Ознакомительная версия.
Когда Алексей впервые открыл глаза, первое, что он увидел, было лицо человека, которого он хотел видеть меньше всего. Лицо Ирины.
Она сидела у кровати и лениво перелистывала какой-то глянцевый журнал. Все это Майоров мог фиксировать лишь периферическим зрением, поскольку даже глаза ему не подчинялись. Они тупо таращились в потолок, мерно моргая, чтобы не пересыхала слизистая оболочка. Тело, восстанавливаясь, строго следило за правильным функционированием.
Прошло, наверное, минут десять, прежде чем Ирина, мельком взглянув на опутанное проводами тело поверх журнала, не заметила широко открытые глаза.
– Алешенька! – она отбросила чтиво в сторону и наклонилась над телом. – Милый, ты очнулся! Алешенька!
Ирина с минуту вглядывалась в пустые глаза, затем, сняв с лица маску восторга и нежности, выпрямилась и с отвращением отшвырнула ее в угол. После чего, брезгливо передернув плечами, вытащила мобильный телефон и набрала номер:
– Алло. Это я. Ну что, он очнулся. Нет, не волнуйся. Все так, как и говорил его врач. Повреждения мозга необратимы, он – овощ. Да, милый. Действуем по плану. Не волнуйся, его денежки рано или поздно будут нашими, главное – терпение. Ну все, мне пора. Надо изображать ошалевшую от счастья женушку и бежать к врачу с радостной новостью. Целую, родной. Потерпи, мы скоро будем богатыми.
Женщина захлопнула телефон-раскладушку, спрятала его в сумочку, подняла с пола журнал и аккуратно положила на стол. После чего, секунду постояв у двери, выбежала в коридор, радостно голося:
– Петр Семенович, миленький! Оленька! Скорее сюда! Алешенька очнулся! Он открыл глаза! Господи, радость-то какая!
Зевая и потягиваясь, поднялась суматоха. Задумчиво потопталась на вихляющихся в разные стороны ногах и зигзагами понеслась по коридорам, заполняя собой все помещения. Не прошло и пяти минут, как суматоха добралась до холла больницы, где дежурили скучающие журналисты. Замелькали вспышки фотокамер, затрещали, возбужденно таращась в рыла видеокамер, репортеры с телевизионных каналов.
После месячного пребывания в коме Алексей Майоров пришел в себя! Эксклюзивные подробности в наших следующих выпусках!
А у постели ньюсмейкера собрался консилиум во главе с Петром Семеновичем, лечащим врачом звездного пациента. Они уже проверили все реакции вернувшегося в реальность тела, и прогноз был отнюдь не оптимистичен. Точнее, препоганейший намечался прогнозик.
– Ну что, Петр Семенович, – комкая в руках платочек, Ирина с надеждой смотрела на мрачного эскулапа, – как он?
– Знаете, Ирочка, – доктор снял очки и принялся тщательно протирать и без того идеально прозрачные стекла, – как бы вам сказать…
– Говорите правду, я ко всему готова.
– Если вы помните, я вам сразу после операции говорил, что мозг поврежден очень сильно, и полное его восстановление весьма сомнительно. Так вот, похоже, мой печальный прогноз подтверждается.
– И… И он никогда не будет прежним?! – Ирина прижала дрожащие пальцы к губам и с отчаянием оглянулась на тело Майорова.
– Боюсь, что да. Двигательные функции, безусловно, восстановятся, но все остальное… Длительные упорные занятия с логопедом, с реабилитологом, с психологом, тренером, месяцы выматывающего труда, и в результате максимум, чего вы добьетесь, – уровня развития трех-пятилетнего ребенка. Вы готовы к этому?
– Да! – Ирина, не замечая слез, ручьями бегущих по щекам, благодарно улыбнулась. – Спасибо вам огромное, Петр Семенович! Спасибо!
– Ну что вы, – доктор с уважением посмотрел на женщину, – это вам спасибо.
– Мне?! Но за что же?
– За то, что не отказываетесь от него, несмотря на практически безнадежное в житейском плане состояние. За то, что готовы бороться.
– Но как же иначе? – Ирина с недоумением посмотрела на врача. – Ведь я люблю его! И буду рядом до тех пор, пока буду ему нужна!
Надо ли говорить, что эти слова на следующий день были на страницах сотни печатных изданий? А фотографии измученного, заплаканного женского лица не сходили со страниц этих изданий? Ирину приглашали на всевозможные ток-шоу, ей аплодировали, шумно сморкаясь в платки размером со скатерть, растроганные тетки в студиях.
И право Ирины Гайдамак быть рядом с Алексеем Майоровым больше не оспаривалось никем. Все попытки друзей и знакомых Алексея пробиться к пациенту были безуспешными. Вернее, поначалу их пускали, но там всегда была Ирина, державшая за руку безвольное тело. Общаться с Майоровым не получалось по причине полной выключенности его сознания. Ирина особо на контакт не шла, ограничиваясь коротким «да» или «нет».
