Я с готовностью кивнула – сама увлеклась:
– Преследователи были уверены в том, что Литвинов заглянет домой, и явились туда почти следом, но после нас. О последнем обстоятельстве, к счастью, не догадались. Судя по тому, что в квартире не было погрома, искать там было уже нечего. От Литвинова требовались какие-то определенные сведения. Похитители быстро привели беднягу в чувство, вытряхнули из него все, что их интересовало, и слиняли. Самого Литвинова за дальнейшей ненадобностью подготовили к «самоликвидации». Во всяком случае, палеонтолог серьезно прощался с жизнью. Но то ли ребята оказались большими шутниками, то ли убивать Литвинова в их планы совсем не входило. Это можно узнать только у них. А мне этого как-то не хочется. Тебе – тоже.
Наташка не очень уверенно кивнула. Пришлось повторить последнюю фразу с нажимом и по слогам. Это ее убедило. Второй кивок означал полное единение наших мыслей в этом вопросе. Я покосилась на отодвинутый от меня бокал, подмигнула ему и продолжила:
– А теперь мои домыслы по поводу палеонтолога. Литвинов своим мучителям соврал. Унося от бандитов ноги, свою тайну он унес с собой.
– Индеегиптянина! Чтобы рейс не был пустопорожним.
– Скорее всего. А вообще, не знаю. Унес и унес. Меня беспокоит другое – почему Литвинов раскатывал на машине Петухова? Что их объединяет, кроме рыжеволосой девицы? Да еще это странное поведение Дашки… Боюсь, что по окончании своего неоформленного краткосрочного отпуска она на работе не появится.
– Уйдет в бессрочный? И хорошо, если не по состоянию здоровья… Вернее, из-за его полного отсутствия. В связи с летальным исхо… Слушай, я, пожалуй, вообще не буду ей оформлять временное отсутствие. Потом не отмоюсь… Ну и дрянь у меня получилась! – Наташка отхлебнула содержимое из моего бокала. – Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Это потому, что мы с тобой коньяк не любим. Готовы смешать его со всякой гадостью. Я, пожалуй, свою бурду назад в бутылку вылью. Пусть истинные знатоки оценят. Или гости.
– Мою тоже.
– Вот Борис порадуется – «неупиваемая чаша»! Кстати, во вторник он тоже уезжает. Почти на полторы недели. Так не хочется собаку выгуливать, но видишь, держусь, не паникую.
Я поднялась, намереваясь распрощаться. Давно уверовала в ошибочность своего поведения и собиралась поблагодарить за науку, но вместо этого выдала:
– А ты не знаешь, случайно, чем занимается фирма, в которой работает Петухов?
– Не знаю… Вот название хорошо помню. Мне Дашка двадцать раз его называла, да ты могла сама видеть, на вывеске у входа. Пока караулили петуховскую «синюю птицу, я ее и справа налево, и слева направо, и по горизонтали изучила. „Горизонт“ называется.
– Не «Горизонт», а «Горицвет».
– А зачем тогда спрашиваешь? Да гори оно огнем, нам с тобой не все равно, какое у одинакового начала окончание? «Зонт» или «цвет».
– Это, конечно, так… но мне просто интересно, чем может заниматься фирма с таким названием.
– А что в нем примечательного?
– То, что оно растет у меня на даче. Высокие такие стебли с красной шапочкой наверху. Я покупала его как адонис. В скобочках было указано еще два названия – горицвет и лихнис. Но я приобрела его исключительно из-за первого. Разобрало любопытство: как может выглядеть цветок, выросший из капель крови, орошаемых божественным нектаром.
– Еще одна кровавая история, блин!
– Это легенда. В Древней Греции боги и богини развлекались и сердились очень своеобразно. От нечего делать. Что характерно, в основном, за счет простых смертных. Как-то раз несравненная богиня Венера крепко осерчала на кипрского царя Кимира. Ну, не проявил он к ней должного почтения. Не долго думая, Венера решила внушить дочери царя Мирре сексуальную страсть к отцу. Решила – сделала. А царь, он на то и царь, чтобы не отмечать вешками годы взросления своих детей. Всех ведь не упомнишь. У него другие заботы. И вот, не зная правды, Кимир поддался соблазну…
– Козел!!!
– Этот «козел» в результате инцеста меньше всех пострадал. Непонятно, куда смотрела Венера. Раскрыв обман, Кимир проклял дочь, действовавшую, можно сказать, в состоянии гипнотического внушения. В свою очередь, боги превратили несчастную да к тому же беременную женщину в дерево мирры. Мало того, раны на этом дереве никогда не заживали, постоянно истекали соком. Кстати, с прекрасным ароматом. Вдыхая его, «непредвзятые» олимпийские вершители правосудия балдели от своей справедливости. Тем временем из треснувшего ствола мирры родился ребенок – мальчик неописуемой красоты. Назвали его Адонисом. Венера, пораженная столь плодотворным результатом своей мести, решила отдать его на воспитание Персефоне – жене подземного царя Аида.
– Короче, загнать дитя в могилу.
