Дважды прочла Юс-Яша такую поразительную запись, потом перепечатала на машинке и снова прочла. Нет, надо расшифровывать дальше, из этого куска ничего не поймешь.
Все были уверены, что дядюшка все растратил и жену свою, царствие ей небесное, по миру пустил. А тут вдруг выясняется – скрывал завещание кроткой супруги своей, которая все драгоценности дочери отписала. Трогать их не мог, должно быть, в завещании жена ему карой господней пригрозила, если сироту вконец, оберет, вот они и сохранились, а долги дядюшкины зять его пан Фулярский заплатил. А на мой разум, так никакого гнева небесного он бы не убоялся, видать, припрятал сокровища в чаянии лучших времен, покамест болезнь не отступит и опять распутничать сможет, да хворость не отступала, вконец одолела. Уже и ходить не мог, и в мозгах, должно быть, помутнение получилось, запамятовал, где спрятал сокровища, пусть земля ему пухом будет, хотя нет, пусть как следует его придавит, прости меня Господи.
Итак, приводя в порядок дом после похорон отца, Зеня велела сжечь в печи отцовские кресла, которые совсем уж развалились и смрадный дух испускали. Я, рядом стоявши, нос платочком затыкала. Зося ножницы в руки взяла и принялась вспарывать обшивку на сиденье и спинке кресел да в огонь горящего камина бросать. И моим глазам под толстой, прогнившей обивкой сиденья предстала в большом количестве бумага помятая, а под нею плоская деревянная коробочка вовсе без замка.
Я так полагаю – это мать ее, с того света на дочь взирая, бессловесно повелела ей эту последнюю услугу отцу оказать и собственноручно кресла его сжечь, чтобы оставленные сокровища единственному своему дитяти передать. Слуги беспременно покрали бы все, а так отыскалось завещание покойницы и ее драгоценности.
Далее следовало подробнейшее описание доставшихся бедной Зене сокровищ, которое Юстина прочитала с огромным удовольствием. Нет, такое чтение и правда в наши трудные времена целительным бальзамом изливается на душу и сердце. Особенно целительным оказалось описание медальона на цепочке, в каждое звено которой были вделаны небольшие рубины одинаковой шлифовки, сам же медальон был украшен алмазом размером с лесной орех, в окружении рубинов покрупнее. В медальоне Зеня обнаружила волосики. Из завещания матери следовало, что это были волосы маленького братца Зени, умершего в трехлетнем возрасте. Юстина даже подумала, что из-за этой прядки отец-тиран не тронул оставленных женой драгоценностей, но потом одернула себя: вряд ли столь сентиментальная мысль могла его остановить.
Интересно, что же Зеня сделала с этим медальоном? Юстина наскоро пробежала описание какого-то кошмарно безвкусного украшения, изготовленного из золота, эмали и всевозможных каменьев, "хотя и не крупных, но огнем горящих", ага, этот кич оказался брошкой, а вот и опять упоминание о медальоне:
…над медальоном и волосиками братца Зеня даже всплакнула, а потом опомнилась и раздумывать начала, как ей поступить с богатством этим неожиданным. Хорошо, на тот момент я при ней оказалась, не иначе промыслом Божиим, и совет дала – от мужа все скрыть. Никто окромя нас о нем не ведает, одна только ея нянька престарелая Габрыся при том случилась. Чувства нянькины к пану Фулярскому самые недружественные, она, нянька, ровно змея подколодная аж шипеть начала: «Шкрыть шокровишша», зубов-то у нее, почитай, не осталось. Поначалу Зеня никак не соглашалась от мужа скрыть, мол, он ей Богом данный, да я, заставив ее пообещать наперед, что просьбу мою беспременно исполнит, пояснила, как сама поступила, приданое от мужа оберегаючи. Так и ей сделать присоветовала, а старая Габрыся меня поддержала. Рыдала Зеня в голос над волосиками братца, а тут супруг ее, пан Фулярский, явился. Хорошо, я успела коробку с сокровищами и завещание в складки платья сунуть, если что и заметит, скажу, мое это, но он, ничего не углядев, велел супруге в другую комнату выйти, воздух тут тяжелый, да Зеня не согласилась и на своем настояла, из чего следует – не такая уж она робкая, гораздо смелее стала после смерти отца-тирана. Что бы тому уважение дочери оказать и на год раньше помереть?
