Вряд ли вам доводилось когда-либо слышать о Союзе Кельтоговорящих Граждан. О нем вообще мало кто знает. Это движение возникло несколько лет назад на волне успеха парламентских фракций валлийских и шотландских националистов, который, то есть успех, сопровождался всплеском лингвистического национализма. СКГ — это националистическое движение с пятью региональными отделениями, ставящее своей целью создание свободной конфедерации регионов, где до сих пор живы старинные традиции кельтских наречий. К этим областям относятся Ирландия, Шотландия, Уэльс, Корнуолл и французская Бретань.
Вероятно, легче опровергнуть закон всемирного тяготения, чем претворить идеологические фантазии СКГ в политическую реальность, и наиболее очевидно это становится именно в Корнуолле, где древний кельтский диалект — корнуольский — умер уже лет сто назад. Но с учетом как раз этого неоспоримого факта, вся неутомимая деятельность Артура Полдекстера и его коллег всегда вызывала у меня искреннее восхищение. Двое из них, Арделия Тресиллиан и Джордж Поллифакс, предприняли титанический труд по реконструкции корнуольского языка. Дома у меня лежит ксерокопия их монографии и как только найдется свободное время, я непременно осилю этот впечатляющий фолиант.
Я припарковал «моррис» в конце аллеи и зашагал по мощеной дорожке к дому, мысленно ругая себя за то, что не удосужился до сих овладеть премудростями корнуольского. Я знал всего лишь пару слов, и когда на мой стук дверь распахнулась, их и применил.
— Свободу Корнуоллу! — рявкнул я.
Черные глаза Артура Полдекстера вспыхнули антрацитовыми искрами на багровом лице. Он понятия не имел, кто я такой и чего мне надо, но я говорил по-корнуольски — и этого для него было достаточно. Он обнял меня за плечи, затащил в дом и низверг на меня словесную Ниагару.
Я ни черта не понял.
— Тебе надо ехать в Бретань, Эван. Бретань — это наилучший вариант! Французская полиция сотрудничает с британской, но среди бретонского крестьянства есть немало наших товарищей! Я кое-кого там знаю, Пенденнис и Трелиз знакомы еще кое с кем, да и у тебя там наверняка найдутся друзья. Ты, конечно, можешь прятаться здесь сколь угодно долго, но в этом поганом крае англы тебя не оставят в покое! Ведь то, что мы называем устранением по политическим мотивам, с точки зрения властей считается обычным убийством. Так что тебе прямая дорога в Бретань, Эван!
Мы перешли на английский. Полдекстер на языке Шекспира изъяснялся с сильным местным акцентом, но он был образованный человек, ученый муж, и его мне было куда проще понять, чем большинство корнуольцев. Он еще не успел прочитать лондонских газет, и я изложил ему вчерашние события в Сохо в версии, которая была ближе к официальной, нежели к правде, полагая, что упоминание Лиги шотландских сепаратистов вызовет у него более благожелательный отклик, чем вся эта чушь про торговлю белыми рабынями в Афганистане. И не ошибся: он сразу же проникся ко мне сочувствием и с воодушевлением предложил остаться у него. Он самолично спрятал мой «моррис» в сарае, а его похожая на синичку женушка радушно выставила на стол баранье жаркое и налила мне громадный кувшин темного эля.
— Я наведу справки, — пообещал Артур. — У нас тут рай для контрабандистов. В нашем движении немного членов, но у всех есть друзья и знакомые, а в этой части света друзья и знакомые прекрасно понимают, когда нужно задавать вопросы, а когда стоит помолчать. Я знаю людей, которые организуют ночные переходы от нашего побережья к берегам Франции. Туда они везут один груз, а обратно привозят совсем другой… В районе Дувра контрабандой занимаются все поголовно, поэтому там самые надежные маршруты. Если плыть через Ла-Манш оттуда, это всего каких-то двадцать миль, а если отсюда — то все сто. Правда, в Дувре таможенные власти глядят в оба. Мы тебе постелим наверху, ты переночуешь, а утром поглядим, что можно сделать…
Легче было уговорить его синичку-женушку устроить мне ночлег у камина, чем объяснить, почему я в этом не нуждаюсь. Я просидел в обнимку с кувшином эля до рассвета. После завтрака Артур Полдекстер уехал, выдав мне папки со своей обширной перепиской, чтобы я мог найти нужные контакты в Бретани.
В этом не было особой необходимости: перебравшись через Ла-Манш, я бы смог найти подходящих людей самостоятельно. Но его переписка меня заинтересовала. Союз Кельтоговорящих Граждан, как оказалось, имел в Бретани куда более сильные позиции, чем можно было бы предположить. Я все еще сидел над письмами, когда Артур вернулся.
