– Ох, да пустяки, – промямлил Дирк. – Никакой связи со всем этим… Нет, он… э-э-э… ничего похожего не упоминал. В общем, я смотрю, вы очень заняты. Думаю, мне следует забрать гонорар и уйти. Говорите, он оставил для меня деньги?
После этих слов Дирк как подкошенный упал на венский стул, который тут же под ним развалился.
Джилкс помог ему встать и прислонил к стене. Затем ненадолго вышел и вернулся с графинчиком и стаканом на подносе, налил в стакан немного воды и выплеснул в лицо Дирку.
– Лучше?
– Нет, – отфыркиваясь, ответил тот. – Может, вы хотя бы вырубите пластинку?
– Это дело судмедэкспертов. Пока эти умники не приехали, трогать ничего нельзя… А вот, наверное, и они. У меня мало времени. Выйди пока во двор, глотни свежего воздуха. Только за перила держись. И будь любезен, постарайся не выглядеть таким зеленым. Тебе не идет этот цвет.
Ты ее не подбирай, не п…
Ты ее не подбирай, не п…
Джилкс обернулся, бросил усталый, злой взгляд на Дирка и уже хотел было подниматься по лестнице навстречу вновь прибывшим, чьи голоса доносились сверху, но вдруг остановился и несколько секунд смотрел на неутомимо вращающуюся голову.
– Знаешь, – наконец произнес он, – мне так надоели эти выскочки со своими показными самоубийствами. Им лишь бы напакостить!
– Самоубийство?! – изумился Дирк.
Джилкс обвел взглядом комнату.
– Окна забраны железными решетками в полдюйма толщиной, – сказал он. – Дверь заперта изнутри – ключ все еще в замке – и заставлена мебелью. Застекленная дверь во внутренний двор закрыта на засовы. Подземного хода не обнаружено. Убийце на обратном пути пришлось бы как следует поработать стекольщиком. Но оконная замазка все равно старая, и краска на ней уже давно засохла. Нет. Никто не выходил из этой комнаты, никто, кроме нас, не врывался в нее, и убийцы – не мы, это я знаю точно. У меня нет времени возиться с этим делом. Явно самоубийство и специально запутанное. Прибил бы покойника за то, что отнимает у полиции время.
Джилкс взглянул на наручные часы и продолжил:
– Знаешь что? Придумай мне для отчета правдоподобную версию, как ему удалось такое проделать, и я отдам тебе ту самую улику, что лежит в конверте. Только вычту двадцать процентов за моральный ущерб – ведь мне пришлось сдерживаться, чтобы не двинуть тебе в зубы.
Дирк на мгновение задумался, не упомянуть ли, что клиент жаловался на визиты агрессивного зеленоглазого, покрытого шерстью великана, который регулярно возникал из ниоткуда и горланил что-то насчет контрактов и обязательств, размахивая сверкающей, остро наточенной косой, но, хорошенько все взвесив, решил промолчать.
Ты ее не подбирай, не п…
Ты ее не подбирай, не п…
Наконец его пробрало. За смерть клиента он не мог как следует на себя разозлиться, потому что это было слишком большое, непосильное бремя. Но теперь, когда Джилкс его унизил, а у него не оказалось ни сил, ни духу сопротивляться, он вдруг рассвирепел.
Резко отвернувшись от своего мучителя, он пошел во внутренний дворик побыть один на один с закипевшей злостью.
Дворик представлял собой маленькое, выложенное плиткой пространство, обращенное на запад и ограниченное высокой торцевой стеной дома и еще одной высокой стеной какого-то промышленного здания, а потому по большей части лишенное солнечного света. Посреди дворика по чьей-то прихоти располагались солнечные часы. Если бы на них попал хоть какой-то свет, сразу стало бы ясно – время близится к полудню. На часах как на насесте сидели птицы. В горшках торчало несколько довольно чахлых растений.
Дирк воткнул в рот сигарету и в отчаянии едва не сжег ее, прикуривая.
Ты ее не подбирай, не п…
Ты ее не подбирай, не п… —
все еще доносилось из дома.
От соседних садов дворик отделяла аккуратная ограда. Сад слева был такого же размера, что и дворик, справа – немного больше, благодаря тому что стена промышленного здания до него не доходила. Все вокруг несло на себе печать ухоженности. Ничего вычурного или показного, просто возникало ощущение, что дела у обитателей идут прекрасно и содержание домов не представляет никаких проблем. Дом справа, к примеру, выглядел так, словно швы в его кирпичной кладке на днях были заново расшиты, а окна – отполированы.
