По мере того как судно поднималось и опускалось на неспокойных волнах пролива, мозг Найджела напряженно работал, обдумывая все, что ему стало известно в свете вновь открывшихся и чрезвычайно занимательных обстоятельств. К счастью, память у него была превосходная, и сейчас Найджел сидел в своей тесной каюте, нанизывая на одну нить все, что он слышал с момента своего появления в Чэтеме. Доходя до каких-нибудь замечаний, кажущихся ему особенно актуальным, он заносил их в записную книжку. Происшедшее постепенно обретало ясные очертания. Как свет на заре, проникая сквозь щели в каюте, постепенно заполняет ее всю, так детали событий, ранее бывшие безнадежно темными, теперь прояснялись, и в итоге осталась одна лишь загадка. Теперь уже нет сомнений: О’Брайана убил Кавендиш. Все указывает на это. Но – мотивы убийства? Их пришлось пересматривать и вертеть до тех пор, пока они, если сравнивать с изначальными туманными предположениями, не изменились почти до неузнаваемости. И только одна точка оставалась в стороне от прочерченных им соединительных линий: упрямая, неуступчивая точка, раздражавшая его сверх меры, отчасти потому, что казалась не такой уж существенной в общем рисунке, а отчасти потому, что так просто было высветить ее раньше. Трудно предполагать, что в некоем ирландском пакетботе мог оказаться – как часть его такелажа – экземпляр полузабытой пьесы драматурга XVII века. Однако, как предстояло убедиться Найджелу, именно ее отсутствие – не позволявшее ему осветить дело в его окончательном виде – привело к ошеломляющей, с элементами мелодрамы, трагедии, ставшей его развязкой.
Пока Найджел Стрейнджуэйс уютно подремывал в поезде, пересекающем Южный Уэльс, обитатели Дауэр-Хауса просыпались, готовясь встретить день, который, как сообщил им инспектор, возможно, станет для них здесь последним. В атмосфере дома витало чувство облегчения и некоторой безответственности, как в школе накануне каникул. Пусть расследование будет продолжаться, все равно хорошо оказаться отсюда подальше. Дом стал тюрьмой, а из тюрьмы выйти – это всегда избавление, возможно, даже для того, кто вошел в нее всего лишь как гость, а выходит, чтобы подняться прямо на плаху.
Соображения подобного рода ничуть не тревожили славную головку Лили Уоткинс, накрывающей к завтраку стол. Она думала о напористом сыне местного фермера, о весне и своем новом воскресном платье. Еще она подсчитывала в уме сумму чаевых, которые получит от этих леди и джентльменов, и вдобавок прикидывала, насколько поднимается ее авторитет как обнаружившей тело Нотт-Сломана.
О чем думала миссис Грант, было, как всегда, известно только ангелам-регистраторам. Она склонилась – если только это слово применимо к такой особе – над сковородкой с шипящим беконом, скривив губы и глядя на кусочки мяса с самодовольным видом, с каким глядела бы на грешников, которых поджаривают в аду.
Лючия Трейл зевнула и потянулась роскошным телом – с рассчитанной и годами отработанной томностью, еще не до конца проснувшись. Впрочем, вскоре сбросила остатки сна, мышцы напряглись, во взгляде засквозила настороженность. Ждать осталось всего несколько часов.
Филипп Старлинг расхаживал по комнате. С пояса у него свисали подтяжки, лицо разгорелось от возмущения, на языке перекатывались слова, которые должны окончательно добить этого шарлатана-редактора сборника поэзии Пиндара. Отполировав свои инвективы до блеска, он пробормотал про себя: «Ну что ж, никто не скажет, что я не знаю жизни».
Эдвард Кавендиш пытался побриться, но бритва не удерживалась в руке, а застывший в расширившихся глазах взгляд всерьез обеспокоил бы, окажись они сейчас здесь, многих акционеров.
А вот выражение глаз его сестры прочитать было труднее. Возмущение, горечь, страх, нерешительность, странно сочетающаяся с отчаянной решимостью, – все это постепенно смягчилось и обернулось совершенно иным выражением – так, словно на лицо ей легла ладонь любимого человека.
Если не считать полицейского, стоящего на посту у входа, Джорджия Кавендиш была первой, с кем, входя перед обедом в дом, столкнулся Найджел.
– Ну что, – заговорила она, – Эдвард… как он?.. – Голос ее пресекся.
– Боюсь, в том, что убил О’Брайана он, сомневаться не приходится, – медленно, словно подбирая слова, дабы смягчить удар, отвечал Найджел. – Он в трудном положении. Я…
– Нет, нет, ничего не говорите больше. Найджел, инспектор объяснил мне все про… про яд, то есть, что это Эдвард ему сказал, что у меня есть яд. Я спросила его, он подтвердил. Да я по-настоящему и не верила, что он от вас это узнал. Я… это было очень благородно с вашей стороны.
Она порывисто взяла Найджела за руку, слегка прикоснулась к ней губами, бросила на него нерешительный взгляд. Губы у Джорджии задрожали.