Поболевши о Зене душою, чуть было не забыла о новом родиче написать, что давеча объявился. На похороны дядюшки приехал кузен Базилий Пукельник, из нас никто и не слыхивал о таком. А вот вдруг выяснилось, что сестра покойного в свое время сбежала с учителем музыки и остаток жизни в дальних краях провела. Припомнили тут некоторые, был такой скандал в благородном семействе, хотя тот учитель музыки, пан Теофил Пукельник, из обедневшей шляхты выводился, а родня его прокляла за приверженность музыке, ради которой хозяйство забросил. Сестра же дядюшки имя носила тоже Теофила и сочла такое совпадение указанием свыше. Влюбилась она без памяти в бедного учителя. Жили они тем, что пан Теофил музыкальные произведения сочинял и сам же их на концертах исполнял, хорошие деньги за то получая, вот и выходит – правильно музыку сельскому хозяйству предпочел.
Признаться, я про все это только сейчас прознала, а больше всего поведала мне о Пукельниках тетка Клементина, которая их в Париже встречала. Пан Базилий, по слухам, в наших краях у деда по отцовской линии иногда живал для поправления здоровья, видать, дед уже помер. Бабка, мать пана Теофила, по мягкосердечию женскому внука приняла, и пожил пан Базилий у нее довольно. Так я себе представляю, ибо по-нашему этот парижский Базиль говорит не хуже нас. А как его родители скончались, он вернулся на отчие земли родных искать. По отцу никого уже нет, жалкое отцовское поместье после смерти бабки в чужие руки перешло, так он о родных по материнской линии вспомнил и дядюшку нашел, правда уже в гробу.
Молодой этот Базиль, года 24, не больше. И собой приятный, воспитание тонкое, манеры отменные, но в глазах невесть чего, Господь его ведает… Не нравится он мне. Смотрит умильно, а тут вдруг взгляд такой, ровно иглой уколет. Не иначе и сам о том знает, глаза сразу прикрывает или в сторону отведет. Так случилось, когда пан Фулярский с присущим ему тактом ляпнул, а на какие такие денежки молодой месье живет? Базиль так и вспыхнул, но со всем почтением ответствовал, мол, от отца ценные бумаги остались, тем и живет.
Пришлось Зене, единственной родной душе, оставить Пукельника этого в своем доме на малое время, и пан Фулярский слова поперек не сказал, ибо компанию любит. Зеня же ему компанию никак не составляет. На груди моей выплакалась, и из головы теперь не идет, сколь тяжкие муки доводится несчастной терпеть из-за супруга. Как вечер наступает, так ее всю трясет. Пыталась мужа допьяну упоить или накормить сверх меры, тот ведь печенью и желудком скорбный, вот Зеня и подсовывает ему куски пожирнее, да толку нет. А супруг ее, будучи не в силах супружеских обязанностей нормальным образом исполнить, к изощренностям прибегает и ее принуждает, так что с души воротит. Вот и подумала страдалица, может, кузен этот троюродный Базиль хоть в карты с ним по ночам играть станет, а ей послабление тогда выйдет.
Вот и дописалась! Через все эти Зенины переживания сон ужасный привиделся. Будто пан Фулярский в коленку целовал, и невесть почему было на нем седло с уздечкою. Так и стоит в глазах это седло, узкой серебряной змейкой обшитое и бирюзой разукрашенное. С жутким криком проснулась и Матеуша разбудила, пусть сделает что-нибудь, дабы мне позабыть поскорее пана Фулярского с его седлом и поцелуями. Много смеялся Матеуш услышанному, однако меры принял, и помогло…
Юстине пришлось оторваться от чтения дневника, так и не узнав последующей истории медальона с волосиками братишки Зени. Суровая действительность заставила вернуться в современность.
В Косьмине умер Марьян, на хозяйстве остались пожилые женщины – Зофья шестидесяти восьми лет и Ядвига, которой стукнуло пятьдесят пять. Ну и еще девятилетний Юречек. Мальчик надежды оправдывал, учился прекрасно и твердо решил в будущем хозяйствовать на земле предков, однако пока даже водить трактор ему было не по силам. Ядвига делала что могла. В страдную пору – в сенокос, жатву и при сборе овощей и фруктов – нанимала студенческую молодежь, тех, кто из крестьян. Поскольку стипендии мало на что хватало, парни и девушки охотно нанимались к щедрой Ядвиге. Весной же и зимой появлялось все больше проблем.
Пришлось Юстине с Гортензией отправиться в служебную командировку в Глухов. Там среди потомков прежних крепостных они надеялись найти кого-нибудь, кто бы согласился перебраться в Косьмин на должность батрака, так это называлось до войны, а теперь неизвестно как. Да и неважно, как его назвать, лишь бы сильным был мужиком. Впрочем, и баба пригодится, Зофья одна не справлялась с дойкой коров. Доходили слухи об изобретении электродоилок, и Барбара даже пообещала выписать такую из Америки, но когда это еще будет… Пока ей, Барбаре, следовало сидеть тихо, не дай бог кто проведает о ее швейцарских сбережениях. Теперь за такое и в тюрьму посадят, а раз сидеть неохота, то придется подождать до лучших времен.
