Лошадь оказалась спокойной и ласковой. В ее правом зрачке отражалась голубоватая луна. И в левом тоже. Я обходила несколько раз со стороны морды, разглядывая луну в зрачках, пока лошадь не замотала головой, словно ее от меня укачало, и не фыркнула громко и мокро.
– Тили сказала тебе идти в дом и помыться.
Я представила себе корыто и ведро воды, а угодила в огромную и шикарную ванную комнату. Агелена принесла мужскую рубашку, которая доходила мне до колен, и сказала, что Кубрик приехал в стельку пьяный.
– Тили пошла его лечить. Он напивается редко, но очень сильно. До чертиков.
– Каких чертиков?
– Он говорит, что они маленькие, мерзкие, со свиным рылом вместо носа. Короче – явные признаки белой горячки.
Я надела рубашку, и мы пошли смотреть на Кубрика в белой горячке. Мы шли и шли, переходя из одного помещения в другое. В темноте я то и дело едва успевала обойти какие-то незнакомые предметы и подушки, почему-то валяющиеся на полу, на мягких лоскутных половиках.
Кубрик оказался длиннющим и ужасно худым стариком. Меня так поразила его огромная коленная чашечка, что я не могла от нее отвести взгляда. В пламени свечи коленка блестела первобытной яростью и мощью неандертальца. Старик сидел на кровати, расставив в стороны голые ноги, так что между ними поместилась беременная Тили на стуле, и открывал рот широко и послушно, как птенец-переросток. Тили из глиняной кружки заливала большой ложкой ему в рот что-то густое и, вероятно, ужасно невкусное, потому что после каждого глотка он кривился и вздрагивал всем костлявым телом.
В комнате было темно, горела одна свеча в подсвечнике на столе и еще одна у кровати в широком бокале толстого красного стекла.
– Свояк ведь умер, – вдруг сказал Кубрик, когда Тили застучала по дну чашки. – Как же не выпить.
– Глотай! – приказала Тили.
– А могилу копать меня не взяли, какой с меня копальщик…
– Еще глотай!..
– Обидели они меня очень. Я сказал, что зимой все дрова сам заготовил…
– Глотай!
– И сам сложил. А они все равно не взяли могилу копать. Я не много выпил, это…
– Глотай!
– Это самогонка у них поганая, ты знаешь…
Тили встала, взяла его за щиколотки и закинула длинные ноги на кровать. Села рядом и стала втирать в грудь старику мазь из поллитровой банки.
– Я от обиды, конечно… еще выпил и пошел на кладбище. Чтобы глянуть, где копают. А там, сама знаешь, как это бывает – когда докопали… Выпили, конечно, все вместе.
– Ты хорошо запомнил?
– Я все помню, я не слабоумный.
– Ты запомнил, где могилу выкопали?
– Кому? – страшно удивился Кубрик и даже приподнялся на кровати. Тили толкнула его, чтобы лег.
– Твоему свояку, – спокойно продолжила Тили, захватывая мазь из банки двумя пальцами и растирая ее потом ладонью по костлявой груди.
– Мой свояк был сволочью.
Тили задумалась, держа банку в руке, с тихим отчаянием в глазах, которые отсвечивали красным.
– Что я, могилу разрытую на кладбище не найду?.. – неуверенно оправдывался старик. – Я же не слабоумный. Одна она там, других нету…
– Тогда вставай и одевайся.
Тили отошла от кровати и открыла дверцы высокого древнего шкафа. Старик с трудом встал, и я задержала дыхание: он был абсолютно голый.
– Ничего себе инструмент у Кубрика, да? – прошептал голос сзади нас, и я чуть не бросилась наутек. Агелена тут же захихикала. – Жаль, что это богатство – всего лишь провисшая старая плоть, – продолжил Микарий. – Еле нашел вас. Приказано накормить и спать уложить.
Только тут я почувствовала ноющую пустоту в желудке.
Мы пошли обратно, но уже через двор. В большой кухне с тремя низко висящими над огромным длинным столом лампами все блестело идеальной чистотой. На металлическом блюде лежали два ломтя черного хлеба с вареньем и стояли две кружки молока.
– Черничное, – кивнула я с полным ртом. – Объедение! А ты поняла, что такое невинность?
Агелена пожала плечами.
– Это что-то вроде дебилизма. Ясно?
– Нет…
– Когда человек совсем слабоумный, не понимает, что вокруг него происходит, и потому всегда счастлив. Он не способен к познанию. Моя мама считает, что девственность – это прямой путь к самоистреблению. Кроме того, девственность и невинность и рядом не стояли. Опять не понимаешь? Возьмем, к примеру, деву Марию. Она забеременела, будучи девственницей. Ничего не знала! Получается, что она была невинна? Не тут-то было! После родов уже никто не называл ее невинной, а ведь она по-прежнему была девственна в том понимании, что не имела полового контакта с мужчиной. Но физиологически уже не была девственницей!
