— Хорошо бы узнать, из чего это,— сказал он Монументу.— И сравнить с остальными.
— Сделаем…
Отец Никон поджидал их у своей машины. Темные круги под глазами говорили о бессонной ночи. Втроем они еще раз обошли место происшествия. Монумент был прав: никакой воронки. Так, слегка взрыт песок. Николай Николаевич показал место, где Борман должен был спрятать деньги.
— Мои люди тут все уже прочесали,— сказал он устало.— Глухо. Среди конкурентов замешательство, активных действий не ведут. У нас подвис один проект по загородной недвижимости, и без законного владельца я не могу его двинуть. Это лакомый кусочек, но никто пока не кинулся на него. Похоже, для всех смерть Бормана — неожиданность. По крайней мере, для тех, кто попал в поле моего зрения.
— И кто же теперь законный владелец? — поинтересовался Грешников.
— Сын Юрия Карповича,— поколебавшись, ответил Отец Никон.— Петруша Низовцев. Об этом официально еще не объявлено, но мне известно содержание завещания.
— Он совершеннолетний?
— Смешная ситуация. Будет совершеннолетним через неделю. Глупо учреждать опеку на неделю, да при нашей волоките и не успеть. Придется болтаться в подвешенном состоянии. Убытки колоссальные…
Он махнул рукой в отчаянии.
— А скажите, пожалуйста,— спросил Авенир,— Петруша уже вернулся домой?
— Вчера Белла привезла,— опять поколебавшись, сказал Николай Николаевич.— Вы были абсолютно правы.
Он явно неохотно говорил о домашних Низовцева.
— А Вероника? — поигрывая ключами на толстом пальце, спросил Монумент.
— Что — Вероника?
— Она где была вечером? Вы лучше скажите, потому что я ее сам спрошу. Мне поручено вести это дело.
Последние слова Грешников произнес с определенной гордостью, с ударением на «мне», даже грудь выпятил.
— Знаю,— кивнул Отец Никон.— Я утром позвонил вашему генералу на Гороховую и попросил его об этом одолжении. Между прочим, он меня отговаривал от вашей кандидатуры.
Грешников открыл рот, но не нашелся что сказать.
— Поедем к Низовцевым,— с горечью сказал Николай Николаевич.— Я вижу, сегодня мы меньше доверяем друг другу. Новые хозяева желают быть в курсе расследования, и я обещал, что привезу вас. Ваш статус определен, а вот ваш, Авенир…
— Он… Э-э… Мой секретный сотрудник!
— Сексот, что ли? — усмехнулся Никон.— Что ж, пусть будет так. В конце концов, статус не главное. Будем считать, что вы активист-дружинник с красной повязкой на рукаве. А насчет Вероники — вчера ее нигде не могли разыскать. Телефон ее не отвечал. Она явилась сегодня в пять утра, какая-то обкуренная, отказалась давать объяснения и заперлась в спальне. Я ничего не мог поделать. Кто я для нее?
Последние слова прозвучали с ноткой глубокой печали.
— А как она отреагировала на известие о гибели мужа?
— Наверное, мне не следует этого вам рассказывать… Мы ведь уже не в одной лодке… Она сказала: «Я так и знала, что это случится». Мне показалось, она не вполне поняла меня. Что ж, я вам все рассказал. Может быть, вы теперь поделитесь со мной своими новостями? Или это уже тайна следствия?
— Отчего же…— начал было Авенир, но Грешников наступил ему на ногу, и Можаев, ойкнув, замолчал.
— Зачем повторяться? — сказал Грешников.— Поехали к Низовцевым, там все и услышите.
Отец Никон укоризненно покачал головой, пригладил темные волосы и пошел к машине, всем своим видом выражая покорность судьбе.
VI
Усадьба «Жерновка» на пятачке у изгиба Охты опять осиротела без хозяина. Вместо подтянутого вежливого Михалыча в дверях их встретил мордатый олух с сигаретой в зубах. Катя прятала заплаканные глаза.
— Она так опечалена гибелью Юрия Карповича? — спросил шепотом Авенир.
— Возвращением Низовцева-младщего, я думаю,— ответил Николай Николаевич тоже шепотом.
Без Бормана и он чувствовал себя в этом доме несколько не в своей тарелке, поэтому их маленькую опергруппу возглавил Монумент, решительно затопавший по синему ковролину и дальше, по лестнице. Знакомая зала была пуста. Отец Никон вышел сообщить домочадцам о своем прибытии, Авенир недоуменно оглядывался по сторонам, а Монумент без тени смущения уселся в кресло Юрия Карповича у окна. Он тоже вел себя по-другому, без былой сдержанности, поскольку числился теперь официальным лицом и мог себе позволить поболе прежнего.
— Что ты все принюхиваешься? — спросил он Авенира, косясь на приоткрытый ящик с сигарами на столике.
— Не знаю… Не понимаю… — промычал Авенир.— Я помню… Помню…
— Что ты помнишь?
— Не знаю…
— A-а… Бывает.
