Лоуренс Блок - Вор с палитрой Мондриана

День в «Барнегат букс» тянулся томительно медленно. Впрочем, он не был исключением. Торговцы букинистической книгой редко когда мечтают удалиться на покой, чтобы вести тихую размеренную жизнь. Они успевают насладиться ею сполна.

Этот конкретный день был отмечен двумя событиями, причем волею случая произошли они практически синхронно. Женщина прочитала мне стихотворение, а мужчина пытался продать книгу. Стихотворение называлось «Смит из „Третьего Орегонского“ умирает», и написала его Мэри Кэролайн Дэвис. А женщина, прочитавшая мне его, оказалась хрупким созданием со свежим личиком, большими карими глазами, обрамленными длиннющими ресницами, и с манерой склонять головку набок, чему, по всей видимости, научилась у какого-нибудь пернатого питомца. В ручках — маленьких, изящных, без колец на пальцах и маникюра на ногтях — она держала томик стихов. Первое издание мисс Дэвис «Барабаны на наших улицах», которое издательство «Макмиллан» сочло нужным выпустить в 1918 году. И вот она прочитала мне следующее:

Я сам ощущал себя в тот миг доверчиво-праздным, однако умудрялся не спускать бдительного ока со стеллажа под табличкой «Религия и философия», возле которого маячил еще один посетитель. Крупный неуклюжий парень лет тридцати, в модных невысоких сапожках фирмы «Фрей», джинсах «Левис» на пуговицах, коричневом вельветовом пиджаке в широкий рубчик поверх фланелевой рубашки, тоже коричневой, только более темного оттенка. Очки в роговой оправе. Кожаные заплатки на локтях. Бородка, довольно аккуратно подстриженная. Копна прямых каштановых волос, не подстриженных вовсе.

Что-то заставило меня не сводить с него глаз. Возможно, было нечто в его внешности и манере держаться, что подсказывало: такой человек в любой момент может отправиться паломником в Вифлеем. Возможно, из-за его атташе-кейса. В «Брентано» и «Стрэнде» у покупателей проверяют сумки и портфели на выходе, в других магазинах их следует оставлять при входе; я же разрешаю своим посетителям оставлять при себе портфели и сумки, и порой на выходе они у них изрядно тяжелеют. Но торговля старыми книгами — вообще не слишком доходное дело, хотя мало какому продавцу понравится, как товар его вот так уплывает из лавки.

Она испустила тихий восторженный вздох и захлопнула маленький томик. Затем протянула его мне и спросила о цене. Я сверился с карандашной записью на форзаце и табличкой со списком торговых наценок, приклеенной к прилавку липкой лентой. Последний раз налог с продаж взвинтили до восьми-четырнадцати процентов — есть, оказывается, люди, которым подобный абсурд может прийти в голову, но они, по всей видимости, просто не умеют вскрывать замки. Господь наделил нас самыми разнообразными талантами и способностями, а уж мы распоряжаемся этим даром по своему собственному усмотрению.

— Двенадцать долларов, — объявил я, — плюс девяносто девять центов торговой надбавки.

Она выложила на прилавок десятку и три бумажки по доллару. Я уложил ее книгу в бумажный пакет, заклеил липкой лентой и дал ей цент сдачи. Она взяла монету, и тут наши пальцы случайно соприкоснулись, и между нами пробежало нечто вроде электрического разряда. Нет, ничего сверхъестественного по силе или напряжению, ничего такого, что бы могло свалить с ног, но что-то все же определенно проскользнуло, и она склонила головку набок, и на секунду глаза наши встретились. Автор какого-нибудь романа времен Регентства не преминул бы написать, что между нами протянулась тонкая ниточка молчаливого взаимопонимания, но все это сущая ерунда. Ничего такого не протянулось — просто я протянул ей пакет, а она взяла.