Затем она, сославшись на слабость Алексея, попросила лечащего врача не утомлять пациента частыми посещениями, и друзей перестали пускать вообще. Конечно, генерал Левандовский мог бы добиться отмены этого распоряжения, но он не видел смысла. Зачем? Алексей все равно ничего не понимает, никого не узнает.
А Алексей узнавал. И понимал. И пытался достучаться, докричаться из своего кокона. Но у него ничего не получалось…
От отчаяния не хотелось жить. Единственный человек, который был ему нужен сейчас, необходим как воздух, не желал ничего знать о Майорове. Анна не появилась в больнице ни разу. И удивляться было нечему. И обижаться было не на что. За что боролся, на то и напоролся.
Он ждал, царапая от нетерпения стенки своей одиночки, когда же навещавшие его поначалу друзья хоть что-нибудь скажут о зайцерыбе, хоть намекнут, что ли. Но рядом всегда торчала ненавистная Ирина, а в ее присутствии говорить об Анне никто не собирался.
Потом друзья перестали приходить вообще, и возле Алексея осталась только Ирина.
И желание уйти из жизни, сдохнуть наконец, стало просто невыносимым. Потому что невыносимой была сама жизнь. Вернее, не жизнь, а существование, растительное существование.
Но даже покончить с собой Майоров не мог. Как?! Как можно это сделать, когда тело живет своей собственной жизнью, исправно функционируя. И заставить его, к примеру, отказаться есть невозможно по двум причинам: во-первых, само тело ни за что не подчинится приказу на уничтожение, а во-вторых, его в любом случае кормили бы насильно, через шланг.
Другие способы уйти из жизни тем более не были подвластны. И запертая в одиночке кокона душа, поначалу метавшаяся и бившаяся о стены до крови, теперь апатично лежала на полу, свернувшись в клубочек. Выхода не было. Ты заслужил это, предав свою любовь, предав самое себя. Так тебе и надо.
А тело тем временем оживало все больше и больше. Оно уже в состоянии было не только сидеть, но и ходить. Пусть медленно, неуверенно, но совершенно самостоятельно. А еще оно с удовольствием, пусть и несколько неопрятно, ело. Вернее, жрало, понемногу жирея. Сохранило основные навыки гигиены, но душ принимать тело не очень любило, хотя раньше эта процедура была ежедневной.
Ирину же вполне устраивало нынешнее положение вещей. Алексей сам ел, сам себя обслуживал, передвигался тоже самостоятельно. А главное – был полностью ей подконтролен. Он послушно, словно робот, выполнял все распоряжения своей жены. Ирина позиционировала себя теперь только так, тем более что Алексей и не думал возражать. А если и думал, то там, в одиночке, откуда голос не долетал. Неподвластное же тело говорить категорически отказывалось. И подчинялось почему-то только приказам Ирины, брошенной собачонкой сидя у двери, когда «жена» куда-нибудь уходила.
И Ирина теперь чувствовала себя в присутствии Алексея Майорова совершенно свободно. Она, не стесняясь, звонила своему сообщнику, обсуждая дальнейшие планы.
А в дальнейшие планы входило только одно – срочно забеременеть от Алексея, причем обязательно от него, дабы любая генетическая экспертиза подтвердила отцовство Алексея Майорова и, соответственно, право наследования ребенком всего состояния и имущества упомянутого Алексея Майорова после его смерти.
Разумеется, последующая смерть Алексея была запланирована сообщниками. Зачем им эта обуза пожизненно? Но только после выполнения им основной задачи.
Как же злилась Ирина теперь на свою дурацкую поспешность! Не сделай она тогда аборт, сейчас не пришлось бы ждать, пока осточертевший ей Алексей Майоров сможет восстановиться до такой степени, чтобы вернуть способность к детопроизводству.
Выписка Алексея Майорова из больницы была назначена на восемнадцатое декабря. Ирина позаботилась о том, чтобы об этом событии узнали все желающие. А желающих было много, интерес к событиям вокруг одного из самых заметных персонажей российского шоу-бизнеса пока еще не зачах. Полноценный такой был интерес, упитанный, умело подогретый.
И утром восемнадцатого декабря, когда Алексей, сидящий в кресле-каталке, был вывезен на крыльцо больничного корпуса, он едва не ослеп от вспышек фотокамер. Хорошо, кто-то (впрочем, почему «кто-то», Ирина, больше некому) сообразил выставить милицейское оцепление, оставляющее свободным пространство от крыльца до автомобиля. Иначе толпа журналистов, телерепортеров, а также фанатов Алексея Майорова просто затоптала бы немощного кумира. И так над головами милиционеров тянулись в сторону искомого объекта меховые помпоны микрофонов, насаженные на длинные штыри. До Алексея долетали сиплые выкрики, похожие на карканье ворон:
Ознакомительная версия.
