Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье

В тот незабываемый день бесповоротно изменилась вся моя жизнь. Настроение у меня было — гаже некуда. А во всем виновата моя детская вера в собственный профессионализм и что познания непременно на практике применять надо. Удивительная вещь информация: сколько ни копи этого добра — ее либо все равно не хватает, либо перебор — и тогда у ее владельца начинает портиться характер. Я, видит Бог, человек терпеливый и мягкий, как ангорский пледик, и постоянно стараюсь избегать конфликтов. За что теперь и поплатилась, поскольку всех разбаловала своей уступчивостью до невозможности. И вообще, опыт на человеке, то есть на мне, поставленный моим чертовым шефом, даже главврач концлагеря признал бы чересчур жестоким.

Началось все даже неплохо — с восторженного сообщения, что итальянская галерея, и притом самая престижная, согласилась выставить работы наших молодых художников. Я впала от новости в эйфорию и пробыла в ней минут семь — пока мне не объяснили, КОГО необходимо всучить итальянцам для выставки. Здесь моя эйфория тут же сменилась депрессией с суицидальным оттенком. Шеф, наверное, после звонка из Италии от счастья одурел совсем, а потом помедитировал у себя в кабинете по системе каких-нибудь лам-отшельников и в транс вошел. И в состоянии просветления совершил марш-бросок по запасникам. Короче, он вынес лилейными ручками на свет Божий худшие опусы пяти своих верных собутыльников. Притом, что у нас в галерее имеются и хорошие художники! Мои попытки убедить босса, что надо бы разбавить приличными вещами этот экскре… пардон, экспериментальный ассортимент результата не дали. А точнее, потерпели, как бы это помягче… сокрушительное фиаско, в общем. Что поделать, профессионализму никогда не победить могучего противника по имени протекционизм. А художникам вообще лучше не тратить времени зря на совершенствование каких-то там профессиональных качеств, а сразу рвануть по тусовкам на поиск связей. Если тебе живописец имя, имя крепи дружбой с крутыми!

С такими мыслями я пришла домой после утомительного дня и с ужасом обнаружила, что запас неприятных сюрпризов отнюдь не исчерпан. Моя однокомнатная квартирка, в которой и левретке было бы тесновато, подверглась в отсутствие хозяйки, то есть меня, тщательнейшему обыску. Что можно было здесь искать, ума не приложу. Тем не менее, таинственные сыщики перерыли все уголки, ящики, антресоли, оторвали старые обои, которые, как я догадываюсь, вздохнули: "Наконец-то!" и с наслаждением упали им на головы. Вначале решив, что произошло банальное ограбление, я кинулась к заначке на ремонт этой берлоги. Но мои 400 долларов мирно посапывали в кожаной папочке, рядом со свидетельством о рождении и медицинской картой. Правда, было заметно: в бумагах кто-то основательно порылся, но денег не взял — может, не заметил? И хорошо, что у меня патологическая нелюбовь к хламу, десятилетиями пылящемуся по кладовкам и балконам, не то я бы в нем утонула после нашествия маньяков сыска. Уборка и очистка стен от безнадежно отклеившихся обоев все-таки заняли весь вечер и большую часть ночи, но зато я разобрала даже те небольшие залежи старых свитеров, сумочек с оторванными ремешками, коробок из-под обуви и старых черновиков, которые давно стоило сдать в утиль, да все как-то руки не доходили. Даже местные бомжи шарахнулись, встретив у помойных баков в третьем часу ночи всклокоченную злобную особу в мужском комбинезоне и с огромным мешком старья за плечами. Этим пугалом была я.

Уже на рассвете рухнув в постель, я предалась самым мрачным размышлениям. Почему бы мне с утра пораньше не кинуться в милицию? Заяву написать — о диком, без санкции прокурора, досмотре, произведенном над жилплощадью одной ни в чем криминальном не замеченной гражданки. Правда, сомневаюсь, что они станут заниматься мелочами. Сколько у моих знакомых грабили квартиры, угоняли автомобили — ничего не нашлось! А простое вторжение в частные владения, когда весь ущерб — моральный… Да кто станет возиться с оскорбленным самолюбием незаконно обысканного человека? Нам, русским, корыстная мысль: "во что бы оценить нанесенный мне психологический урон?" вообще не свойственна. Нет у нас хитрюг-адвокатов, на такие мысли наводящих. И психоаналитики, исцеляющие от психотравм, у нас не очень популярны. После любой катастрофы мы в голос рыдаем над погибшим имуществом — и идем зарабатывать на новое, любую депрессию переносим, словно грипп — на ногах, принимая грамм по двести перед сном. Если уж совсем плохо, можем выступить в ток-шоу "Тема", "Моя семья" и "Где наша не пропадала". То ли мораль у нас отсутствует, то ли ей вообще нельзя ущерб нанести? А содрать бы с этого подлеца-сыскаря компенсацию за мои ночные мучения, этак с полмиллиончика зеленых, а?

