— Из этого ничего не вытекает или в крайнем случае глупое подозрение, которое не имеет под собой ничего иного, кроме плохой работы серого вещества вашего мозга. Вы старый осел.
Перед начальством Эрвин не испытывал большого уважения.
— Осел или не осел, — ответил подчеркнуто дружелюбно Бейли, не будучи ни на йоту оскорбленным, — для меня ясно одно. О завещании и других наследниках вы могли узнать еще в Лондоне. Ну, а теперь предположим, что вы устанавливаете связь с Эвансом, выясняете, чем он занимается в подвале, и решаете стать единственным наследником. Дальше: покушение при помощи взрыва на ваших любимых сонаследников по той или иной причине не удалось. Эванс знает, что только вы могли совершить покушение. Если это так, то становится ясным, почему вы, после того как не удалось убить Эванса, решили утопить его. Ну, что вы скажете на это?
— Не отвечай ему. Тресни его как следует, чтобы портер брызнул из него, послышалось из кресла, откуда только что раздавалось мирное похрапывание Энн.
— Нельзя же быть столь невоспитанной, миссис Конрой, — пробурчал Бейли благожелательно, как будто он ласково трепал по щечке милого, капризного ребенка. — Кстати, вам бы следовало бросить свою профессию актрисы. У меня нет никаких сомнений, что вы ничего не достигнете на этой стезе.
Энн очень хорошо знала, что она не обладала большим талантом, более того, даже малым или вообще никаким. Но признаваться в этом она могла только лишь себе.
— Толстый бобер, — фыркнула Энн. — Где и когда вы видели меня на сцепе?
— Я слышал, как вы храпите. Это было жалкое зрелище.
Эрвин встал.
— Послушайте, охотник за убийцами, мне было приятно побеседовать с вами, но все хорошее имеет свой предел.
— У меня к вам еще один вопрос.
— Ни одного. — Эрвин направился к выходу.
— Тогда я предупреждаю: без моего разрешения вы не должны покидать Уолс, иначе я прикажу вас арестовать. И тогда вы уже не сможете больше прогуливаться ни днем, ни ночью.
Следующей на допрос была приглашена Дороти. Бейли попросил ее рассказать, как прошел вчерашний день, и прервал, лишь когда она начала рассказывать о позднем визите доктора Эванса.
— Считаете ли вы, что он действительно знал, кто хотел взорвать зал?
— Никогда нельзя знать, чего хочет Эванс, — ответила Дороти.
— В тот момент, когда вы разговаривали с доктором Эвансом, вошел дворецкий и сообщил об украденном виски. Это была случайность или он подслушивал за дверью? — спросил Бейли.
— На этот вопрос я не могу ответить с достоверностью.
— Тогда последний вопрос. — Бейли поставил пятую пустую бутылку около себя па пол. — Ложились ли вы этой ночью спать? Вы понимаете, что это банальный вопрос, но я обязан…
— Я понимаю вас очень хорошо, инспектор. Ведь вы обязаны как чиновник добросовестно выполнять свои обязанности, поскольку живете за счет грошей налогоплательщиков. Вы спрашиваете, где я провела эту ночь. Конечно, не в своей кровати! Но к сожалению, я не могу сказать где. В мои годы надо соблюдать такт. Вы все еще продолжаете меня подозревать?
— Почему бы, собственно, и нет? — вопросом на вопрос ответил Бейли.
— Конечно. Если бы вы недельку провели с этими мерзкими людьми, вместе бы ели и каждый вечер играли в бридж, то И вы бы после этого попали в сумасшедший дом или совершили десяток покушений. И молили бы бога, чтобы хоть одно из них удалось.
— Я мог бы расценить это как признание, но я не сделаю этого. — Инспектор торжественно открыл шестую бутылку. — Только об одном прошу: если садовник попытается выведать, о чем мы беседовали, ни слова ему.
— Вы подозреваете садовника?
— Настоящий криминалист не исключает при расследовании дела даже самого себя как преступника, — неудачно сострил Бейли. Затем он попросил прислать в библиотеку Фишера.
Когда вошел Фишер, весь воплощение такта и достоинства, Бейли сделал вид, что совершенно не замечает его. Даже не пошевелившись в кресле, он неожиданно выпалил:
— Ну, старый лгун, симулянт и шантажист, что вы можете привести в доказательство своей невиновности в этом деле? Где вы шлялись эту ночь?
— Сэр, попрошу вас не разговаривать в таком тоне…
— Я назвал вас старым лгуном, симулянтом и шантажистом и остаюсь при этом мнении. Может быть, я должен напомнить вам, за что вы в 1953 году отсидели два с половиной года в Хэйтауне? Разве это был не шантаж, когда вы потребовали от владельца мебельной фабрики Стефенса пятьсот фунтов за то, чтобы не разглашать его связь с секретаршей? А чем вы занимались потом?