Тем временем второй мой посетитель рассматривал обтянутый кожей труд Мэтью Джиллагана, доктора юриспруденции, под названием «Катограмматика versus[1] Синкограмматика», а может, наоборот?.. Книга эта досталась мне в наследство вместе с лавкой от старика Литзауера, прежнего ее владельца, и, если б я не протирал время от времени пыль на стеллажах, так бы ни разу и не попалась на глаза. Ладно, если этот парень твердо вознамерился что-то спереть, подумал я, пусть берет эту книжку.

Однако он вернул Джиллагана на полку — как раз в тот момент, когда Мэри Кэролайн Дэвис покинула лавку в сопровождении моей маленькой скромницы. Я провожал ее глазами, пока она не переступила порога — на ней был костюм и берет цвета сливы или клюквы, черт знает, как они его там называют в каталогах в этом году, но, во всяком случае, он очень ей шел. А затем я увидел, как второй покупатель подошел к прилавку и опустил на него руку.

Выражение лица, насколько позволяла судить борода, было довольно сдержанное. Он спросил, покупаю ли я книги, и голос при этом звучал как-то заржавленно-хрипло, словно он не так уж часто им пользовался.

Я ответил, что да, покупаю, но только те книги, которые потом наверняка могу продать. Тогда он поставил свой атташе-кейс на прилавок, щелкнул замочками, открыл, и я увидел в нем большой том. Он вытащил его и показал мне. Называлась книга «Lepidopterae»,[2] автором был некий Франсуа Душардек, предметом описания являлись бабочки и моли Древнего мира, причем описывались они досконально (насколько я мог судить с первого взгляда) и по-французски. Издание было великолепно иллюстрировано цветными рисунками.

— Правда, фронтисписа не хватает, — заметил он, листая книгу, — но остальные пятьдесят три разворота с цветными иллюстрациями сохранились.

Я кивнул, не сводя глаз со страницы, где изображались вилохвостые бабочки. Еще ребенком я охотился на этих созданий с самодельным сачком, затем умерщвлял их в банке с формалином, потом расправлял крылышки, прокалывал тельце булавкой и помещал в пустую коробку из-под сигар. Очевидно, подобный исследовательский интерес был продиктован вполне определенными причинами, но мне они были неведомы, и даже задумываться о них не хотелось.

— В обычном магазине ее просто раздерут на картинки, — сказал он, — но книга такая красивая и в таком хорошем состоянии, что я подумал, надо бы показать ее букинисту.

Я снова кивнул и залюбовался на этот раз молями. Одна называлась секропия. Секропия и луна — единственное название молей, которые я знал. Что ж, настала пора познакомиться и с другими.

Я закрыл книгу и спросил, сколько он за нее хочет.

— Сто долларов, — ответил он. — Меньше чем по два доллара за цветной разворот. В простом магазине мне бы дали по пять-десять за разворот, ну а потом расклеили бы по стенкам, для украшения.

— Возможно, — сказал я.

Провел по переплету, затем — по верхнему краю титульного листа, где в треугольнике были вытиснены слова: «Нью-йоркская публичная библиотека». Снова перелистал книгу в поисках штампа «Изъята из обращения». Ведь библиотеки время от времени избавляются от ряда книг, как музеи от некоторых не слишком ценных экспонатов, однако «Lepidopterae» Душардека явно не заслуживали подобного обращения.

— Штрафы за задержку книг имеют тенденцию к росту, — с сочувствием заметил я. — Хотя иногда в библиотеках объявляется нечто вроде амнистии для закоренелых должников, когда вы можете сдать просроченную книгу без штрафа. Это выглядит не слишком справедливо по отношению к тем, кто уже успел заплатить без всяких протестов и споров, тем не менее, как мне кажется, помогает вернуть книги в обращение. А ведь это самое главное, верно? — Я снова закрыл книгу и бережно уложил ее в атташе-кейс. — Я библиотечных книг не покупаю.

— Кто-нибудь да купит.

— Не сомневаюсь.

— Знаю одного торговца. У него есть штамп «Изъято из обращения».

— А я знаю одного плотника, так он умудряется завинчивать гайки молотком, — сказал я. — У каждого свои профессиональные хитрости.