Ознакомительная версия.
Я набрал 03.
— Огнестрел, — сказал я. — Школа номер двадцать, улица Обская.
— Совсем ошизели, — вздохнули на том конце провода и повесили трубку. Я так и не понял, приняли они вызов или нет, и набрал почему-то не 02, а инспекцию по делам несовершеннолетних.
— Грачевскую, — попросил я дежурную.
— Да по школам она, — раздраженно буркнула дежурная, — и вообще эвакуация.
— У нас труп, — брякнул я зачем-то. Видимо, подсознательно я до сих пор очень боялся уголовки, и предпочитал иметь дело с милыми и приветливыми женщинами из инспекции по делам несовершеннолетних.
— И что? — мне показалось, что она там зевнула.
— Вас что, не интересуют трупы? — я так старался сохранить спокойствие и не орать, что некорректно сформулировал вопрос.
— Меня не интересуют шизофреники, — не осталась она в долгу. — Как землетрясение, так обострение! И мальчики кровавые в глазах.
— Откуда вы знаете, что это мальчик? — испугался я.
Приветливая женщина из инспекции бросила трубку.
Я посмотрел на Ильича, он устроился на краешке дерматинового кресла и усердно расковыривал скрепкой обивку. Трагически-отрешенным видом он говорил: топи меня, тебе-то нечего терять!
Я собрался с мыслями, сжал волю в кулак и, набрав 02, более-менее внятно объяснил, что произошло.
* * *
Скорая все-таки приехала. Врачи констатировали смерть от проникающего пулевого ранения, которая наступила минут тридцать-сорок назад. То есть, примерно тогда, когда началась эвакуация и школа бурлила паникой вперемешку с весельем.
В окно коридора я видел, как уехала машина с красными крестами, а на смену ей примчалась милицейская Волга с опергруппой и следователем прокуратуры. Учеников и учителей, слонявшихся на улице, попросили не заходить в школу, и на входе, у дверей, встал коренастый парень в штатском, который озирал окрестности с грозным видом. Я тупо смотрел в окно, пока на первом этаже, у тира, творилась эта страшная профессиональная кухня. Приехал даже кинолог с собакой. Огромный овчар, нюхая пол, деловито сновал между тиром и туалетом. Все правильно: Грибанова убили после его разговора с Глазковым в туалете, и собака просто повторяла его маршрут. Ильич скрылся в своем кабинете, не обмолвившись со мной ни словом; он переживал отчаянно, предполагая крах своей директорской карьеры и относительно безбедной жизни.
Потом начались допросы.
Мимо меня безликие люди пронесли черный пластиковый мешок, и коренастый парень на входе стал впускать в школу учителей, завуча, и учеников мужского одиннадцатого «в». Ко мне подошла Лилька-трудовичка. Спесь замужней дамы слетела с нее, как шелуха, глаза у нее были красные, заплаканные, впервые без косметики.
— Петь, сейчас всех опрашивать начнут. Это пока не допрос, а просто беседа. Я знаю. — Она хлюпнула носом и пошла куда-то, впервые забыв про выразительность своей походки.
Меня на допрос почему-то пригласили не первым. Может, у профессионалов свои резоны и правила, и того, кто обнаружил труп принято допрашивать в последнюю очередь? До меня в учительской, которую оккупировал следователь, побывали почти все ученики класса, где учился Грибанов, учителя, которые проводили в этом классе уроки, и завуч. Последним туда нырнул Ильич — бледный, с гордо поднятой головой. Он даже не посмотрел в мою сторону.
Я нервничал, измеряя шагами пустой коридор. Уроки на сегодня все отменили. Почему меня так долго не вызывают? Я должен сказать, что немедленно нужно найти и допросить Глазкова. Он что-то знает, должен знать, не может не знать. Как я ни высматривал его среди учеников, так и не увидел. Скорее всего, не слишком прилежный пацан сачканул, как только в школе началась эвакуация.
Через пятнадцать минут из учительской выскочил Ильич с видом мыши, которая случайно вырвалась из мышеловки, оставив там пол хвоста.
— Тебя, — бросил он на ходу, и с пятки на носочек покатился в свой кабинет.
Я зашел в учительскую.
За столом сидел дядька лет сорока и грыз ручку. Я невольно поморщился — терпеть не могу, когда грызут то, чем пишут.
— Присаживайся, — дядька ткнул ручкой в кресло и одернул на себе мятый пиджак.
Я опять поморщился, на этот раз с большим основанием — терпеть не могу, когда мне тыкают, не спросив даже имени.
— А мы тезки! — воскликнул вдруг дядька.
— Что вы говорите! — притворно порадовался я вместе с ним.
— Да-да! — дядька лучился наилучшими чувствами, но его положительный настрой совсем не расположил меня к нему.
