их бизнес был связан с настольным теннисом. Мой отец (сегодня, наверное, его назвали бы прирожденным бизнесменом) во время какой-то не слишком успешной деловой поездки, как-то связанной с торговлей рыболовными снастями, взял в аренду надувной шатер и установил его на участке, который ему предложили снять по дешевке. Дешевизна объяснялась расположением участка: он находился в конце разбитой грунтовой дороги на дальней границе национального парка на севере Финляндии. В шатре разместился десяток столов для настольного тенниса. «Пинг-понг в раю» — так назвали родители свое предприятие. Шатер поскрипывал, и звуки в нем отдавались гулким эхом, пока мы с братом по его настоянию до бесконечности, партия за партией, сражались в настольный теннис. Я предпочел бы решать уравнения, поскольку в то время уже неплохо разбирался в математике и она стала мне надежной опорой в окружающем хаосе, тогда проявившемся в форме настольного тенниса.
(Вообще говоря, в хаосе ничего нового для меня не было. Мы только что переехали с юга Финляндии и просто поменяли один хаос на другой. Там, где мы жили прежде, родители открыли музей молочной упаковки, число посетителей которого категорически не отвечало их ожиданиям.)
Не могу сказать, что за прошедшие годы я соскучился по настольному теннису.
Помимо игры в теннис, я поддерживал беседу с отцами и хвалил Туули и других детей за грандиозные замыслы и их воплощение. Честно говоря, отдельные нюансы этих замыслов оставались для меня не совсем понятными. Ни теннис, ни восторженные отзывы не казались мне такими уж необходимыми. Я еще раньше заметил, что семейная жизнь подразумевает, помимо огромных компромиссов, значительный дискомфорт во многих вещах. Поэтому упомянутая ситуация не стала для меня такой неожиданностью, какой могла бы стать раньше. В общем, я старался по мере сил махать ракеткой и расхваливать примитивное искусство наших детей.
Но добиться особенного успеха не удавалось: встреча с Олави не шла у меня из головы.
Когда ты так творчески разукрасил физиономию другого человека, забыть об этом непросто. Однако этим дело не ограничивалось. Мысленно я все время возвращался к словам, брошенным мне Олави, а они, в свою очередь, открывали новые смыслы и подходы к тому, что я уже знал. На обратном пути я принял решение.
— Классный день, — сказала Туули, когда мы остановились перед светофором. — Я многому научилась.
Я подтвердил, что придерживаюсь того же мнения, и подумал, что, если бы меня попросили назвать лучшее событие сегодняшнего дня, я назвал бы радость Туули. Впрочем, глупо отрицать, что я и сам кое-чему научился.
— Пойдешь со мной в следующую субботу? Опять будем спреить.
— Что-что?
— В следующую субботу мы опять будем рисовать граффити. Ты пойдешь со мной?
— Хм… Не знаю пока, — ответил я.
Включился зеленый. Я еще раз посмотрел по сторонам — налево и направо — прежде чем перейти дорогу.
— А ты спреить умеешь? — спросила Туули, когда мы оказались на другой стороне.
Вопрос был логическим продолжением предыдущего, но застал меня врасплох. Посмотреть на ситуацию под таким углом мне как-то не приходило в голову.
— Разумеется, — ответил я и сам удивился. — Я этого не знал, но сегодня выяснилось, что у меня неплохо получается. Все дело в мотивации.
Туули посмотрела на меня, улыбнулась и ничего не сказала. Я тоже улыбнулся. Снова Туули заговорила уже на другую тему, касающуюся вечерней детской телепередачи.
Мы подошли к дому, когда зимний день угасал и на улице зажглись фонари.
Поздно вечером я сообщил вернувшейся из мастерской Лауре, что мне нужно съездить в парк приключений. Она ответила, что понимает, как мне важен парк, но ей кажется, что сейчас не самое подходящее время для его посещения. Ничего не оставалось, как честно ответить: я — единственный, кто может решить одну не терпящую отлагательства проблему. Лаура, помолчав, ответила, что, вероятно, так оно и есть.
И я отправился в парк.
Правда, не в свой.
Это не лучшее утро в моей жизни. Поспать ночью толком не удалось. Сначала я забрался в парк приключений к нашим конкурентам, попал там в передрягу и убежал и от полиции, и от бандитов. Потом кружными путями вернулся домой, где сказал недоумевающей Лауре, что не отвечал на звонки, потому что выключил телефон и забыл его в прихожей на шляпной полке. Остаток ночи я пролежал, размышляя о ситуации, в которую угодил.
Кстати, о телефоне. С самого утра он разрывается от сообщений по поводу поездки в Париж и совместного приготовления пиццы: папаши одноклассников Туули из экономии отправляют сообщения через Вотсап. Взволнованные сотрудники моего парка тоже строчат мне в общем чате. И все хотят от меня одного: чтобы я решил их проблемы.
Заставляю себя позавтракать.
Есть действительно хочется, это факт, но даже простое пережевывание и глотание пищи требуют к себе некоторого внимания. Трудно продумывать совместную поездку на экоферму за органическими продуктами для пиццы, когда из головы не выходит, что я теперь не только подозреваемый в убийстве, но и без пяти минут банкрот. Ржаные лепешки, нарезка из индейки, йогурт и чай кажутся совершенно несъедобными, словно я пытаюсь жевать собственную рубашку, или грызть стол, или откусывать от чего-то еще, не предназначенного в пищу. Тем не менее мне удается поесть; я загружаю посудомоечную машину и впервые испытываю облегчение от того, что сегодня Лауре Хеланто некогда сидеть со мной за завтраком.
Она проснулась позже меня; я слышал, как она умывается, потом одевается в прихожей. Лаура, не завтракая, отправляется в свою мастерскую, где ее ждет посылка с материалами для работы.
Мысль о том, что сегодня утром мне легче без Лауры, немножко терзает меня, как будто я ей изменяю. Разумеется, все не так однозначно, это я понимаю. И в который раз спрашиваю себя: неужели все супруги, имеющие секреты друг от друга, ведут себя так же: прячутся на кухне, не желая рассказывать близкому человеку о том, что их подозревают в убийстве, и дожидаются, пока тот уйдет по своим делам, втайне надеясь, что эти дела не связаны с промышленным шпионажем, погонями, преследованием и смертоносными вафельными рожками.
Я захлопываю дверцу посудомоечной машины и бреду в ванную, отмечая, как все-таки паршиво я спал.
В прихожей натыкаюсь на Лауру.
— Прости, солнышко, — говорит она, одновременно натягивая куртку, обматывая шею шарфом и одаривая меня где-то в районе носа громким поцелуем, пахнущим мятной зубной пастой. —
