Лоуренс Блок
В погоне за золотом Измира
В Турции ужасные тюрьмы. Или это слишком скороспелое умозаключение? Возможно, мой вывод в корне неверен, ибо исходя из своего личного опыта я могу говорить, что в Турции только одна ужасная тюрьма. А другие, если они и есть, совсем и не ужасные. Я попытался представить их себе. Просторные камеры, полы и стены искрятся рубинами, по коридорам прохаживаются очаровательные турчанки в национальных костюмах, решетки на окнах отполированы до блеска.
Но меня посадили в ужасную тюрьму, пусть и единственную на всю Турцию. Располагалась она в Стамбуле, сырая, грязная, мрачная, и сидел я в ней один. Вместо ковра пол покрывал толстый слой грязи, копившийся десятилетиями. Маленькое, забранное решеткой окно практически не пропускало воздуха. Прорубили его в толстой стене у самого потолка, так что увидеть я мог через него лишь клочок синего неба. Если окно темнело, по моим предположениям наступала ночь. Приход утра сопровождался сменой черного цвета на синий. С другой стороны, я не мог утверждать, что за окном начиналась свобода. Вполне возможно, какой-то идиот-турок зажигал и гасил за окном лампу, создавая иллюзию смены дня и ночи.
Под потолком двадцать четыре часа в сутки горела слабенькая двадцатипятиваттовая лампочка, окрашивая камеру в серый цвет. Мне дали продавленную армейскую койку и складной стул. В углу стояла параша. Дверь представляла собой металлический прямоугольник, стянутый несколькими вертикальными прутьями. Сквозь зазоры между ними я мог любоваться пустыми камерами на другой стороне коридора. Ни одного заключенного я не видел, вообще никого не видел и не слышал, за исключением охранника-турка, вероятно приписанного ко мне.
Он появлялся утром, днем и вечером: приносил еду. На завтрак — кусок черного хлеба и чашку крепкого черного кофе. На ленч и обед — жестяную миску с подозрительного вида пловом. Рис, иногда кусочки баранины и непонятных овощей. Плов был на удивление вкусным. И я жил в постоянном страхе, что придет день, когда мои тюремщики из чисто человеческого сострадания решат разнообразить мою диету, заменив этот божественный плов чем-то совершенно несъедобным. Но дважды в день мой охранник приносил плов, и дважды в день я разве что не вылизывал миску.
А вот скука меня донимала. Арестовали меня во вторник. Я прилетел в Стамбул из Афин где-то в десять утра и уже на таможне понял, что меня ждут неприятности: очень уж тщательно таможенник просматривал мои вещи.
— Вы закончили? — спросил я, когда он со вздохом закрыл мой чемодан.
— Да. Вы — Ивен Таннер?
— Да.
— Ивен Майкл Таннер?
— Да.
— Американец?
— Да.
— Вы прилетели из Нью-Йорка в Лондон, из Лондона в Афины, из Афин в Стамбул?
— Да.
— В Стамбул вы приехали по делам?
— Да.
Он улыбнулся.
— Вы арестованы.
— Почему?
— Извините, но этого я вам сказать не имею права.
Предъявленное мне обвинение так и осталось тайной за семью печатями. Трое турок в форме отвезли меня на джипе в тюрьму. Какой-то тип взял мои часы, ремень, паспорт, чемодан, галстук, шнурки из ботинок, карманную расческу и бумажник. Он положил глаз и на мое кольцо, но с пальца оно не слезало, а вместе с пальцем он брать кольцо не захотел. Охранник отвел меня вниз, мы попетляли по бесконечным коридорам, прежде чем добрались до моей камеры.
Где я и скучал дни и ночи напролет. Я не могу спать, не сомкнул глаз уже шестнадцать лет, так что мне приходилось скучать не шестнадцать часов в сутки, как и любому заключенному, а все двадцать четыре. Очень хотелось почитать, что угодно, любое печатное слово. В среду вечером я попросил охранника принести мне книги и журналы.
— Я не говорю по-английски, — ответил он мне на турецком.
Я-то говорил на турецком, но решил, что охраннику знать об этом не нужно.
— Любую книгу или журнал, — гнул я свое на английском. — Даже старую газету.
— Твоя мать любить сосать член у дворовых собак, — ответил он на турецком.
Я взял миску с пловом.
— У вас ширинка расстегнута, — на английском.
Его взгляд тут же метнулся вниз. Насчет ширинки я все выдумал, так что в его глазах, когда он посмотрел на меня, я прочитал упрек.
— Я не говорю по-английски, — вновь на турецком. — Твоя мать обожает давать верблюдам.
