– Ну-ну, мамочка, зачем ты так? – нежно пробормотал Марио.
И тут, словно ее прорвало, Серафина разразилась потоком слов:
– Бамбино мио! Тебя ли я вижу? Небо, само небо дало мне такую радость! О Мадонна, я отдам тебе половину выручки за месяц!
Гарофани потянул жену за рукав.
– Поосторожнее, сердце мое… нельзя обещать того, что не можешь выполнить… А вдруг они там поймают тебя на слове? Как мы тогда станем жить? – И, словно желая оправдаться перед домашними, Марио добавил: – Мы говорим, говорим… и сами не всегда отдаем себе отчет…
– Санта Мадонна, я и забыла, как мы бедны, – в смущении пробормотала Серафина, – ты же все понимаешь, я смогу дать треть, нет… четверть… Ах, Матерь Божья, лучше я вам ничего не скажу, пусть это будет сюрпризом… А теперь, когда я возблагодарила Непорочную, обними свою маму, бамбино мио!
И Альдо с разбегу уткнулся лицом в могучую грудь матери. Его, как в детстве, охватила нежность, и слезы подступили к глазам. Потом его обнимали и приветствовали, каждый в свою очередь, Лауретта, Памела, Тоска, Бруна. Из мужчин первым открыл объятия Джованни, следом Джузеппе, Альфредо и Бенедетто. Марио, не желая оставаться в стороне, опять облобызал сына, а за ним снова мать и старшая сестра. И вот все семейство Гарофани, включая самых маленьких, охваченное могучим порывом возвышенных чувств, прижалось друг к другу, мешая смех со слезами, уже почти забыв о первоначальной причине и просто радуясь, что все они снова вместе.
– Альдо! А как твои раны? – возопила наконец Серафина, возвращаясь к действительности. – Ты не умрешь от них?
– Да нет же!
– Ты мне клянешься?
– Да, клянусь… Меня два-три раза ударили кинжалом, но только поцарапали кожу.
– Колоть кинжалом моего сына! Да что эти генуэзцы, дикари что ли? Клянусь Христом Спасителем, если бы они убили моего мальчика, я бы спалила их проклятый город! А теперь съешь хороший кусок пиццы… Как ты, наверное, проголодался, бедняжка!
Все устроились кто как мог и принялись уничтожать пиццу, которой в тот день было много, поскольку Марио не торговал.
– Немножко не хватает майорана, – пробормотала Серафина с набитым ртом. – Но как же тебе удалось избежать смерти, Альдо? Как эти бандиты тебя не убили?
– Меня спасла девушка…
– Будь она благословенна! Надо думать, в Генуе женщины лучше мужчин…
– Причем здесь Генуя, когда она англичанка…
– Англичанка?… – ошарашенно переспросила Серафина и, что-то сообразив, окинула всех членов семейства торжествующим взглядом. В нем явственно читалось: не каждая мать в старых кварталах может похвастаться, что ее сына спасла от гибели англичанка. Захваченный воспоминаниями об Одри, Альдо пылко добавил:
– Вы не знаете, как она прекрасна! Так прекрасна, что и описать невозможно…
Воображение мгновенно перенесло Лауретту в одну из тех историй, что она видела в кино.
– Ты ее любишь? – простодушно спросила она.
Все с нетерпением ждали признания Альдо.
– Да, я ее люблю.
Джованни расхохотался.
– Значит, итальянок тебе мало и ты теперь решил искать жертвы среди иностранок?
Но Альдо не мог вынести шуток на этот счет. Стиснув челюсти, он предупредил шурина:
– Не советую распускать язык, Джованни, а то как бы мне не пришлось поправить тебе физиономию…
Тут уж все поняли, что дело серьезно.
– Ты хочешь на ней жениться? – робко осведомилась Лауретта.
– Да, если она не будет против такого мужа… Ее зовут Одри…
– Красивое имя, – заметил Джованни, желая загладить вину.
Мама наконец справилась с порядочным куском пиццы, мешавшим ей высказать свое мнение.
– Меня бы здорово удивило, откажись она за тебя выйти! Такой парень! Не слепая же эта девушка? Но скажи-ка мне, бамбино, а где живут англичанки?
– Да в Англии же, конечно!
– А это, случаем, не та страна, где вечно идет дождь?
– Так говорят. Не знаю, правда ли…
– И ты думаешь, она привыкнет жить здесь? При нашем солнце?
– Да солнце-то ладно… хуже, что я ни на что не годен…
От изумления Дино высоко вздернул брови. Здорово же мальчик влюбился, если до него это дошло! Наконец-то! Но Серафина, ослепленная материнской любовью, возмутилась:
– Я запрещаю тебе говорить глупости! Ни на что не годен! Взбредет же такое в голову!
– Я даже не могу предложить ей жилье…
– Ба! Потеснимся немножко…
Альдо не ответил. Зачем напрасно огорчать мать, пытаясь объяснить, что Одри не сумеет приноровиться к образу жизни Гарофани?
