Шарль Эксбрайя - Любовь и лейкопалстырь

Медсестра склонилась над бледной молодой женщиной, освежила ей лицо ватным тампоном, смоченным в лавандовой воде, и объявила, что у нее родился чудный мальчуган. Когда Мод Бессетт услышала эти слова, радость переполнила ее настолько, что серое ливерпульское небо, проглядывавшее сквозь окно Уолтонской больницы, показалось ей голубым. Такое с ней случилось первый раз в жизни. До нее долетел крик ребенка, которого обмывали, и она улыбнулась, твердо зная, что еще ни один маленький англичанин не кричал так красиво и что, дав жизнь сыну, она совершила единственный в истории Объединенного королевства такого рода подвиг. Мод Бессетт протянула руки, и в них вложили что-то красное, дергающееся и захлебывающееся от яростного крика, в котором молодая мать с радостью признала восьмое чудо света.

Что касается Билла Бессетта, грызшего ногти в маленьком покое для будущих папаш, то он пребывал в негодовании по поводу безразличия персонала больницы к великому событию, совершающемуся в палате мисс Бессетт. Его нетерпение и беспокойство постепенно перешли в глубокомысленные философские рассуждения о безразличии людей в целом по отношению к себе подобным. На свет должен был появиться маленький или маленькая Бессетт, и совершенно никого это не волновало! Далее его мысль от разочарований в человеческой солидарности перешла к опасности, которой подвергалась Мод. А если она умрет? Кто, кроме него, может позаботиться о пей? У Бессеттов не было даже дальних родственников, и в случае несчастья некому было прийти им на помощь. При мысли о возможности вдовства Билл расплакался, ибо он очень любил Мод, на которой женился два года назад. Призвав на помощь все свое хладнокровие, он поклялся себе, что если произойдет несчастье, он никогда не женится во второй раз, чтобы не изменить памяти той, которая отдала ему все. Подобное величие собственной души настолько его растрогало, что по его щекам опять покатились слезы. Он был в восторге от себя. Затем к Биллу пришло убеждение, что если никто не приходит к нему с новостями, то это – от того, что его жена умерла во время родов, и никто не решается ему об этом сообщить. Тогда он решил тоже умереть. Как только ему официально сообщат об этом, он вернется домой, напишет письмо домовладелице, где объяснит причины своего поступка, примет ванну и направится прямо к Мерсей, чтобы броситься в воду. Подумав еще немного, он решил, что принимать ванну вовсе не обязательно. Его программа действий была остановлена старым доктором Джоном Э.Хиллом, который торжественно объявил ему, что он – счастливый отец мальчика весом в восемь фунтов. Сразу же позабыв о своих пессимистических мыслях, Билл Бессетт схватил врача за руку и крепко пожал ее, заявив, что отныне его жизнь приобрела смысл. Доктор Джон Э.Хилл, которому его долгий опыт подсказывал не только радужные, но и скептические мысли по этому поводу, посмотрел на него поверх очков.

– Конечно, мистер Бессетт, и еще, поверьте, вам понадобится много усердия и даже храбрости!

Этих качеств у Билла Бессетта было больше всего. По правде говоря, все его состояние складывалось исключительно из них одних, и, поскольку его супруга принесла с собой такое же приданое, то их двухкомнатная квартира в пригороде Уолтон-он-зе-Хилла была полна больше опьяняющими мечтаниями, чем удобными реалиями.

Мод и Билл, удостоверившись в полном успехе относительно новорожденного, дружно решили не повторять подобный прецедент и посвятить своему единственному ребенку всю свою жизнь, чтобы в один прекрасный день он смог занять заметное место в Ливерпуле и никогда не знать материальных проблем, с которыми сталкивались его родители. В духовные родители сына они призвали двух великих людей, которыми гордился город,– Фрэнсиса Бэкона и Уильяма Гладстоуна, и, таким образом, малыш получил имя Фрэнсис У.Бессетт. На восьмой день после рождения Мод и Билл записали Фрэнсиса Уильяма в Итон с дальней перспективой поступления в него наравне с золотой молодежью Великобритании. Молодая чета стала экономить каждый пенни, чтобы набрать сумму, обеспечившую бы их наследнику изысканное воспитание, обещавшее хорошую должность. Это было нелегко, поскольку у Билла Бессетта был чересчур скромный оклад помощника бухгалтера в конторе по импорту-экспорту Клайва Лимсея. Однако последний, узнав о записи в Итон еще очень молодого Фрэнсиса и сам собираясь записать туда своего сына, которому было шесть лет, вызвал Билла Бессетта и поблагодарил его за привязанность к традициям. Желая внести свой вклад в воспитание будущего джентльмена, Клайв Лимсей объявил ему, что повышает его месячный заработок на два фунта и шесть пенсов. С этого времени Билл Бессетт голосовал только за консерваторов и сменил свою кепку на фетровую шляпу, с которой не расставался до конца своих дней. Каждое воскресенье, садясь за стол, он провозглашал тост за короля Эдуарда VIII и герцога Ланкастерского, поскольку все это происходило в 1936 году.

