, и пусть даже нездоровость эта больше проявлялась в его жизни, а не искусстве. Сам поэт был человеком хилым и раздражительным, к тому же здоровье его в немалой степени истощилось восточными экспериментами с опиумом. Жена его, красивая и работящая (вернее сказать, со следами постоянной усталости на лице), неодобрительно относилась к опиуму, но еще более неодобрительно она относилась к настоящему индийскому монаху в бело-желтых робах, жившему у них в доме по настоянию ее супруга месяцами и являвшемся для него чем-то вроде Вергилия, который должен был провести его дух через восточные небеса и преисподние.
Вот из этой обители муз и вышли отец Браун и его друг, и, судя по их лицам, покинули они ее с облегчением. Фламбо был знаком с Куинтоном еще с лихих студенческих лет в Париже, и на эти выходные они решили возобновить знакомство, но теперь, ступив на стезю добродетели, он уже не находил былого удовольствия в обществе поэта. Одурманивание себя опиумом и сочинение эротических стишков с последующим записыванием их на пергаменте не было для него образцом поведения джентльмена, желающего скорой встречи с дьяволом. Когда мужчины остановились на пороге, собираясь свернуть в сад, калитка у дороги неожиданно отлетела в сторону, и молодой человек в съехавшем на затылок котелке решительно поднялся по ступенькам. Растрепанного вида юноша в крикливом красном галстуке, сбившемся набок и помятом, будто он в нем спал, держал в руке небольшую складную трость, которой нетерпеливо рубил воздух.
– Мне нужен старина Куинтон, – с напором произнес он. – Он еще не ушел?
– Мистер Куинтон дома, – сказал отец Браун, выбивая трубку. – Но я не уверен, что вам к нему можно. У него сейчас врач.
Молодой человек, похоже, не совсем трезвый, чуть пошатнулся и вошел в переднюю, и в тот же миг из кабинета Куинтона вышел врач. Он закрыл дверь и стал натягивать перчатки.
– Повидать мистера Куинтона? – с прохладцей произнес доктор. – Нет, боюсь, вы не можете его повидать. Я бы даже сказал, его ни в коем случае нельзя беспокоить, я только что дал ему снотворное.
– Да нет же, послушайте, дружище, – молодой человек в красном галстуке пытался поймать доктора за лацканы сюртука, – я совершенно на мели, я…
– Бесполезно, мистер Аткинсон, – сказал врач, подталкивая его к выходу. – Если вы сможете отменить действие препарата, я поменяю свое решение. – И с этими словами он спустился с отцом Брауном и Фламбо по ступенькам. Невысокий коренастый доктор имел небольшие усики, бычью шею и производил впечатление человека деловитого, хоть и выглядел в высшей степени заурядно.
Молодой человек в котелке, который, судя по всему, кроме хватания за одежду, других способов привлечения к себе внимания не знал, остался стоять у порога. Он молча провожал трех мужчин таким ошеломленным взглядом, будто его не выпроводили, а вышвырнули на улицу.
– Как я молодца обработал! – рассмеявшись, заметил медик, когда они прошли чуть дальше по залитому солнцем саду. – На самом деле бедному Куинтону снотворное принимать через полчаса, но я не хочу, чтобы его беспокоил этот мелкий проходимец, который занимает у него деньги и никогда не отдает, даже если у него есть такая возможность. Хотя сестра его, миссис Куинтон, – замечательная женщина.
– Да, – подтвердил отец Браун, – она хорошая женщина.
– Давайте погуляем по саду, пока этот субъект не уберется, – предложил доктор. – Потом я вернусь к Куинтону и дам ему лекарства. Аткинсон без нас до него не доберется, потому что я запер дверь на ключ.
– Хорошо, доктор Харрис, – сказал Фламбо. – Давайте тогда пройдемся вокруг оранжереи. Со двора мы в нее не попадем, но на нее стоит взглянуть даже снаружи.
– А я заодно одним глазком взгляну на пациента, – засмеялся доктор, – потому что ему, видите ли, захотелось лежать на оттоманке в дальнем конце этого ботанического сада между кроваво-красными пуансеттиями. У меня от одного их вида мороз по коже подирает. Но что это вы делаете?
Отец Браун остановился, нагнулся и поднял из высокой травы, в которой его почти не было видно, необычный изогнутый восточный кинжал, богато украшенный разноцветными камнями и металлами.
– Что это? – произнес отец Браун, осматривая находку с некоторой неприязнью.
