Пока Сердюк в нерешительности медлил, историк, не , подозревающий о грозящей опасности, дернул дверную руч-ку. И с порога поинтересовался:
— Что ж вы, новые сволочи, творите, а?!
На нижней площадке послышались шаги. Спокойные шаги кого-то из жильцов. Это хорошо, подумал Кирилл, чем больше организмов, тем лучше. Но шаги тут же и стихли.
Кириллу представилось, что сейчас раздастся вопль — историк наткнется на трупы «слухачей», а может, и на их убийцу. Но вместо этого Михалыч растерянно повернулся к ученику и робко промямлил:
— Кажется, никого. Войдем, что ли?
Не может быть, чтоб никого, мелькнуло в голове лейтенанта. Но не хватило смелости пойти вперед и самому проверить помещение. Зная, что поступает очень неправильно и что если все обойдется, то начальство такое поведение отметит в лучшем случае выговором с занесением, лейтенант только растерянно кивнул.
Михалыч вошел. Стараясь упрятаться от всех возможных опасностей за грузной спиной учителя, впрочем, недостаточно широкой, чтобы укрыть могучего ученика от пули-дуры, вошел и Кирилл.
Из комнаты в прихожую медленно плыли смятый лист бумаги, исписайный мелким почерком, и два окурка. Воды успело налиться на два пальца.
Михалыч, звучно шлепая по воде, кинулся на кухню закручивать кран. А Кирилл, набрав побольше воздуха, заставил себя войти в комнату. Что б ему было, если б не вошел? Ну, увольнение по статье "Ж". Ну, презрение в глазах товарищей по оружию. Зато — живым бы остался. Жизнь, "она дается человеку всего раз, и не фиг подставляться под пули ради дерьмовых двух лимонов в месяц плюс льготы на проезд в общественном транспорте. Но вошел.
Кожаный диван, стол, шкаф, стулья — все на месте. Даже больше: аппаратура — лейтенант, с опаской озираясь на кухонную дверь, открыл и закрыл (двумя пальцами за ручку) дверцы комода — аппаратура на месте. Точно «слухачи» преднамеренно решились покинуть помещение. Но как они посмели?
Так, проверим еще раз. Жаль, диван кожаный, с кожи легко кровь смывается. Вот с габардина — замаешься. Был у Кирилла один случай...
Стоп. Не о том. О работе думать надо.
Стулья на месте? Целы? На месте. Целы. Шкаф? Шкаф. Твою мать, что же здесь все-таки произошло? Куда ребята делись? Лови, лови, товарищ Сердюк, момент истины — пока еще товарищ, но на грани того, чтобы стать гражданином.
Чавкая явно пропускающими воду туфлями, с кухни в комнату вошел историк. В левой руке, как охотник подстреленную утку, он торжественно держал непочатую бутылку водки «Смирновъ».
— Это так сказать, компенсация морального ущерба. Пошли отсюда. Нас внизу закуска ждет.
— Так от водки же тупеют. Выпил — и матрац, — напомнил Кирилл, тупо разглядывая бутыль. Откуда она здесь взялась? Или, несмотря на строжайший запрет, «слухачи» пили на службе? Что ж, в своем рапорте он подробно расскажет и о незапертой двери, и об этой бутылке. Глядишь, начальство поймет, что в столь нелепой ситуации лейтенант Сердюк вел себя не то чтобы героем, Мальчишем-Кибальчишем, но все же разумно, честь мундира не роняя.
— Ноги промокли. А если простуда? — резонно ответил старик. — Пошли, чего встал. Не то придется изучать водолазное дело. Я как-то писал про водолазов. Был такой знаменитый водолаз — старшина Джозеф Карнеке. Это он в Пирл-Харборе после седьмого декабря корабли со дна поднимал...
— Пошли, — легко согласился Кирилл: чем быстрее они уйдут, тем от греха подальше.
Они вернулись, метя ступеньки и прихожую влажными следами, и Михалыч проворно смотался на кухню. За стаканами.
— Выпить надо немедленно. А то насморк схвачу. «Беги, беги, — зло подумал Кирилл. — Так-то оно лучше. А то — „От водки тупеют“! В досье русским по белому написано: „Склонен к алкоголизму“. А ежели так в досье написано, значит, пей и не выделывайся. И в шалмане, где я тебя цеплял, тоже за мой... пардон, за государственный счет пиво хлебать не гнушался, как лошадь Пржевальского. А тут выпендривается...»
Пятно протечки на стене в коридоре доросло до пола. И на полу начала образовываться лужа. Чуткий нос Сердюка уловил знакомый, неожиданный здесь запах. Пахло любимой маркой крема для обуви. Неужели Шкипер иногда чистит ботинки?
— Это даже неплохо, — сообщил повеселевший историк, увлекая ученика в комнату и приглашая сесть на стул-ветеран. — Заодно и полы помоются.
— Может, что-то надо делать?
Фээсбэшник знал, что нужно делать: под каким-нибудь предлогом покинуть дом и из телефонной будки доложить о происходящем начальству.