Двадцать три года спустя Фрэнсис Уильям Бессетт, удобно растянувшись на траве Гроува, гордости Мэгдейлен Колледжа,– самого красивого и дорогого в Оксфорде,– меланхолично размышлял о том, что уже через несколько недель заканчивается его обучение в Университете, и ему придется объявить своим родителям, что их радужные мечты в отношении его будущего не совсем сбылись. Действительно, с первого дня занятий в Итоне Фрэнсис оказался совершенно не способен к учебе. В то же время, как только он достиг возраста, необходимого для занятия столь нелегким видом спорта, как гребля, он зарекомендовал себя одним из лучших "уэт боб"[1], которых когда-либо видела среди своих учеников эта старая школа. Итак, благодаря, скорей, своим атлетическим способностям, чем научным познаниям, Фрэнсис Бессетт был принят в Оксфорд, цвета которого уже трижды защищал на традиционных соревнованиях от Патни до Мортлейка, где каждый год состязаются представители Оксфорда и их соперники из Кембриджа. В этом, 1959 году, Фрэнсис привел экипаж своей восьмерки к победе, за что весь Оксфорд был ему благодарен.

В тишине Гроува Фрэнсис Уильям Бессетт подводил неутешительные итоги годов своей учебы. Конечно, он стал джентльменом, умевшим изъясняться с особым оксфордским акцентом, правильно носить зонтик и отменно представляться изысканному обществу. Это были серьезные шансы на то, чтобы преуспеть в Англии, но все же недостаточные, чтобы надеяться на карьеру, о которой мечтали его родители. Он на самом деле жалел Билла и Мод, которых любил по-настоящему. Самому ему не были присущи большие амбиции, он был в некотором роде даже застенчив, что не позволяло ему, например, применять свою физическую силу против кого бы то ни было и при любых обстоятельствах. Он был бы рад даже невысокой должности в конторе Клайва Лимсея и сына. Но в этом он ошибался, поскольку, дав ему отличное образование, его родители тем самым изолировали его от мира, в котором он был призван жить. В то же время он не обладал ничем таким, что возвысило бы его над этим миром. Короче говоря, для Фрэнсиса Уильяма существовала реальная угроза прожить жизнь неудачником, поскольку он не мог быть до конца своим ни в одном из кругов общества. Самого его это не особо заботило, поскольку он рассчитывал, что дружба с Бертом Лимсеем, шесть лет назад окончившим Мэгдейлен Колледж, облегчит его дела. Главным теперь было втолковать все это родителям, которым нелегко будет смириться с тем, что их отпрыск, как и его отец, каждое утро будет отправляться по Грейсон Стрит в направлении конторы Лимсея. Фрэнсис как раз думал, каким образом смягчить для них этот удар, когда в тишине Гроува, под тенистыми сводами парка, послышалось его имя. Он поднялся и, в свою очередь, издал воинственный клич студентов колледжа. Ему ответили точно таким же. Тогда он направился в ту сторону, откуда слышался голос. Через несколько минут, переходя мост, соединяющий Гроув с лугом, подходящим к Черуэллу, он увидел бегущего и размахивающего руками парня. Поначалу Фрэнсис не узнал его и лишь, когда тот приблизился, определил, что это был Берт Лимсей. Визит был, по крайней мере, неожиданным, и Бессетт остановился в нерешительности. Они с Бертом считались друзьями, даже не будучи приятелями. Разница в возрасте и положении сглаживалась тем, что оба учились в одном и том же колледже. Лимсей никогда не заходил к Фрэнсису, а в Ливерпуле во время каникул их отношения сводились к разговору за стаканом вина или рюмкой виски о преподавателях колледжа, у которых прежде учился Берт. Бессетт почувствовал опасность уже по тому, как Берт подходил к нему, стараясь при этом как можно сильнее выказать признаки братства и дружбы. С замирающим сердцем Фрэнсис ждал удара, который должен был обрушиться на него.