– Не совсем. Просто легкомысленной красотке не хотелось возиться с пеленками и подгузниками. Памперсов в Древней Греции не имелось даже на Олимпе. Венера намеревалась забрать мальчика, когда он вырастет. Но Персефона показала ей большую фигу. Дело дошло до верховного судьи. Зевс поступил мудро – установил истице график общения с юношей. Исключительно в летний период. Зиму он должен был проводить в подземной среде обитания вместе с приемной матерью. Венера, без памяти влюбившаяся в сироту, бегала за ним по пятам, умоляя помнить о том, что он простой смертный, и охотясь на диких зверей, может легко погибнуть от их зубов и клыков. Увы, за каждым шагом любимого не уследишь, особенно когда охота пуще неволи. Адонис погиб от клыков дикого вепря. В память о нем Венера и вырастила из его крови горицвет.
– Боже мой, что творилось на Олимпе! Ты знаешь, я поняла, почему древние греки со временем разместились на задворках истории… Не то правительство им досталось, не то…
Тогда я с ней согласилась, а утром в московских новостях сообщили о ночном пожаре, чудом не повредившем офис фирмы «Горицвет». Очаг возгорания находился на втором этаже, где располагалась туристическая фирма «Новые горизонты», пожар большого урона не нанес – фирма меняла дислокацию, все дорогостоящее оборудование уже вывезли, оставалось вывезти только мусор, как по заказу сложенный горкой прямо у окна. Он, в основном, и сгорел. Владельцы здания, еще субботним утром возмущавшиеся наглостью прежних, были приятно удивлены. Так же как и отвалившимися обоями, старательно политыми пожарниками водой. Помещение практически было готово к косметическому ремонту. Причины возгорания еще уточнялись, но доминировали две версии: шабаш бомжей и неисправность электропроводки. К сожалению, при пожаре не удалось избежать жертв. Один из проезжавших мимо на машине очевидцев был настолько поражен зрелищем слегка разгулявшегося огня, что, утратив бдительность, врезался в фонарный столб. Подушка безопасности предотвратила тяжелые последствия для здоровья водителя, но не для состояния иномарки. Да и столб пострадал. Согнувшись почти пополам и маяча разбитым фонарем перед ошалевшим владельцем машины, он безмолвно вопрошал: «За что?!»
Интервью с места происшествия было коротким, но зрелищным. До такой степени, что я спалила гренки. Семья к этому факту отнеслась с пониманием. Славка вообще удрал к компьютеру, не надеясь в ближайшее время позавтракать. Алена поморщилась и приняла эстафету у плиты, а Димка, уверенный в том, что моя нервная система от перспективы длительного с ним расставания дала серьезный сбой, активно пытался заменить собой все сборные команды КВН. Но его шутки я плохо воспринимала, хотя на губах дежурила поощрительная улыбка. Зато перед глазами все время маячила свадебная фотография Дарьи и Ильи. Только она мне мерещилась с приложением – надгробным памятником и соответствующей пояснительной запиской, сверкающей золотыми буквами на черном мраморе. Я тихо прикрыла глаза, ругая себя за собственное богатое воображение – источник глюков и попыталась вжиться в реальность, из которой доносилось легкое повизгивание. Сначала вжилась носом. Пахло гарью. Глаза распахнулись сами. Перед плитой выплясывала дочь, ухитрившаяся спалить очередную порцию гренок – загляделась на меня и на отца, скачущего из кухни в коридор и обратно. Димка изображал наглядное пособие удачно проведенной третьей операции – больного Журавкина. Насколько мне известно, до этого момента такое поведение прооперированного носило характер трагедии. Поздняя реакция на наркоз. После перевода из реанимационной палаты в общую, хоть и не был военным человеком, Журавкин тем не менее всегда бегал «в атаку». Финал был один и тот же – кровотечение и очередная операция. Зав отделением на полном серьезе предлагал свой вариант выхаживания пациента: сразу после реанимации – в морг. Там особо не повоюешь.
Ровно в одиннадцать пробил час расставания. Дмитрий Николаевич с легким чемоданчиком, дипломатом и тяжелой сумкой с документами и непонятно чем еще (сам собирался и упаковывался), стоял в прихожей, но мысленно был уже далеко – в районе аэропорта Шереметьево. И родной и чужой одновременно. Я сразу поняла, что уезжать – легче. Новые впечатления, иные заботы – все это отвлекает. Оставаться тяжелее – вокруг тебя все тоже самое, что и ежедневно, плюс душевное одиночество. В следующий миг я наглухо вцепилась в Димкину куртку, а когда меня от нее оторвали, схватилась за сумку, лихорадочно обещая донести ее до самолета. Ненавижу этот вид транспорта. Изначально рождена ползать. Летать не смею – боюсь. Боже мой! Какое у Димки было лицо! Мне казалось, что он готов презреть прекрасную германскую клинику с прекрасным обрудованием, прекрасными специалистами и выкинуть из головы заботу об интересах человечества. Допустить этого я не могла. Достаточно того, что спровоцировала мужа на истинные переживания. Добровольно оставила сумку и поинтересовалась, что приготовить родному через месяц.
