— А куда вы ходили после фильма, Берни? Тоже нашли прибежище в монастыре?
— К чему это ты клонишь?
— Ты прекрасно знаешь, к чему. Вы пошли выпить по чашечке кофе, верно? Эспрессо на двоих в маленькой уютной забегаловке неподалеку от кинотеатра, так?
— Так.
— А потом ты отправился к себе домой, а Илона ушла, как всегда уходит. Сроду не встречала женщины по имени Илона. Я слышала лишь об одной Илоне Масси, да и то бы не знала, что таковая существует, если бы не кроссворд. «Имя мисс Масси, пять букв». Там она находилась в одной компании с Утой Хаген и Уной Меркель, а также Айной Бэлин.
— Не забудь еще Айму Хогг.
— Нет, это же только представить себе: вы двое после кино расходитесь по домам. Так или не так?
Я вздохнул:
— Так.
— Что происходит, Берн?
— Я тебя умоляю! — протянул я. — Не забывай, что сейчас на дворе девяностые. И стиль… э-э… ухаживания несколько изменился. Люди не прыгают друг к другу в постель после первого же свидания, как раньше. Они встречаются, общаются, чтобы лучше узнать друг друга, они…
— Посмотри мне в глаза, Берн!
— Да я и так в них смотрю.
— Не ври! Впрочем, я тебя не виню. «Люди не прыгают в постель после первого же свидания»! А ну-ка говори, сколько у тебя было свиданий с этой женщиной?
— Несколько.
— Четырнадцать!
— Да нет, быть не может, чтобы так много…
— Но ты же встречался с ней каждый вечер на протяжении двух недель! Ты посмотрел двадцать восемь картин с участием Хамфри Богарта. Двадцать восемь! И единственный интим — это когда ваши руки касаются друг друга в пакете с попкорном.
— Это не так.
— Разве?
— Мы еще иногда держались за руки в темноте.
— О боже, у меня сейчас сердце разорвется! Так это что, чистая платоника, а, Берн? Слияние душ и никакого физического влечения?
— Нет, — ответил я. — Это не совсем так, поверь.
— Тогда что же?
— Сам еще не разобрался.
— Может, ты нарочно напускаешь на себя холодность? Ждешь, чтобы она сделала первый шаг?
— Да нет, — ответил я. — В первый же вечер предложил подвезти ее домой. Причем не имел в виду ничего такого. Ну разве что поцеловать ее на прощание у двери. Но тут она заявляет, что прекрасно доедет сама, в такси, и я не стал спорить. И знаешь, был даже рад. Ну к чему, скажи на милость, тащиться через весь город, чтобы затем тут же повернуть назад и снова тащиться через весь город?
— Так она живет в Ист-Сайде?
— Кажется, да.
— Ты что же, так до сих пор и не выяснил, где она живет?
— Ну почему же… Примерно знаю.
— Только примерно?
— Как-то раз я сказал, что живу в нескольких кварталах от «Мюзетт». И тогда она сказала, что мне повезло, потому что сама она живет страшно далеко.
— И ты не спросил где?
— Почему же… Конечно, спросил.
— И?..
— «О, очень далеко», — так она сказала, а потом сменила тему. Ну и что мне оставалось? Устроить ей допрос с пристрастием, что ли? Да и какая, собственно, разница, где она живет?
— Тем более если ты не собираешься почтить ее своим присутствием.
Я вздохнул.
— То ли во время третьей, то ли четвертой встречи, забыл, когда именно, я предложил заехать ко мне, посмотреть, как я живу, ну и все такое… «Как-нибудь потом, — ответила она. — Только не сегодня, Бирнаард».
— Бирнаард?
— Да. Так она произносит мое имя. И знаешь что? Я ненавижу, когда меня отвергают.
— Оригинально.
— Нет, серьезно, я просто этого не выношу! Она вела себя очень вежливо и мило, но все равно я чувствовал себя полным болваном.
— И ни разу больше не пытался?
— Конечно, пытался, несколько дней спустя. И во второй раз почувствовал себя полным болваном. А потом, в субботу, после кино, заметил, что вечер выдался чудесный, не мешало бы прогуляться.
— И?..
— И мы прогулялись по Бродвею, до Восемьдесят шестой. А потом повернули и вновь направились к центру, но уже по другой стороне улицы, а потом вдруг остановились и слились, как ты выражаешься, в экстазе.
— Что, обнимались и целовались?
— Обнимались и целовались, а потом дошли до площади Колумба и там снова поцеловались, после чего она отстранилась, заглянула мне в глаза и попросила поймать ей такси.
— И не пригласила тебя с собой?
— Нет. «Пока ищщо не время, Бирнаард».
— Господи, вот уж не думала, что у нее такой сильный акцент.