Собаки, верблюды. Он ушел, а я ел плов и гадал, что вывело их на мой след, почему они решили арестовать меня и собираются ли отпустить? Охранник притворялся, что не говорит по-английски, я следовал его примеру, только в отношении турецкого языка. Окошко под потолком синело и чернело, охранник приносил кофе с хлебом, плов, плов, снова кофе с хлебом, плов, плов. Параша заполнялась все активнее, и я уже прикидывал, когда же заполню ее до отказа. Оставалось лишь гадать, как сказать об этом охраннику, который отказывался признать, что знает английский. Похоже, у нас оставался один способ сохранить лицо — общаться на французском.
Ставший привычным режим изменился на девятый день моего пребывания в тюрьме, то есть в среду. Я-то думал, что еще вторник, где-то потерял день, но, как выяснилось, ошибся. Я позавтракал, прогулялся к параше, для разминки пару раз присел, помахал руками. А час спустя или около того в коридоре послышались шаги. Охранник открыл дверь, в камеру вошли двое в форме. Один очень высокий, очень тощий, несомненно, офицер. Второй ниже ростом, толще, с усами и полным ртом золотых зубов.
Оба прибыли с папками и личным оружием на поясе. Высокий раскрыл свою папку, какое-то время изучал верхний листок, потом посмотрел на меня.
— Вы — Ивен Таннер.
— Да.
Он улыбнулся.
— Как я понимаю, мы освободим вас в самое ближайшее время, мистер Таннер. Сожалею, что вам причинили некоторые неудобства, но, я уверен, вы понимаете, в чем причина.
— Нет, честно говоря, не понимаю.
Он внимательно изучал мое лицо.
— Но ведь нам пришлось многое проверить, на это нужно время, так что нам не оставалось ничего другого, как поместить вас в безопасное место. И вы вели себя довольно странно, знаете ли. Не требовали немедленно освободить вас, не бились о прутья двери, не спали...
— Я никогда не сплю.
— Но мы ведь не могли этого знать, не правда ли? — Он вновь улыбнулся. — Вы не настаивали на встрече с американским послом. Каждый американец сразу же хочет видеть посла. Если американца обсчитывают в ресторане, он желает незамедлительно сообщить об этом послу. Но вы так смиренно...
— Когда знаешь, что от насильника никуда не деться, лучше расслабиться и получить удовольствие.
— Что? А, я понимаю. Но здесь, как вы понимаете, ситуация более сложная, так что пришлось искать объяснение. Мы запросили Вашингтон и узнали о вас много интересного. Разумеется, не все, я в этом не сомневаюсь, но более чем достаточно, — он оглядел камеру. — Может, вам здесь уже надоело? Не перейти ли нам в более удобное помещение. Я должен задать вам несколько вопросов, после чего вы выйдете на свободу.
Мы вышли из камеры. Коротышка с золотыми зубами шел впереди, я и допрашивавший меня офицер — чуть сзади, бок о бок. Охранник замыкал процессию. Прогулка по коридорам удовольствия мне не доставила. Я, похоже, похудел, так что спадающие без пояса брюки приходилось поддерживать руками. А ботинки, без шнурков, так и норовили слететь с ноги.
В просторной, чистой комнате этажом выше высокий мужчина сел под роскошным портретом Ататюрка и милостиво мне улыбнулся. Спросил, знаю ли я, что послужило причиной моего ареста. Я откровенно признался, что нет, сие мне неведомо.
— А хотели ли знать?
— Естественно.
— Вы состоите... — он справился с бумагами в папке, — в очень странных организациях, мистер Таннер. Мы не знаем, чем вызван ваш интерес к ним, но, когда ваша фамилия появилась в списке пассажиров прибывающего авиалайнера, наш компьютер не оставил ее без внимания. Вы — член... э... Всеэллинского общества дружбы. Так?
— Да.
— И Лиги за восстановление Киликийской Армении?
— Да.
Он почесал подбородок.
— Обе эти организации не очень-то жалуют Турцию, мистер Таннер. Каждая состоит... как бы это сказать... из фанатиков. Да, фанатиков. Всеэллинское общество дружбы в последнее время весьма активно. У нас есть основания подозревать его в проведении нескольких террористических актов на Кипре. Армянские фанатики после окончания войны не давали о себе знать. Сейчас едва ли кто помнит об их существовании, и нам они давным-давно не доставляли хлопот.
Но внезапно в Стамбуле появляетесь вы, да еще состоите не в одной, а сразу в двух недружественных Турции организациях, — он выдержал паузу. — Возможно, вас это заинтересует, но по имеющейся у нас информации, вы — единственный представитель человечества, являющийся членом двух этих организаций.
— И этим обусловлен мой арест?