— Я был на Дальнем Востоке, плавал стюардом на различных торговых судах, который брали на борт пассажиров. Там я старался безупречно вести себя, как раскаивающийся, исправляющийся…
— Заткнитесь, а то я начну икать от ваших высокопарных оборотов речи. Перечислите мне названия судов.
Фишеру не составляло труда вспомнить их названия. Он даже знал точное время службы на каждом из них.
— Почему вы вернулись в Англию? Вы, лгун, симулянт и шантажист!
Глаза Фишера вспыхнули ненавистью.
— Конечно, не для того, чтобы встретить таких… людей, как вы.
— Охотно верю. Сдается мне, что я еще превращу вашу жизнь в ад, а мое чутье редко подводит меня. Что вы делали вчера ночью? У вас есть алиби?
— Само собой разумеется, сэр. — Фишер вновь предстал почтенным, сдержанным человеком. — Эту ночь я провел в своей постели с горничной Розой. Она может это подтвердить. А если вы не верите, то тому есть еще одно доказательство.
— Какое же?
— У Розы лезут волосы, и, если вы осмотрите подушку и постель, вы определенно найдете там, как это уже не раз бывало, несколько чужих волос.
Ответ был явно издевательским, но вместо того, чтобы рявкнуть на Фишера, инспектор добродушно сказал:
— Что же, это можно учесть. Что вы торчите как пень, садитесь. Но только, пожалуйста, без выкрутасов и так, чтобы не был слышен хруст ваших суставов.
Фишер присел на край стула.
— Ну, а теперь рассказывайте. Что вы заметили этой ночью?
— Вы, наверное, уже знаете, что леди Торп и доктор Эванс хорошо понимали друг друга, — начал Фишер. — Она интересовалась его изобретениями. Он планировал перестроить и другие помещения замка под свою лабораторию.
— Вы хотите сказать, что они были единомышленниками?
— Делать выводы я предоставляю пая, сэр.
— Зачем вы вчера вечером подслушивали под дверью леди Торп?
— Я не подслушивал, а хотел лишь сообщить, что этот музейный экспонат полковник втихую пьет ее виски. Но я услышал, что миледи и доктор Эванс оживленно разговаривают. Были слышны обрывки фраз: «…это не должно было случиться… атрофия мозга… лежали бы на кладбище рядом друг с другом…»
Бейли задумался и неожиданно отпустил Фишера без дальнейших вопросов.
Когда инспектор остался один, на его лице не осталось и следа от обычной жизнерадостности. Он выглядел усталым и изможденным.
Бейли размышлял, не пригласить ли ему полковника и бывшую начальницу почты. Затем он тяжело поднялся, с печальным видом вышел из библиотеки и направился по лестнице на второй этаж.
Декстер сидел за столом. Напротив него в кресле-качалке разместилась Стелла Грэди. Комната была увешана и заставлена картинами, кубками и грамотами из славного прошлого полковника. На одной из пожелтевших фотографий был запечатлен воспитанник Гарвардского университета, на другой — победитель турнира в гольф. Два серебряных и хрустальный кубки говорили о том, что Декстер был отличным жокеем. Но больше всего фотографий было из периода двадцатилетней службы в армии. Были ли это джунгли, создававшие фон фотографий, пустыни или стены форта, Декстер везде стоял или сидел в центре группы молодых офицеров, и в его осанке проглядывало превосходство над другими, его любовь командовать, подчинять себе окружающих. И вместе с тем полное отсутствие мысли выражала его улыбающаяся, тщеславная физиономия.
Усмехнувшись и издав при этом звук, который можно было равно расценить как приветствие или рычание злого бульдога, Бейли сделал жест, который должен был показать полковнику, что он о нем думает. Бейли молча взял со стола коньячную рюмку и понюхал.
— Это и есть виски, которое вы украли из винного подвала?
Декстер вскочил, словно огромный паук укусил его ниже пояса.
— Вы много позволяете себе, сэр! Я буду жаловаться вашему начальству, я…
— Вы заплатите пятьсот фунтов штрафа или поменяете на шесть месяцев свой дом на трехместную камеру в Ливерпульской тюрьме, — прорычал инспектор. В его характере окончательно проснулся бульдог.
Еще с детских лет Гарри Декстер слегка косил. Но до прихода Бейли этот дефект почти не был заметен. Теперь его окончательно перекосило. Он хотел испепелить инспектора уничтожающим взглядом, но его скошенные глаза разглядели лишь свой собственный нос и никак не Бейли.