— Это когда она дрожит от страсти.
— И этот порыв страсти унес ее прямиком…
— Прямо в такси.
— Ну и как ты это объяснишь, Берн? Она что, тебя динамит?
— Не думаю.
— Или же просто использует, пытаясь выжать из тебя все?
— Ну, слишком много из меня не выжмешь, — заметил я. — Во всяком случае, за свой билет она платит сама и за такси — тоже.
— А кто платит за кофе?
— По очереди.
— А попкорн?
— Попкорн я покупаю сам.
— Ну вот, так и знала! Выходит, она проделывает все это ради попкорна. Послушай-ка, Берн, а может, она немножко замужем? Ты об этом не думал?
— Еще как думал, — ответил я. — Но потом сказал себе: ну разве замужняя женщина станет каждый день пропадать из дома на целых три часа.
— Но она могла сказать мужу, что ходит куда-нибудь в Нью-Скул на курсы макраме.
— По семь раз на неделе?
— Ну и что тут такого? А может, ей вообще не пришлось ему ничего объяснять, может, он работает вечерами, с семи до двенадцати, на каком-нибудь эфэм-радио. «Итак, друзья, сегодня темой нашего разговора будут Жены, Которые Никогда Не обманывают Мужей, и Мужчины, С Которыми Они Их Не Обманывают»! — Кэролайн нахмурилась. — Весь фокус в том, — продолжала она, — что эта ведет себя несколько странно для замужней дамы. Те, кого я знала, предпочитали поскорей запрыгнуть в койку. И последнее, чего им хотелось, так это шляться по улице и лизаться на каждом углу у всех на глазах.
— Я не думаю, что она замужем.
— Ну а о своей личной жизни она хоть что-нибудь говорила?
— Ничего особенного. В смысле, она вообще не слишком рвется рассказывать. Мы успели встретиться раз пять, прежде чем она объяснила, откуда родом.
— Да, помню. До этого ты только и твердил: «Ах, она у нас из Европы!»
— И знаешь, не то чтобы я не спрашивал. Ведь спросить: а откуда вы родом, это ведь не считается неприличным, верно? Совсем другое дело, если бы я спросил, большие ли она платит налоги или удачно ли у нее сложилась половая жизнь. Я прав или нет?
— Но, может, у них, в этой самой Анатрурии, задавать такие вопросы считается неприличным?
— Может, и так.
— А знаешь что, Берн? Я никогда прежде не слышала об этой Анатрурии.
— Не расстраивайся. О ней почти никто никогда не слышал. Вся штука в том, что настоящей страной она никогда не была. И сейчас не является. Я-то, правда, слышал, но только благодаря тому, что в детстве собирал марки.
— Никогда не была страной, и все равно там выпускали марки?
— Примерно в конце Первой мировой, — объяснил я. — Когда распались Австро-Венгерская и Оттоманская империи. Тогда множество стран объявили о своей независимости — на каких-то минут пятнадцать, не больше, и некоторые из них стали выпускать марки и даже собственную валюту, так сказать, для самоутверждения. И первые анатрурийские марки представляли собой турецкие, только с надпечаткой. Они довольно редкие, но не слишком ценятся, потому что марки с надпечаткой всегда легко подделать. Затем вышла серия настоящих анатрурийских марок, зимой в конце двадцатого или начала двадцать первого года, с портретом Влада Первого в маленьком кружке в правом верхнем углу и разными видами на каждой. Церкви, государственные учреждения, пейзажи — ну, знаешь, все те обычные штуки, которые изображают на марках. Гравировали и печатали их в Будапеште.
— Погоди минутку. Разве Будапешт в Анатрурии?
— Нет, в Венгрии.
— Так я и думала.
— Эти марки не добрались до Анатрурии, — объяснил я. — Случилось так, что единственным правительством независимой Анатрурии стало правительство в изгнании. Просто небольшая группа патриотов, рассеянных по всей Восточной Европе. Они провозгласили независимость Анатрурии. Они даже пытались подбить Лигу Наций на признание, но ничего у них не вышло. А потом поместили на одну из марок портрет Вудро Вильсона, но и это не помогло.
— Почему именно Вудро Вильсона? У него что, были родственники в Анатрурии?
— Нет, просто он был помешан на самоопределении наций. А как раз к тому времени, как эти марки напечатали, президентом стал Уоррен Хардинг. Сомневаюсь, чтоб анатрурийцы что-либо о нем слышали, и готов поклясться, что и он в свою очередь знать ничего не знал об Анатрурии.
— Я тоже. А где она все-таки находится?
— Ты представляешь, где граничат между собой Болгария, Румыния и Югославия?
— Ну, приблизительно. Только никакой Югославии больше нет, Берн. Теперь там пять разных стран.