— Я тоже Петр Петрович! Только не Дроздов, а Питров! Следователь прокуратуры, разрешите представиться!
От злости я пальцами подцепил край дырочки, расковыренной Ильичом в кресле, и рванул его на себя. Под дерматином обнаружился желтый поролон.
— Не Пе-тров, а Пи-тров, с ударением на первый слог! — радостно засмеялся Петр Петрович и поправил очень мятый галстук. — Мой дедушка был болгарин.
Как будто мне было дело до его дедушки!
— Меня зовут Глеб Сергеевич Сазонов, — с трудом выдавил я из себя, ладонью прикрывая желтое пятно на кресле.
— Ах, черт! — Петр Петрович хлопнул себя по лбу так, как на занятиях по актерскому мастерству изображают прозрение. — Мне же говорили, что у вас два имени! Просто я забыл, какое из них настоящее.
Это меня окончательно добило, ладони взмокли и прилипли к креслу. Скорее всего, этим тонким психологическим этюдом недоделанный болгарин хочет заставить меня рассказать историю обретения мною двух имен. Но он вдруг хлопнул в ладоши, воскликнул: «К делу! К делу!» и задал конкретный вопрос:
— Что вы можете сказать по факту обнаружения в школе трупа ученика одиннадцатого класса Игоря Грибанова?
Я так обрадовался такому повороту событий, что подробно выложил ему все: про бутылку, про разговор в туалете, про то, что закрывал и опечатывал тир и этому есть свидетель — Капа.
— Кстати, там ничего не пропало? — доброжелательно прервал он меня.
— Нет, я вместе с оперативниками заходил туда. Ничего не тронуто. Двенадцать пневматических винтовок и пять софт-пистолетов — все на месте. Впечатление, что в тир никто не заходил. Или не успел зайти.
Он кивнул, кивнул, и еще раз кивнул.
Я решил, что разговор закончен, отлепился от дерматина и встал.
Питров снова кивнул. Не успел я сделать и шага, как он весело, как у родного спросил:
— Вы влюблены?
От неожиданности я сам себе больно наступил на ногу. В голове одна за другой пронеслись догадки: кто-то видел, как я утром отцеплял Марину от якоря, кто-то видел, как я догонял Беду и пытался объясниться с ней, кто-то решил, что все это имеет отношение к делу и думает, что я причастен к убийству. Я с ужасом подумал, что Грибанов мог быть неравнодушен к Марине, а незамужняя Марина запросто могла заигрывать с Грибановым. Я впервые в жизни пожалел, что не прислушивался к сплетням в учительской.
— Вы влюблены?! — пристал ко мне с дурацким вопросом Питров, словно был ведущим телешоу.
— Что вы, — ляпнул я, — в моем возрасте у меня менее романтические потребности.
— И все-таки! Вы нежно относитесь к своему сожителю? — спросил Питров с доверительностью врача, который интересуется, какой у вас стул.
Я рухнул в дерматиновое кресло.
— К кому я нежно отношусь?
— Ну, ни для кого не секрет, — весело отмахнулся от моего недоумения Петр Петрович, — что вы недавно расстались с женой и живете с мужчиной. У вас бурные, сложные отношения. Сегодня он хотел от вас уйти, а вы носились за ним по школьному двору и кричали: «Вернись, возлюбленный!» Я не просто так вас об этом спрашиваю. Что за человек ваш возлюбленный? Можно ли ему доверять? Ведь он имеет свободный доступ в школу, а если у него нетрадиционная ориентация… сами понимаете!..
Он верещал, как канарейка по утру, которую можно заткнуть, только набросив на клетку черную тряпку.
— Это наши бабы вам пропели? — я выдернул из дырки в кресле кусок желтого поролона.
— Завуч, — он с интересом посмотрел на желтый кусок в моей руке. — Она утром водит внука в садик. Мимо школы. Случайно видела.
— Значит так, — я пульнул желтый ошметок в мусорное ведро, но не попал. Питров, не скрывая спортивного интереса, вздохнул разочарованно. — Возлюбленный — это фамилия. Я кричал не «вернись», а «ходи сюда». Это разные вещи.
Питров кивнул, соглашаясь, что это разные вещи.
— Это больной, пожилой человек, насколько я понял, без определенного места жительства. Ночью его избили подростки, и он спасся бегством, перемахнув через школьный забор. Он потерял сознание, и я не мог ему не помочь. Я оставил его переночевать, накормил, напоил, и разрешил остаться на некоторое время. Ему отбили почки, он еле ходит. Я ответил на ваш вопрос?
Питров поскучнел, и без лучезарной улыбки стало ясно, что он потрепанный жизнью человек, с не очень удавшейся карьерой.
Ознакомительная версия.