И Монумент быстро взял из ящика сигару. Он не умел ее раскуривать, поэтому некоторое время крутил в толстых пальцах.
— Надо скусить кончик,— без тени насмешки подсказал Авенир.
— Сам знаю… Просто выбираю, с какого конца кусать,— самоуверенно ответил Грешников и, отбросив колебания, крупными зубами с натугой откусил конец сигары.
— Что ты! Щипцами надо!
Монумент скривился и выплюнул кусок сигары, откушенный, впрочем, довольно ровно:
— Откуда ты все знаешь, если сам не куришь?
— В кино видел… Запомнил…
— Буржуйские выдумки! Проще надо быть!
Терпкий табачный аромат поплыл по комнате, заглушая прочие запахи, и Авенир успокоился, стал приглядываться.
— Здесь многое изменилось,— сказал он вошедшему Отцу Никону.— Вот здесь висела картина, я точно помню. И цветов этих прежде не было…
— Это я велела убрать картину,— звучно произнесла от дверей Белла, услыхав слова Авенира.— Она меня всегда раздражала!
— Это любимая картина Вероники,— шепнул сыщику Николай Николаевич.
Белла была одета в примодненный траур, отнюдь не навевавший мысли о вечном. Рослых женщин черный цвет делает стройнее, а маленьких — полнит. Вела она себя очень благородно, просто и естественно. По-королевски. Прежней нервозности и отчаяния как не бывало. Авенир отметил, что возле глаза у нее появилась маленькая черная мушка и еще одна — в вырезе платья у ключицы. С ними Белла больше прежнего походила на персиянку.
Следом за матерью, не очень удачно подражая ей в величавости и плавности походки, вошел Петруша. Ничего в его облике не было от грубой властности Бормана, он был вылитая Белла. Споткнувшись у входа о ковер, он выругался тихонько, увидел посторонних и в первый миг метнулся было бежать, но потом сладил с собой и уставился на пришедших с той особой скабрезной наглостью испорченных подростков, которые опасаются, что их проделки будут раскрыты. Руки он сперва держал перед собой, потом опустил по швам, потом мучительно заломил за сутулой спиной так, что суставы хрустнули, и, наконец, засунул с облегчением в карманы и тут же успокоился несмотря на гневные взгляды матери.
На Авенира Петруша едва глянул. Особые опасения внушил ему грузный Монумент, по-хозяйски устроившийся в отцовском кресле и попыхивавший сигарой, утопая от неопытности в клубах дыма подобно паровозу или домне. Он даже на всякий случай бочком перебрался в другой конец залы, за спину матери, будто побаивался кулачной расправы. Белла с величавой гордостью орлицы созерцала свое неоперившееся чадо.
— Спасибо, что вызвались помочь нам,— заговорила она.— Смерть моего мужа… Отца Петруши,— поправилась Белла под мрачным взглядом Отца Никона,— огромный удар для всех нас, от которого мы не скоро оправимся. Мальчик до сих пор не в себе. Юрий Карпович, царствие ему небесное, пал жертвой интриг, которые давно плелись в этом доме. Мы намерены положить этому конец и надеемся на вашу помощь.
Монумент кивнул, выпустив очередное облако дыма. Авенир, скрытый этим облаком, нервно пожал плечами. Его преследовало ощущение человека, позабывшего, куда он с вечера положил ключи. Отец Никон отгонял дым от лица тем же самым едва приметным скромным жестом, как делал это при Бормане.
— А почему нет Вероники? — спросил он.— Катюша! Будь добра, позови Веронику!
Белла хотела воспротивиться, но Петруша неожиданно оживился, выступил из-за ее спины и хриплым ломким голосом прокукарекал:
— Да! Катька! Позови ее! Нечего ей теперь кочевряжиться!
Белла едва заметно поморщилась, но смолчала. Нянька, заглянувшая в комнату на зов Николая Николаевича, при взгляде на Петрушу горько вздохнула и хлюпнула носом. Он проводил ее масляным взглядом, подвигал губами и бровями. Он был бы даже привлекателен, если бы не глаза.
Вероника, опустив светлую голову, покорно вошла в залу, как Жанна д'Арк на судилище. Перед собой живым щитом она двигала толстенькую Леночку. Сходство крупной умненькой мордахи ребенка с физиономией Бормана бросалось в глаза больше прежнего.
— Полагаю, что ребенку здесь не место! — заявила с ходу Белла.
Вероника безропотно отдала девочку няньке. Вид у маленькой красавицы был отрешенный и понурый. Нельзя было сказать, что она проплакала все глаза, но, в отличие от Беллы, явно не была готова к немедленной борьбе за власть. Траура на ней, конечно, не было и в помине, однако отсутствие косметики, общая неухоженность и даже неопрятность, столь ей несвойственные прежде, бросались в глаза больше черного платья жгучей персиянки. Впрочем, и теперь она была хороша и так соблазнительна, что Авенир вздохнул и с удивлением заметил, что Отец Никон вздохнул также.