Он привез две новости — хорошую и плохую. Плохая новость содержалась в утренней «Таймс», из которой явствовало, что власти имеют самые серьезные намерения меня арестовать и что Найджел и Джулия задержаны полицией. Я устыдился, что втянул их в свои дела, и понадеялся, что им хватит ума все свалить на меня.
Насколько плохая новость меня не удивила, настолько хорошая новость воодушевила. Знакомый Полдекстера по имени Трефаллис или что-то в этом роде был знаком с неким человеком, который был знаком с неким другим человеком, который собирался сегодня ночью тайно перебраться во Францию. Корабль отходил из Торквея в Девоншире после захода солнца и прибывал в Шербур перед рассветом. Но они потребуют денег, предупредил меня Артур, примерно тридцать фунтов. У меня есть требуемая сумма?
— Только в американских долларах, — сказал я. — Но лучше бы они не знали, что я американец.
— Лучше бы они вообще о тебе ничего не знали. У меня есть приятель, у которого ты сможешь поменять свои доллары на фунты. Но с убытком.
Тридцать фунтов по официальному курсу — это примерно семьдесят пять долларов. Я вручил Полдекстеру две пятидесятидолларовых купюры, полагая, что даже грабительская комиссия за обмен вряд ли обойдется дороже тридцатки. Через некоторое время Артур вернул сорок фунтов и десять шиллингов, сопроводив деньги словами извинения, смущенно сообщив, что мне еще причитается один фунт, три шиллинга и четыре пенса, то есть целых два доллара восемьдесят центов. И добавил, что лучше бы я отправился в банк…
День стоял ясный, а прогноз на предстоящие сутки обещал хорошую погоду до самого вечера. Я убил остаток дня, гуляя по окрестным полям. Места тут были очень живописные: холмистая и в то же время изрезанная оврагами равнина, со всех сторон продуваемая суровыми ветрами, почти совсем не затронутая цивилизацией. В другое время я бы с удовольствием наслаждался здешними природными красотами, но теперь мой ум был занят другими заботами.
После обеда я попытался немного видоизменить свою внешность, но не сильно в этом преуспел. Скотланд-Ярд располагал моей давнишней фотографией, с короткими волосами, так что стричься не имело смысла. Времени отрастить усы и бороду тоже не было. Тогда я просто ограничился попыткой выглядеть как можно менее похожим на американца. С помощью обломка угля я удлинил бакенбарды и переоделся в платье одного из многочисленных друзей моего хозяина по фамилии… Нет, забыл, помню только, что она начиналась то ли на «Пол», то ли на «Пен», то ли на «Тре», как и все корнуольские фамилии. Как гласит старая считалочка, "Мужчин из области Корнуолл узнаешь ты по Тре, Пен, Пол". Мой маскарадный костюм дополнил твидовый пиджак с замшевыми накладками на локтях и прорезиненный дождевик. Еще я, поупражнявшись перед зеркалом, постарался придать своему лицу максимально туповатое выражение и в очередной раз изменил акцент. Теперь, если кто-то спросит, я буду выдавать себя за ливерпульца в бегах, обвиненного в подделке документов.
В половине восьмого вечера настала пора трогаться в путь. Паренек по фамилии Пен-и-так-далее взялся присмотреть за моим «моррисом» и с оказией перегнать его в Лондон, да там и бросить на тихой улочке. Я со всеми тепло распрощался, мы выпили на посошок, подняв тост за Свободный Корнуолл как равноправного члена Союза Кельтоговорящих Граждан, и я отправился. Раздолбанный «воксхолл» оказался даже хуже «морриса», но по крайней мере не я сидел за рулем.
По части кораблей я, можно сказать, профан. Посудина, стоявшая у причала в Торквее, была в длину всего-то футов двадцать и имела помещения под и над палубой, но их названия я, убей бог, не знаю. По-моему, моряки называют их «рубка» и «трюм», но за точность не ручаюсь. Все мои познания в кораблях сводятся к тому, что находясь в открытом море, лучше сидеть на палубе, чем в воде. И еще насколько мне известно, правый борт находится справа, а левый борт слева — или наоборот.
К счастью, более глубоких познаний в морском деле от меня и не требовалось. Я поторговался с капитаном и выдал ему двадцать пять фунтов за проезд, что оказалось в пять раз меньше, чем я ожидал. После чего я забился в укромный уголок на палубе и притворился спящим. На борт поднимались какие-то субъекты, которые заносили с собой тяжелые коробки и спускали их в трюм, или как там это у них называется. Я притворялся спящим до тех самых пор, пока мы не вышли в море. Дальше ломать эту комедию было бессмысленно, потому что спящего человека не тошнит, а меня тошнило — и как!