Опять меня занесло, как на американских горках. Неудивительно — я страшно зла на моего тупого шефа. Но, как говорится: "Ты этого хотел, Жорж Данден!" — сама виновата, лизоблюдка. Мне бы запугать его сразу, как стала хранителем фондов: "Знай свое место, гнида!", а не деликатничать: "Вы, конечно, меня понимаете… Ваша интуиция вам верно подсказала… Это хорошая идея…" Он и возомнил себя большим специалистом. А теперь… Неужели придется мне позориться перед итальянцами — подсовывать им кошмарную экспозицию "Дармобрудер в отрыве" (это не изощренное ругательство, а фамилия босса)? Бедные итальянские поклонники российского искусства! Их ждет целый кладезь славянской загадочности, черт бы подрал моего шефа.

Нет, надо поберечь нервы. Отвлекусь-ка я! Кто и что мог искать в моей многострадальной квартире? Златых гор я не имею, рубинов падишаха не храню, секретов Пентагона не перехватываю, наркотиками и оружием не торгую. Зачем же обыскивать нищую обывательницу? Поразмыслив в таком духе остаток ночи, утром я пришла к единственному разумному выводу: кто-то просто перепутал адреса. Неважно, кто — мафия, ФСБ, ЦРУ или Институт археологии. Видимо, зря потрудившиеся ищейки уже получили нагоняй от своего начальства. Так что мне незачем даже замки менять, проштрафившиеся сыскари больше не вернутся. Вздохнув с облегчением, я, вялая от недосыпания, вернулась к обычному образу жизни.

Первым пунктом в списке неприятных дел стояли переговоры с итальянцами, грядущие ровно через месяц. Придется мне создавать конфетку из дерьма, облюбованного боссом. Итальянцы приедут и скажут: "Бон джорно, сеньори! Кого вы нам предложите, дабы усладить взоры?" А мы им: "Вот, извольте, самостийные русские непризнанные гении!" и покажем этих левшей, которые хоть и не умеют блох подковывать, зато успешно их разводят. Тут разозленные наследники античности забросают гнилыми помидорами "русскую сторону", то есть меня, горемычную. Нет, надо бы еще разок поговорить с Дармобрудером. Шеф, конечно, страдает олигофренией в легкой форме, но моя знакомая, психиатр-дефектолог, утверждает, что если повторить дебилу или имбециллу несложную истину раз пять-десять, то он поймет, а если не поймет, то запомнит механически.

Увы, дебилы-имбециллы — Эйнштейны в сравнении с боссом. Так что все мои аргументы: живопись в стиле раскрашенной фотографии и скульптура китчевого дизайна лет двадцать назад тихо-мирно отошли себе на задний план и уже на арт-рынке не котируются — для него это как об стенку горох. Пораспинавшись около часа и всласть наглядевшись на его дурацкую ухмылочку: "Болтай-болтай, мы и сами с усами!", я, наконец, взорвалась воплем, что Россия и так выглядит провинциалкой, так что нет нужды в наложенную кучу дерьма добавлять. Тут меня и выставили из кабинета вон. С одной стороны, я понимаю Дармобрудера — он безграмотный олух и реагирует на впечатления от личных контактов, а не на советы экспертов. Все чиновники так делают, а иначе Москву не украшали бы сооружения вроде Христофора Колумба, слегка подретушированного и нагло выданного за Петра Великого, и "утюга на болоте" имени Христа Спасителя. С другой стороны, наша галерея с неутешительным названием "Кома-АРТ" не настолько процветает, чтобы разбрасываться международными выставками направо-налево. Но я выхожу из игры. Положительные персонажи боевиков говорят в таком случае: "Я сделал все, что мог!" После этой фразы вбегают плохие парни и парой очередей из автоматов превращают хороших парней в дуршлаг для макарон.

Со мной произошло примерно то же. Пусть я не уволена — зато теперь за моей особой бдит Эмма Ноевна Жрушко. Эмма — женщина высоких служебно-охранных достоинств. Она не позволит подчиненному лицу предаваться беспочвенным фантазиям. Хотя для самой Эммы паранойя — наивысшая форма духовного совершенства. Сама Ноевна давным-давно этой вершины достигла. Помимо небывалой внутренней красоты, она еще и упоительна хороша собой: серые (а может, седые) волосы вечно стоят на голове "взрывчиком", свисая на лицо и плечи сосулькообразными "завлекалочками", торчащие, как у кролика, зубы при виде шефа обнажаются в восторженном оскале, по шее можно анатомию мышц и сухожилий изучать, длинная сутулая фигура постоянно трясется и приседает от возбуждения, очки на носу всегда сидят криво — для изысканности облика, наверное. Она так напоминает грязноватого зоосадовского страуса, что мы дали ей прозвище "Эму". Шеф, видать, надеется, что западным галерейщикам не устоять перед красой Ноевой дочери.