– Да это, наверное, Куинтона вещица, – небрежно произнес доктор Харрис. – У него по всему дому такие китайские безделушки разбросаны. А может, его индус-молчун потерял.
– Какой индус? – осведомился отец Браун, все еще рассматривая находку.
– Да какой-то индийский факир, – доктор пренебрежительно махнул рукой. – Шарлатан, разумеется.
– Вы не верите в магию? – спросил отец Браун, не поднимая глаз.
– Что вы, какая магия! – презрительно скривился доктор.
– Красивый кинжал, – тихо и задумчиво произнес священник. – Цвета великолепны. Только форма неподходящая.
– Для чего? – изрядно удивился Фламбо.
– Для всего. Неподходящая форма в абстрактном смысле. Вы никогда не замечали этого в восточном искусстве? Цвета такие, что просто диву даешься, но формы искажены и ужасны, причем это делается намеренно. Турецкие ковры меня пугают.
– Mon Dieu! – воскликнул Фламбо со смехом.
– Буквы и знаки языка, которого я не знаю, но это злые слова, я это чувствую, – продолжал священник, и голос его становился все тише и тише. Эти изгибы идут не в ту сторону, как тело ползущей змеи.
– Черт возьми, о чем вы? – от души рассмеялся доктор.
Вместо священника ответил ему Фламбо:
– На святого отца иногда находит такое загадочное настроение. Только хочу вас честно предупредить: я по своему опыту знаю, когда такое случается – жди беды.
Тут медик издал удивленный возглас, потому что отец Браун вдруг вытянул перед собой руку с кривым ножом так, словно сжимал какую-то сверкающую извивающуюся змею, и мрачным голосом произнес:
– Смотрите! Разве вы не видите его неверный контур? Разве вы не видите, что в него не заложено прямое и честное предназначение. Он не заострен, как дротик, в нем нет изгиба косы. Он не похож на оружие. Он похож на орудие пытки.
– Что ж, раз уж он вам так не нравится, лучше его вернуть владельцу. Дьявол, будет у этой оранжереи конец когда-нибудь или нет? По-моему, это у дома неверный контур.
– Вы не понимаете, – покачал головой отец Браун, – у дома этого просто необычная, даже бестолковая форма, но ничего зловещего в ней нет.
За разговором они подошли к стеклянному изгибу, которым заканчивалась оранжерея, сплошному стеклянному изгибу, лишенному окон и дверей, через которые можно было бы попасть внутрь. Впрочем, стекла были чистыми, а солнце, хоть и начало опускаться, все еще светило ярко, так что снаружи было прекрасно видно не только пышную растительность внутри оранжереи, но и хрупкую фигуру поэта в коричневой бархатной куртке, который в вялой позе развалился на диване, очевидно, задремав над книжкой. Это был бледный худосочный мужчина с вьющимися длинными светло-каштановыми волосами и бородкой, которая странным образом не придавала его лицу мужественности, а наоборот отнимала. Впрочем, вид его был всем хорошо знаком, но, даже если бы это было не так, вряд ли кто-нибудь в тот миг стал бы смотреть на Куинтона, поскольку их взгляды приковало к себе другое.
На тропе, по которой они шли, стоял высокий человек в длинных, ниспадающих до земли белоснежных одеждах. Его голый коричневый череп, лицо и шея поблескивали в предзакатном солнце, как начищенная бронза. Он смотрел через стекло на спящего и был более недвижим, чем гора.
– Кто это? – воскликнул отец Браун, отпрянув с громким отрывистым вдохом.
– Да это всего лишь тот индийский проходимец, о котором я говорил, – недовольно произнес Харрис. – Только какого черта он тут околачивается?
– Смахивает на гипноз, – сказал Фламбо, покусывая черный ус.
– И почему люди, не имеющие никакого отношения к медицине, всегда болтают всякий вздор о гипнозе! – вскричал доктор. – Как по мне, так он, скорее, собирается его ограбить.
– А вот мы сейчас узнаем! – сказал Фламбо, который всегда первым рвался в бой. Одним гигантским шагом он подошел к индусу. С высоты своего роста, безмятежным и нагловатым голосом поинтересовался:
– Добрый вечер, сэр. Чего-то хотели?
Очень медленно, словно большое судно, заходящее в порт, крупное желтое лицо стало поворачиваться и наконец обратилось к ним над белоснежным плечом. Они были удивлены, увидев, что глаза его плотно закрыты, как у спящего.