Глубоко вздохнув, Дирк на секунду задержал взгляд на просматривающемся вверху между стенами клочке неба – серого и пасмурного. Он смутно осознавал, что в доме сейчас толчется народ, что-то меряют рулетками, фотографы делают снимки, кто-то убирает с пластинки отсеченную голову… Под облаками плыло какое-то темное пятнышко. Дирк обрадовался, что после всего увиденного еще способен хоть на чем-то сосредоточиться.
Ты ее не подбирай, не п…
Ты ее не подбирай, не п…
Ты е…
Наконец назойливая песня стихла, и теперь в полуденном воздухе откуда-то издали плыл мирный звук работающего телевизора.
Дирк, однако, с большим трудом мог хоть что-то расслышать. Его отвлекал пронзительный, отупляющий звон в голове – отголоски чувства вины. Не обычного чувства вины, возникающего как шумовой фон от осознания, что двадцатый век заканчивается, а ты все еще жив, – на него Дирк быстро находил управу. Это было ошеломляюще четкое уразумение: «Во всем этом кошмаре виноват я, и только я». Никакие усилия не помогали избежать ударов огромного колокола. Бом… и снова взз… бом… и опять бом… бом… бом…
Он попытался вспомнить подробности рассказа (бом… бом…) покойного клиента (бом…), но это было практически невозможно (бом…) со звоном в голове (бом…). Человек жаловался, что (бом…) – Дирк сделал глубокий вдох – (бом…) его преследовал (бом…) огромный (бом…) косматый зеленоглазый монстр с косой в руках.
Бом!
Дирк тогда еще мысленно улыбнулся.
Бум, бом, бум, бом, бум, бом!
И подумал: «Вот болван!»
Бум, бум, бум, бум, бом!
Коса (бом…) и контракт (бом…).
Он не знал, даже не догадывался, что это за контракт.
«Ну да, конечно», – подумал он (бом…).
Однако у него вдруг возникло смутное ощущение, что контракт, возможно, связан с картошкой. Ведь там была какая-то запутанная история (бум, бум, бум…).
Дирк тогда еще с серьезным видом кивнул (бом…) и поставил обнадеживающую галочку в блокноте (бом…), который специально держал на столе, чтобы ставить обнадеживающие галочки (бом, бом, бом…). В тот миг он испытал гордость: ему удалось создать впечатление, что галочка поставлена ровно напротив слова «картошка».
Бом, бом, бом, бом!
Мистер Энсти сказал, что объяснит, при чем тут картошка, когда Дирк придет выполнять задание.
И Дирк легко (бом…), как ни в чем не бывало (бом…), грациозно взмахнул рукой (бом, бом, бом…) и пообещал явиться в шесть тридцать утра (бом…), потому что ровно в семь (бом…) наступал час расплаты по контракту.
Дирк вспомнил, как поставил еще одну птицу напротив несуществующей записи «Срок расплаты по картофельному контракту – 7.00». (Бом…)
Он больше не мог выносить весь этот звон. Не мог винить себя за произошедшее. Впрочем, мог. Конечно, мог. И винил. Это действительно была его вина (бом…). Дело в том, что у него не получалось одновременно винить себя и размышлять о случившемся. Ему предстояло докопаться до самых корней ужасного происшествия (бом…), а для этого нужно было каким-то образом избавиться (бом…) от звона.
Пока он обдумывал свое затруднительное положение, его вдруг захлестнула волна злости. Он ненавидел этот двор. Эти дурацкие солнечные часы, аккуратно выкрашенные окна, отвратительно элегантные крыши. Ему хотелось переложить вину с себя на блестящую краску, на жутко опрятную брусчатку под ногами, на омерзительно ровно затертые швы в кирпичной кладке.
– Простите…
– Что? – Он резко обернулся.
Бурлящий поток мыслей прервал сдержанный, вежливый голос.
– Вы знаете что-нибудь о?… – Легким взмахом руки женщина выразила свое отношение ко всей этой неприятной истории, связанной с подвальным этажом и ужасным сборищем полицейских. Запястье украшал красный браслет – в тон оправе очков. Она стояла у ограды дома справа, на лице читались легкое беспокойство и неприязнь.
Дирк безмолвно смотрел на нее. Лет сорок с хвостиком, ухоженная, из тех, на кого обязательно и моментально обращаешь внимание.
Женщина тревожно вздохнула.
– Знаю, история страшная и все такое, – сказала она, – но скоро ли это закончится, как вы думаете? Мы вызвали полицию только потому, что от этой жуткой песни едва не лезли на стену. Все это немного…