— Вон на стенке уже не ручей, а гинекологические древеса растут.
Кирилл продолжал мочить шутку за шуткой, как велела вида, хотя было уже, ох, как не до шуток. Лучше бы сегодня дежурным офицером оказался не майор, а подполковник. Майор, собака, не будет делить на правых и виноватых.
— А что тут поделаешь? Пока вся вода не протечет мне, а от меня на второй этаж, ничего не поделаешь. И гады будут обязаны всем ремонт сделать. Ты не знаешь магазин, где самые дорогие обои?
Кирилл непроизвольно усмехнулся. Ему пришло в голову, что когда-нибудь и за похороны этого неформала придется платить тоже родной ФСБ.
— За это следует выпить, — стремясь хоть чем-то занять подопечного, а самому в это время решиться хоть на что-нибудь, предложил Кирилл. Но в голову, как волосы в рот, как мухи в варенье, как Жириновский в Президенты, лезли мысли: «Щас бы пивка холодненького... Щас бы диск Хендрикса на полную...»
— Вот и я про то же. — Радостный Михалыч свернул пластмассовую головку бутыли и разлил по стаканам. Один стакан протянул ученику, второй взял вдуку так, словно это и не стакан вовсе, а грузинский рог с «Хванчкарой», но тут взгляд его зацепился за что-то на столе.
— Вот здесь, в газете, сказано, что начался новый этап переговоров о разделе Черноморского флота. Давай выпьем за то, чтобы весь флот остался российским.
Кирилл выпить смог. Закашлялся разве что. И не потому что водка оказалась чересчур крепкой. Нет, выпивать Кирилл умел, отсюда и задания часто получал соответствующие.
Но... когда они уходили из квартиры, никакой газеты на столе не было. Там лежал пожелтевший «Боевой листок».
— Да. С Черноморским флотом не все так просто, — прислушиваясь, как алкоголь начинает согревать душу, довольно откинулся на спинку кресла Михалыч. — Казалось бы, кому он нужен, этот образцово-показательный флот? Знаешь, теперь у молодых лейтенантов перед распределением в голове одна мысль: лишь бы не попасть на ЧФ. Уж лучше в Гремиху. И не только теперь. Всегда так было. Ну, не всегда, где-то с начала пятидесятых. Перспективы служебного роста на ЧФ — никакие. Если туда попал, считай, выше командира корабля не поднимешься. В Севастополе, если ты не по гражданке одет, пивка не смей попить. Тут же патруль заметет, хоть ты лейтеха, хоть каптри. А патрули идут с дистанцией в сто метров. Жуть! Совершенно не понимаю, на кой ляд Украина и Россия этот флот делят-делят, а поделить не могут. Да пропади он пропадом!
Историк перевел дух, успокоился малость и поднял раскрытый и сложенный посередине «Московский комсомолец».
А вот в этой газетенке, — с коньяка он явно пересел на своего конька, — пишут про Курилы. Опять-де бравые японцы на требуют. И подпись под статьей хорошая: «А.Созидалов». Знаю я этого Созидалова. Раз в три месяца захаживает, сволочь. Кричит с порога: «Михалыч, спасай! Дай наколку, а то я тут по бабам загулял, неделю в редакции не появлялся, редактор уволит». Добрый я человек. Конечно, наколку даю. А он потом, гад, в разных газетах в статье только названия меняет. Хоть бы раз проставился, скотина.
— Ну и что Курилы? — находившийся в этот миг очень далеко отсюда, спросил из вежливости лейтенант Сердюк, почесывая темя для ускорения мыслительного процесса.
— Курилы — ерунда, — отмахнулся Шкипер. — Бравые японцы таким образом только свой кодекс Бусидо тешат. Не кодекс, а комплекс неполноценности какой-то. Дескать, никому никогда ничего не прощаем. А на самом деле они давно смирились. Мы даже за это пить не будем — за то, чтоб Курилы нашими остались. Все решилось еще в девятьсот третьем, даже до русско-японской.
— А газеты эти откуда взялись? — пошел ва-банк Сердюк.
— Наверно, водолазы подбросили, — сам же и засмеялся над шуткой слегка захмелевший мастер. — Я про водолазов целую книгу написал. Про Джозефа Карнеке. «В сером скафандре с алыми подошвами, легкой водолазной походкой...»
Кирилл слушал вполуха. Не выдержал, тяжело встал, вышел в коридор. Резко оглянулся — никого. Заглянул в ванну. Под ванну. Зашел в туалет. Обернулся. Спустил воду. Вышел на кухню. Никого. Вернулся.
— Я вот думаю, — тревожно озирая комнату, поделился думой ученик, — что стекающая вода может попортить книги на стеллажах в твоем шалмане.
— Не беспокойся, — отмахнулся учитель и разлил по второй.
Пронзительно зазвонил стоящий на убогом табурете рядом со стопкой книг телефон. Михалыч привычно, не поднимаясь из кресла, снял трубку.