– Да будь оно все проклято! – выкрикнула она, круто повернулась и выбежала из комнаты. Найджел, смутно улыбаясь, тупо уставился на тыльную сторону ладони. Потом внутренне собрался и пошел искать инспектора Блаунта. Он обнаружил его вместе с Бликли в глубине дома. Все трое собрались в маленькой столовой, и Найджел изложил полицейским суть того, что ему открылось в Ирландии. У Бликли глаза заблестели от возбуждения, а кончики усов шевелились, как усики антенны. Блаунт воспринял новости более спокойно, но глаза за очками в роговой оправе чутко фиксировали любую деталь.
– Что ж, мистер Стрейнджуэйс, – подытожил он, когда Найджел закончил повествование, – теперь как будто все стало на свои места. Я рад, что не поспешил, хотя из того, что вы говорили насчет Эдварда Кавендиша и следов на снегу, и так стало ясно, что основным подозреваемым должен быть он, а не его сестра. Тонкое наблюдение.
Найджел скромно потупился. Вынув из кармана пачку сигарет, он пустил ее по кругу.
– Перед тем как попробовать связать новые сведения с тем, что мы уже знаем, – он закурил, – предлагаю, если вы не против, отметить все иные обстоятельства, касающиеся Эдварда Кавендиша и проливающие свет на преступления. Минувшей ночью я у себя в каюте повспоминал кое-что, и в результате получилась весьма впечатляющая картина. Не хочу выглядеть в нашем маленьком кругу командиром, – добавил он, – но есть нечто не известное вам и известное мне – только потому что я там оказался. Раньше я не считал эти подробности хоть сколько-нибудь существенными и потому просто их не касался.
– Слушаем вас, мистер Стрейнджуэйс, – пригласил его к продолжению Блаунт.
– Начнем с того, с чего и следует начинать, – с начала. С того момента, когда мы утром нашли О’Брайана мертвым. Обратите внимание, спустившись вниз, я застал на веранде Эдварда Кавендиша. Уставший от трудов праведных бизнесмен вышел глотнуть свежего деревенского воздуху. Все нормально, все правильно. Но какой-нибудь въедливый, всех и вся подозревающий тип мог бы сказать, что этот человек кого-то поджидает, чтобы этого кого-то можно было тактично отвлечь от следов на снегу. Далее. Когда я обмолвился, что иду в садовый домик посмотреть, проснулся ли О’Брайан, Кавендиш совершил большой промах – он никак не отреагировал на мои слова, вообще никак.
Бликли с удивлением посмотрел на Найджела. Инспектор тоже. Но тут же изо всех сил хлопнул себя ладонью по лысому черепу.
– То есть вы хотите сказать, что ему неоткуда было знать, что О’Брайан заночевал в садовом домике?
– Разумеется! Ему следовало выразить удивление. Ему следовало сказать, что он-то думал, что хозяин – дома, в своей спальне. Кавендиш этого не сделал, и, выходит, он знал, что О’Брайан в садовом домике, а откуда ему знать, если только он сам там его не видел минувшей ночью? Идем дальше. Он не только не давал мне затоптать следы, но и когда на веранду вышли все остальные, всячески обращал мое внимание на то, чтобы на них никто не наступил. Удивительное присутствие духа у обыкновенного человека, только что увидевшего труп хозяина дома. Следующий пункт – туфли. На Кавендише было пальто, и, следовательно, он мог спрятать их под полой и снова вынести из дома. Более того, у него было гораздо больше времени, чем у других, чтобы сделать это. Он вытирал лоб носовым платком; не сомневаюсь, что и туфли он обернул им же, дабы не оставить следов. Думаю, он собрался спрятать их сразу же, но никак не мог выбрать подходящего момента: я почти уверен, что, когда я осматривался в комнате, на месте их уже не было. Затем появились все остальные. Внимание мое было сосредоточено на них – надо было посмотреть на их реакцию, ну и проследить, чтобы никто ни к чему не прикасался. Вот тогда-то Кавендиш и мог спрятать туфли – допускаю, что это было как раз в тот момент, когда Лючия разыграла свой обморок. Пожалуй, пока это все, что я могу добавить к уже известному.
Наступило молчание, не продлившееся долго. Его прервал суперинтендант.
– Черт побери, сэр, – хлопнул он себя по колену, – я вот еще о чем подумал! Меня навело на эту мысль то, что вы сказали о Кавендише. Помните, Беллами признался, что в то утро он пропустил подъем? Он еще накануне собирался зайти в садовый домик посмотреть, что да как, но его потянуло в сон, да так сильно, что он проспал до утра и поднялся позже обычного. Вспомним теперь показания мисс Кавендиш. – Бликли облизнул большой палец и принялся листать записную книжку. – «Я прошла в комнату брата, – монотонно принялся зачитывать он, – и попросила его дать мне снотворное – он упаковал его со своими вещами. Брат еще не спал и встал с постели поискать таблетки». Ну что, джентльмены, – суперинтендант торжествующе откинулся на спинку стула, – что это вам подсказывает?