– Почему?.. – Я совсем запуталась.
– Ну ты даешь! У нее все порвалось во время родов!
Пришла Тили.
– Жуй медленно, – сказала она мне. – Не насилуй свой желудок. – Потом сердито посмотрела на Агелену: – А ты намекни при случае маме, что некоторые концепции физиологического и духовного вполне уживаются друг с другом в голове неиспорченного человека. Повтори.
– Некоторые концепси… концепции физиологического и духовного вполне уживаются в человеке, если он не сексуальный маньяк и не умственно отсталый.
– Приблизительно так, – кивнула Тили.
– Классный шлягер! Приколю мамочку, когда она заведется по поводу моей короткой юбки!
– Дерзай, – разрешила Тили и спросила меня: – Знаешь Марго?
– Нет.
– Узнаешь, – вздохнула Тили, – никуда не денешься. Это мама Агелены, она сексопатолог.
Я не спросила, что это такое, только потому, что сначала решила правильно произнести это слово про себя.
Тили прошла через кухню к небольшой дверце сбоку, долго гремела ключами, отпирая ее. И вдруг вернулась с ружьем.
– Стреляет? – кивнула я на ружье.
– Тебя это не касается.
И я даже ни вот столечко не обиделась! Когда она хотела казаться сердитой, то хмурилась, соединяя брови почти в одну линию, и ее длинные глаза с густыми ресницами от этого становились еще грустней. Чтобы достойно завершить этот потрясающий по своей поучительности вечер, я уже хотела спросить у Тили, что такое – эти самые концепции, и еще про маму Агелены, но она решительным голосом приказала:
– Девочки, уберите после себя, заприте все двери и ложитесь спать. Мы с Микарием уедем. Ничего не бойтесь.
– Вы поедете на хутор на кладбище, да? – похвасталась Агелена своей сообразительностью. Я в тот момент еще ничего не поняла. – Вы закопаете тело в готовой могиле? – упивалась моя сестричка.
Тили застыла неподвижно, с ружьем в руке и тяжело дыша. Я думала, что вот теперь-то Агелене влетит! Теперь-то Тили наверняка рассердилась не на шутку – вон как дышит, сейчас закричит! Но вместо крика Тили осторожно положила ружье на стол и сняла ключи с пояса.
– Агелена, – сказала она тихо. – Сходи, позови Микария.
– Я здесь, – вышел он.
– Возьми ружье и запри его в кладовке.
Она стояла, не двигаясь, и отслеживала взглядом все движения сына. Убедившись, что Микарий все сделал правильно, протянула руку за ключами.
– А разве можно закапывать? – решила спросить я, раз уж все люди здесь такие добрые и спокойные и разрешается говорить на любые темы. – Разве не нужно вызвать милицию и сообщить его родственникам?..
Все посмотрели на меня. На лбу Тили выступили капельки пота. Я подумала: если она так злится, но не хочет подать виду, то мне это не нравится. Я предпочитаю, чтобы на меня честно орали и ругались в нужный момент – чтобы все было по правилам.
– Мы не поедем его класть в могилу, – сказала Тили, оперлась руками в стол и низко наклонила голову.
– Потому что мы не знаем его имени? – Меня в то время очень волновало, что напишут на моей могиле, когда я умру. Представить, что на ней не будет вообще ничего написано – это равносильно пропаже без вести.
– Нет! – закричала Тили и посмотрела себе под ноги. От неожиданности я вздрогнула, хотя и отметила с облегчением, что наконец-то наступила здоровая реакция на мою болтливость – совсем как у мамы. Тут я увидела, что под Тили что-то натекло. И подумала, что она описалась – так мы с Агеленой ее расстроили.
– Нет, – сказала Тили уже спокойным голосом. – Мы не поедем на кладбище, потому что я рожаю. Микарий, поставь воды на газ.
– У вас есть телефон? – Ноги мои подкосились, я держалась из последних сил. – Нужно срочно вызвать «Скорую» или Службу спасения!
– Никаких «Скорых», – категорично заявила Тили. – Агелена! Ты помнишь, как мы с тобой принимали жеребенка осенью? Прогладь две старые простыни и прокипяти нож.
– Запросто, – побелевшими губами прошептала Агелена.
– Нефила, пошли со мной, подготовим место. Микарий! Уходи подальше – я, наверное, буду кричать. Если понадобишься, я пошлю к тебе девочку. А пока приготовь мне деревяшку в рот. Помнишь, когда я зашивала себе рану, ты сделал такую…
– Я сейчас сделаю из липы, – кивнул Микарий. – Липа помягче будет.
