Все молчали и без того. Но Неберучев крикнул в третий раз:
— Молчать! Если войдет полиция, мы погибли!.. Я запер эти двери. Никто не смеет выйти отсюда, не дав смертной клятвы, что за будет обо всем случившемся и не проронит ни слова о мертвой голове ни врагу, ни жене, ни попу на духу…
— То есть как это… попу… — протестующе буркнул было купец.
— Мммолчать! Когда я говорю, все должны молчать! А в особенности ты, Дормидонтов!.. Разве ты, старый пьяница, не понимаешь, что ты первый же попадешь под суд, если только будет составлен протокол, из которого выяснится, что ты пьянствуешь с инженерами на моей квартире!..
Глава тридцать вторая СТРАШНАЯ КЛЯТВА
Дормидонтов в первый раз видел Неберучева таким. До сих пор Неберучев лебезил и заискивал перед ним. Дор-мидонтов привык почти приказывать. А тут инженер кричал на него, как на мальчишку.
Хмель спал со старика. Он отчетливо увидел, в какую историю попал, и со страха задрожал, как мальчишка.
— Двери заперты. Никто не войдет и не выйдет. Мы должны трезво обсудить положение. За Ивана, — инженер указывал на лакея, — я не боюсь. В нем я уверен, как в себе. За сослуживцев тоже не боюсь. Ни у кого из нас нет двух голов на шее!
— За меня тоже не бойся! — прошептал не своим голосом Дормидонтов. — Хоть жги меня… Не выдам…
Хмель соскочил со всех.
— О тебе, старик, беспокоюсь меньше всего…
— Так за кого же вы боитесь?
— За баб!
— За баб! — как эхо, повторил купец.
— Бабий язык долог, и они рискуют меньше нас!..
— Как меньше? Разве для них таскание по судам не ужас?..
— Их тоже заберут в тюрьму! — соврал Платонов, глядя выразительно на немок.
Те замахали руками и в страхе заголосили по-немецки.
— Молчать!.. Если нагрянет полиция, всем будет одинаково скверно: и нам, и бабам…
Все замолчали, тяжело дыша. Всхлипывала только Спаржа.
— Сколько нас?
— Я считал, когда садились на автомобиль: двадцать один… Четырнадцать мужчин и семь женщин…
— Каждый, по одному, пусть подходит к дверям и будет выпущен из дома, только произнеся слова клятвы: «Клянусь забыть обо всем здесь происшедшем. Если проговорюсь, буду убит…».
Жюли, видавшая всякие виды, и тут не забыла своих материальных интересов.
— Но прежде всего вы должны вознаградить за беспокойство нас…
Дормидонтов открыл бумажник.
— Вот тыща! Дели поровну…
Увидав деньги, дамы позабыли страх… Манька - Ковбойка лежала без чувств на полу. Никому не было до нее дела.
Жюли даже не взглянула на нее. Она была зла и не дать денег своему врагу было очень приятно.
Но страх опять вернулся к девицам, когда, подходя к дверям, они должны были повторять слова клятвы.
Первая заикающимся голосом прошептала Верка-Недомерка: — «…если проговорюсь, буду убита…».
Для большего впечатления Неберучев заставил запуганных дам подписывать какой-то лист.
Три сестры-немки долго не решались расписаться, наконец Жюли их заставила. Спаржа оказалась неграмотной… Сама Жюли дрожащей от какого-то нервного озноба рукой поставила кляксу.
Она сознавала, что ее запугивают, и все-таки пугалась, — такова сила всякой бумаги.
Когда эти дамы удалились, Неберучев опять возвысил голос:
— Теперь баб нет… кроме вот этой… (он указал на лежащую без движенья Маньку). Желаю вам покойной ночи… С этой и с этим (он указал на бочонок с головой) я сам с помощью Ивана справлюсь… Иди, старина, расписывайся…
Дормидонтов грузно подошел, отчетливо толково произнес клятву, трижды перекрестился и жирно расписался: «Григорий Григорьев Дормидонтов».
Затем, не глядя ни на кого, грузно, одышливо вышел в переднюю.
Глава тридцать третья ГАРСОНЬЕРКА ОПУСТЕЛА
— Господа, теперь, когда мы остались одни, я должен вас поздравить. Дормидонтов — наш! Теперь уж он от нас не уйдет! Он в наших руках! Ха-ха-ха! Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. С этой дурацкой головой и пьяной Ковбойкой я разделаюсь. Это пустяки. Голова, вероятно, я даже не сомневаюсь в этом, инженера Невзорова, убитого Теремовским… Мы, конечно, не будем об этом болтать даже нашим женам…
— Браво! Браво! Молодец, Иван Иваныч! Дормидонтов действительно запуган не на жизнь, а на смерть… Ха-ха-ха…
Все, ликуя, собрались вокруг Неберучева, пожимали ему руки и совсем забыли о голове в бочке и теле Маньки на полу.
— Пора расходиться!
— Господа! Но завтра в восемь всех здесь присутствующих я приглашаю ко мне на квартиру! — прокричал Небе-ручев.
— На которую? — пропищал Ван-Ливен. — Сюда или на Фурштатскую?
— Конечно, на Фурштатскую… Здесь, на Каменноостровском, я принимаю только таких субъектов, которых надо облапошить!..
— А я думал, что это, в самом деле, ваша квартира! — процедил Грааб.
— Ха-ха-ха… Кто же не знает, что это только гарсоньер-ка Ивана Ивановича!
— А вы разве у меня на Фурштатской не были?
— Ни разу.
— Ну, так вот, я завтра познакомлю вас с женой… Завтра же я вам расскажу, конечно, не при жене, что я сделал с этими вещественными доказательствами…
И инженер махнул рукой в сторону Маньки и мертвой головы.
Глава тридцать четвертая ПРОГУЛКА НА ОСТРОВА
Перепуганные немки, Спаржа и Верка-Недомерка сели на двух извозчиков и уехали.
А Жюли осталась у крыльца ждать Дормидонтова.
Когда купец вынимал тысячу, чтобы расплатиться, она заметила, как туг и толст его бумажник.
Не использовать момента невозможно: расстроенный старик, конечно, захочет забыться… Во всяком случае, если он даже поедет прямо домой, можно будет на извозчике, а еще лучше в автомобиле, полакомиться этими деньгами.
Жюли всегда действовала решительно, и, увидав проезжавший таксомотор, сделала знак рукой.
— С богатейшим купцом… Сперва поедем на острова… только не тряси… А потом по домам… Он живет: Ивановская 74… А меня спустишь на углу Николаевской и Невско-ого… Вот он идет…
Жюли засуетилась:
— Григорь Григорч… Григорь Григорч… Я вам уж взяла авто…
Тот сначала рукой замахал.
Ему совсем не до баб.
Скорее домой, забыться, уснуть, замолить грех. И, вообще, он чувствовал себя совсем больным. Сердце так колотится. Одышка.
— Тем необходимее авто…
— Нет, с тобой не поеду… Дворник увидит с францу-зинкой… Еще разговор будет…
— Да я шоферу сказала, чтобы он меня на Невском высадил… Разве я о себе хлопочу. Все об вас…
Грузно, нехотя, влез Дормидонтов в карету автомобиля. Захлопнулась дверца и они остались вдвоем.
— Я велела проехаться по островам. Ну, не серди меня, милый Григорч… Ты устал?.. Ну, подремли вот так… Ну, положи голову мне на грудь…
Глава тридцать пятая В ОБЪЯТИЯХ ДЕВЫ
Как реакция после первого потрясения, Дормидонтова действительно разбирала дремота.
Здесь так уютно. Француженка так ласкова!
От нее пахнет такими дурманящими духами. Автомобиль идет так убаюкивающе-плавно.
Старик закрыл глаза и забылся. В полусне почувствовал, как женские руки обняли его шею. Сквозь сон улыбнулся и заснул.
А руки, с кошачьей лаской обвившие шею, из нежных, бархатных вдруг сделались стальными.
Как пружины капкана, обхватили шею, сдавили горло… Еще, еще и еще.
Всю силу напрягла авантюристка, чтобы не было слышно даже предсмертного хрипа…
Старик оказался сильным, кряжистым.
Отбиваясь, он головой ударил ей в подбородок… рассек губу…
Хлынула кровь и запачкала руки.
Упорство только ожесточило Жюли и она с удвоенной энергией сжимала горло.
Старик еще и еще судорожно, конвульсивно завозился, но уже не так энергично.
Силы покидали его.
Жюли чувствовала, что и ее покидают силы. Холодная дрожь пробежала по телу:
«Вдруг у меня не хватит сил… Сейчас выедем на Стрелку… Вдруг он закричит…» И, изловчившись, она засунула ему в рот рукав манто… Все глубже, все глубже… А самым манто закутала голову старика.
«Все равно, если еще не задушила, он задохнется через пять минут…»
Около пяти часов автомобиль подкатил к дому № 74 по Ивановской. Дворник распахнул дверцу. Но из кареты никто не выходил.
— Уснул, — подумал шофер.
Дворник почтительно ждал.
— Надо разбудить!..
Дворник почтительно крикнул:
— Григорь Григорьич!..
И вдруг закричал:
— Батюшки! Кровь!
Шофер выталкивал еще теплый труп купца.
Подняли тревогу.
С лестницы сбежали.
Кто-то зарыдал…
Глава тридцать шестая РОКОВОЙ ГРОБ
Марья Антоновна даже обрадовалась, узнав о смерти мужа.
Конечно, она сумела сделать все, чтобы не дать заметить этой радости окружающим.