– Может, ей подойдет место моего Рокко?
Все, затаив дыхание, умолкли и бесшумно повернулись в сторону комнаты, где жил Рокко. На пороге неподвижно стояла одетая в траур Джельсомина. Довольная произведенным эффектом, она с горечью заметила:
– Я слушаю вас с самого начала… и хоть бы один вспомнил о Рокко… Рокко, который так вас всех любил…
Это последнее замечание открыло шлюзы тем рыданиям, на которые женщины клана Гарофани еще были способны. Марио присоединился к хору, ибо любил плакать не меньше, чем смеяться. Вдова не преминула воспользоваться случаем.
– От мертвых все хотят поскорее избавиться, разве нет? А я? Хоть кто-нибудь обо мне подумал? Что остается женщине, оставшейся без мужа, без детей, презираемой всеми, даже домашними? Где мне найти пропитание на завтра? Где обрету я крышу над головой? О несчастная, почему не погибла я вместе со своим мужем?
Словно все античные плакальщицы ожили в Джельсомине, и, упиваясь собственными рыданиями, она принялась рвать на себе волосы. Дино положил руку на плечо молодой женщине.
– Разве ты не знаешь, Джельсомина, что мы тебя никогда не оставим?
Альдо еще ни разу не видел своего дядю в таком смущении, и ему сразу вспомнились сказанные на борту судна слова Рокко насчет восхищения Джельсомины рыбаком. Но сейчас этой последней во что бы то ни стало хотелось закончить выступление. К тому же как истинная неаполитанка она искренне верила в то, что говорила в данный момент.
– Я была счастливой и уважаемой женщиной, а кто я теперь?
– Хочешь, я тебе сейчас скажу, кто ты на самом деле? – вмешалась Серафина, уставшая от этой сцены. – Ты просто зануда! Даже маленькой ты вечно хныкала по поводу и без повода! Лишь бы привлечь к себе внимание! Ты не имеешь права болтать, будто мы не любили Рокко… Каждый из нас глубоко опечален его смертью… а Марио так даже хотел наложить на себя руки!
Джельсомина, которую выговор старшей сестры вернул к реальности, все же с горечью заметила:
– Да, хотел… но он же этого не сделал!
Тут уж Серафина принялась метать молнии.
– У тебя, что же, совсем нет сердца, Джельсомина? Раз ты лишилась мужа, то и мне того же желаешь? Слышишь, Марио? Эта бессердечная упрекает тебя, что ты еще жив!
Гарофани нервно икнул.
– Вот уж не ожидал от тебя, Джельсомина! Нет, никак не ожидал… А я-то покупал тебе ленточки, чтоб ты вплетала их в косы, когда была еще совсем маленькой… Я всегда относился к тебе как к собственной дочери! А теперь ты жалеешь, что я не умер…
Марио развел руками, показывая, что больше не в состоянии понимать этот мир. Бруна, самая младшая дочь, взяла отца за руку, вытаращила глазенки и захныкала.
– Не надо умилать, папа… Ты ведь не умлешь… кажи? Ты не уйдес от нас, как дядя Локко?…
Серафина подхватила свою младшенькую и усадила на колени, пробормотав:
– Ангел Божий! Ты еще маленькая и ничегошеньки-то не знаешь о людской злобе…
Джельсомина почувствовала, что проигрывает партию и никто, кроме Дино, ее не поддерживает. Оставалось лишь достойно отступить.
– Прости, Марио… Я почти потеряла разум, с тех пор как Рокко больше нет с нами…
Она расцеловалась с Марио, потом с сестрой, затем наступила очередь Альдо, и все Гарофани, в новом порыве воодушевления, снова заключили друг друга в объятия. Где-то в своем уголке рая дядюшка Рокко, должно быть, радовался этому всеобщему примирению… не забывая, однако, приглядывать за Дино, чье внимание к его вдове, впрочем, вряд ли доставляло ему большое удовольствие. Эта сцена, в которую она вложила все свои силы, окончательно вымотала Джельсомину, и вдова удалилась в свою комнату.
– А где Рокко? – спросил Альдо, как только она ушла.
– У Закарии Казатти, того, что занимается мертвыми. Он обещал сохранить его в лучшем виде… немного привести в порядок, набальзамировать… ну и все такое. Мы ведь не можем похоронить Рокко раньше четверга…
– Почему?
– До этого оркестр занят.
В дверь постучали. Серафина пошла открывать. Оказалось, что соседка пришла занять немножко масла – у нее якобы так заболели ноги, что дойти до магазина было никак невозможно. Этот довод, разумеется, никого не убедил. Кумушке просто хотелось взглянуть, что творится у Гарофани. Поскольку Серафина молча налила масла и молча же подала его, почтенной матроне волей-неволей пришлось раскрыть карты:
