– "Под башмаком у жены"! Тут я с тобой согласен. Сказать такоеей воспитание не позволило.
– Ах, так ты, значит, у меня под башмаком?!
– Да нет же. Конечно, нет, – пошел на попятную Эмерсон. Я, впрочем, ничего другого и не ожидала. Непоследовательность в спорах, как известно, отличительная черта всех мужчин. – Ты пытаешься, как всегда...
– А ты вечно пытаешься на меня давить. Но моя сила воли...
Двери гостиной распахнулись.
– Ужин подан! – объявил Уилкинс.
– Отложите минут на пятнадцать. – Я повернулась к Эмерсону. – Если мы сейчас же не попрощаемся с Рамзесом...
– Знаю. Пойду почитаю ему, а ты пока переоденься. Не желаю садиться за стол с респектабельной клушей, от которой несет помойкой. Как ты посмела заявить, что я на тебя давлю?
– Я сказала – пытаешься. Ни тебе, ни кому другому добиться успеха не удавалось и не удастся.
Дворецкий посторонился, пропуская нас в коридор.
– Благодарю, Уилкинс, – бросила я.
– К вашим услугам, мадам.
– Что же до пресловутого башмака...
– Прошу прощения, мадам?
– Это я не вам, Уилкинс, а профессору Эмерсону.
– Да, мадам.
– Я сказал – под башмаком, – прорычал Эмерсон, топая вслед за мной по лестнице, – значит, под башмаком!
– Ну и соглашался бы тогда на предложение этой скорбящей красотки. Думаешь, я не видела, что ты готов был в ту же секунду сорваться с места? Ахах! Представляю себе эту идиллию! Всегда вместе – день за днем, ночь за ночью, под бархатным небом Египта...
– Брось, Амелия. Что за дурацкие фантазии. Бедняжка ни за что не вернется в Луксор; там же ей все будет напоминать об утрате.
Я расхохоталась.
– Нет, вы только послушайте! Неподражаемая наивность. На такое только мужчина способен. Уверяю тебя, в Англии вдовушка не задержится. Умчится в Луксор при первой же возможности, особенно если там будешь ты.
– Меня там не будет!
– Это почему же? Кто мешает?
Мы поднялись на второй этаж. На площадке Эмерсон свернул направо – в сторону детской. Я же двинулась налево, в нашу спальню.
– Ты скоро? – бросил через плечо Эмерсон.
– Через десять минут.
Мне и десяти не понадобилось, чтобы сбросить насквозь провонявшее серое платье, надеть другое и дойти до детской. В комнате было темно, если не считать золотистого круга от ночника, рядом с которым устроился Эмерсон. Рамзес лежал в кроватке – глаза в потолок, ручки по швам, весь внимание. Очаровательная семейная картинка. Если, конечно, не прислушиваться к вечерней сказке:
– ...более детальное изучение ранений, в частности раздробленных лобной и височной костей, а также пробитой грудины и расщепленных позвонков, дает возможность воссоздать обстоятельства смерти фараона.
– А-а! Уже добрались до мумии Секвененре, – сказала я, переступая порог.
В полумраке раздалось бормотание вырванного из раздумий человека:
– Мне кажется, без кло-вло-пло-лития не обошлось...
– Без чего? – Эмерсон озадаченно нахмурился.
– Без кровопролития, – перевела я. – Не могу не согласиться, Рамзес. Если у скелета проломлен череп, а позвоночник разделен на две части, то вряд ли человек умер естественной смертью.
Оттачивать на Рамзесе сарказм – пустое занятие.
– Не плосто кло-вло-пло-литие! – уточнил он. – Фалаона убил кто-то из своих.
– Чушь! – отрезал Эмерсон. – Идиотская гипотеза. Кстати, первой ее выдвинул Петри. Убийство на семейной почве совершенно исключено, поскольку...
– Ну все, хватит! – Эмерсону только дай сесть на любимого конька, он будет неделю распинаться. – Уже поздно, и Рамзесу давно пора спать. А у нас ужин стынет.
– Ах да, ужин... – Эмерсон наклонился к сыну. – Спокойной ночи, мой мальчик.
– Спокойной ночи, папочка. Думаю, его в галеме убили.
Этого еще не хватало! Версия об убийстве в гареме способна убить самого Эмерсона! Я вцепилась мужу в плечи и вытолкала за дверь прежде, чем он успел проглотить коварный крючок малолетнего хитреца. Потом завершила свою часть вечернего ритуала и присоединилась к Эмерсону.
– Рамзес меня иногда тревожит, – осторожно начала я по дороге к лестнице. – Не переусердствовали ли мы с его образованием? Думаешь, он понимает, что такое гарем? И вообще – не скажется ли на нервах ребенка чтение на ночь подобных ужасов?
– У Рамзеса железные нервы. Не волнуйся, он будет спать сном праведника, а к завтраку выложит стройную теорию убийства Секвененре.
– Эвелина с радостью взяла бы его на зиму.
– Та-ак! Все по новой? Ну ты и мать! Только и мечтаешь, как бы избавиться от сына, да?
– Выбор-то у меня невелик. Либо с сыном расстаться, либо с мужем.
– Притворство! Сплошное притворство. Никому ни с кем не нужно расставаться.
Мы заняли свои места за столом; лакей, провожаемый критическим взглядом Уилкинса, внес первое блюдо.
– Суп отменный, – оценил Эмерсон. – Передайте кухарке мою благодарность, Уилкинс.
Дворецкий с достоинством склонил голову.
– Давай покончим с этим раз и навсегда, Амелия. Не желаю слушать твое нытье.
– Когда это я ныла, интересно?
– Никогда. А кто тебе позволит? Итак, мы договорились: в Египет я не поеду. Ясно? Я высказал свое решение леди Баскервиль и менять его не намерен.
Разумеется, я не поддалась на эти глупые речи.
– Катастрофическая ошибка. По-моему, тебе необходимо отправиться в Луксор.
– Твое мнение мне известно. Наслышан. Могу я, в конце концов, иметь собственное?
– Нет. Поскольку оно неверное.
Не вижу смысла, любезный читатель, приводить на этих страницах дальнейшие подробности нашего спора. Дискуссия продолжалась в течение всего ужина, причем Эмерсон обращался за поддержкой то к дворецкому, то к лакею. Поначалу Джон – парнишка, всего лишь пару недель служивший в нашем доме, – сильно нервничал. Но по мере разгорания свары увлекся и принялся вовсю раздавать советы, игнорируя предупреждающие знаки более опытного Уилкинса. Мне стало жаль беднягу дворецкого – тот даже побагровел от усиленных подмигиваний, – и я предложила выпить кофе в гостиной. Джона отослали, но напоследок он успел все же выдать заключение:
– Пожалуй, вам лучше остаться, сэр. Уж больно они чудные, эти туземцы. А нам-то каково без вас будет, сэр?
Эмерсон не возражал бы, если в вместе с Джоном исчезла и сама проблема. Не тут-то было! С присущим мне упорством я гнула свою линию, не обращая внимания на многочисленные попытки мужа уйти от темы. Дошло до того, что он с ревом швырнул недопитую чашку в камин и ринулся вон из комнаты. Я – следом.
Когда я добралась до нашей спальни, Эмерсон уже раздевался. Пиджак, галстук, воротничок тоскливо поникли там, куда закинула их безжалостная рука владельца, пуговицы свистели во все стороны.
– Не забудь купить дюжину новых рубашек, когда окажешься на Риджент-стрит, – посоветовала я, уворачиваясь от очередного метательного снаряда. – В Египте они тебе понадобятся.
Эмерсон крутанулся юлой. Должна признаться, для человека столь мощного телосложения он двигается на удивление стремительно. Один неуловимый миг – и ненаглядный супруг уже навис надо мной. Вцепился в плечи и...
Здесь я вынуждена сделать отступление, любезный читатель. Не для того, чтобы извиниться, – о нет! По мне, так нынешнее ханжество в описании сексуальных отношений – полный нонсенс! С какой, спрашивается, стати нужно закрывать глаза на одну из увлекательнейших и вполне достойных сторон жизни человека? И почему, спрашивается, писатели, якобы изображающие «реальную жизнь», так усердно увиливают от этой темы? С другой стороны – уж пусть бы лучше просто увиливали. Какими жалкими выглядят те уклончивые фразы и иносказания, которыми они пытаются выйти из положения! Я лично не признаю ни скользкую вкрадчивость французского, ни велеречивую претенциозность латыни. Чем плох язык наших предков? Пусть фарисей, если ему попалась в руки эта книга, пропустит несколько абзацев. Проницательный же читатель поймет и оценит теплоту наших с Эмерсоном отношений.
Итак, вернемся к прерванному спору.
Эмерсон вцепился мне в плечи и ка-ак встряхнет!
– Дьявольщина! – заорал он. – В этом доме я хозяин! Забыла, кто здесь принимает решения?
– Мне казалось, мы оба принимаем решения... после того, как спокойно и учтиво обсудим проблему.
Башня на моей голове, которую так старательно сооружала Смайз, растрепалась, а волосы у меня, между прочим, густые, жесткие, и удержать их не так-то просто. Одна рука Эмерсона по-прежнему вдавливала меня в пол, а вторая неожиданно оказалась на моем затылке. Шпильки и гребни из пучка разлетелись по ковру.
Следующую фразу Эмерсона я припомнить не могу. Наверняка что-то несущественное... Зато его следующее действие оказалось куда более запоминающимся. Эмерсон меня поцеловал. Разумеется, я не хотела отвечать на поцелуй: Но мой муж так замечательно целуется... Словом, заговорить я смогла не скоро. Мое предложение позвать Смайз, чтобы та помогла раздеться, было встречено в штыки. Взамен услуг горничной Эмерсон предложил свои. Я наотрез отказалась, заявив, что его метод раздевания превращает одежду в груду никуда не годного тряпья. Ответом на это вполне резонное замечание стали невоспроизводимые на бумаге хрюкающие звуки и изуверское нападение на крючки моего любимого домашнего платья...
