— Рената Литвинова, что ли? — опознал Савицкий.
Жозефина поглядела на него огромными сумасшедшими глазами и несколько раз едва заметно кивнула.
— Ну, вот, — присаживаясь на краешек стула, произнесла она. — Просто если чувствуешь так, как чувствую я, то слова не нужны. Вы, наверное, подумали тут себе: клоунесса, чудик. И да, и нет. А я живая, понимаете? Люди сейчас такие, что не поймешь — из пластика они или из мяса, а у меня еще и душа. Я могу повеселить людей, нет, мне не сложно, но хочется другого. Вы меня понимаете, Петр?
— Стараюсь, — пробормотал Савицкий. — Но вы так стремительно меняетесь...
— Это потому, что у меня совсем нет духовного общения. Люди приходят и уходят, и мы не успеваем узнать друг друга, не успеваем понять, как сразу надо прощаться. От этого я замыкаюсь в себе, в своей скорлупе. И от скуки раскрашиваю эту скорлупу в разные цвета. Вера, вы меня понимаете?
— Да, конечно, есть такая русская традиция — красить яйца, — блеснула знаниями княжна. — Мы дома тоже красим. Но ведь православная Пасха уже прошла.
— Верно, — вздохнула Жозефина.
Из какого-то едва заметного кармана она достала тонкую сигарету и замерла, ожидая, что к ней потянутся с зажигалками. Но никто не потянулся: Савицкий и Вера не курили, а Паша Живой забыл, где лежат реквизированные у Савицкого спички. Эта драматическая пауза могла продолжаться бесконечно, но тут раздался громкий стук в дверь. Стучали, по-видимому, ногой.
— Жопа, ты сегодня в каком образе? — спросил из коридора мужской голос. — Выпить дашь?
— Вован вернулся, — уронила сигарету Жозефина. — Это он меня таким словом зовет, потому что я Жозефина Павловна. Сволочь грубиянская! Он как на меня наедет — так я сразу и развоплощаюсь. Реакция организма такая.
— Может быть, поговорить с ним по-мужски? — поднялся с места Петр Алексеевич.
— Не стоит. Вы уедете, а я тут с ним останусь. Я должна сама, сама! Но я такая слабая... Он каждый день дарит мне во-от такой букет неприятностей, — тихо пожаловалась Жозефина.
Она выпила залпом сто грамм и исчезла в своей комнате.
Сообразив, что сегодня ему не нальют, Вован пнул дверь еще раз и ушел. Казалось, что на этом все и закончится. Но тут хозяйка вышла к гостям в последний раз. На ней была шелковая темно-коричневая блузка с бантиком, шерстяная юбка до колена, волосы были скромно заколоты, макияж почти отсутствовал.
— Дорогие ребята, я забыла сказать, чтобы вы располагались как дома. Выбирайте себе спальные места. Очень мило с вашей стороны, что вы меня посетили. Запасные ключи я оставляю на подоконнике. Завтрак приготовите себе сами. А я пойду к себе, проверять тетради. Может быть, сегодня ночью он явится.
— Кто явится? — испуганно спросила Вера.
— Сашенька... Пушкин... — вздохнула Жозефина Павловна и исчезла в гримуборной. Повернулся ключ в замке. Представление было окончено.
— Какой Пушкин? — встревожено спросил Савицкий. — Белая горячка, что ли?
— До горячки еще далеко, — успокоил его Живой. — Она сейчас в образе нашей училки русского и литературы. В таком состоянии она проверяет тетради и хочет, чтобы к ней явился Пушкин.
— Зачем?
— Чтобы полюбить ее страстно.
— Она проверяет тетради? — удивилась Вера. — Она в самом деле учительница?
— Тетради у Сени свои, старые, школьные. Живого места там не осталось уже, а он их проверяет и проверяет. А Пушкин все не идет... — как-то вдруг очень по-человечески пожалел друга Паша, раздвинул тарелки и аккуратно положил голову на стол.
— Широко жил Дмитрий Иваныч! Домик элитный, построен явно по голландскому проекту. Квартирка, правда, на первом этаже, да и капремонт, наверно, делали еще при Бойле-Мариотте. Но локейшен знатный!
Искатели эликсира князя Собакина стояли перед главным зданием Петербургского университета — знаменитыми «Двенадцатью коллегиями». Как выяснил Паша, именно здесь, в квартире, расположенной слева от входа, Дмитрий Иванович Менделеев прожил почти сорок лет и увидел во сне свою таблицу. Теперь здесь был музей-архив, и в нем мог отыскаться заветный прибор. Троица прибыла на место в одиннадцать утра, точно к открытию.
Дав оценку уровню жизни профессора химии, Живой подошел к высокой чугунной ограде, окружавшей здание, пощелкал по ней пальцем и заглянул сквозь прутья в окна музея.
— Рамы двойные, решетки тоже двойные, при входе наверняка круглосуточный пост охраны. Господ грабителей просят не беспокоиться.
— А мы что, собирались воровать музей? — изумилась княжна. — Пьер, что говорит этот бандит?
— Сестренка, ну что ты, что ты... — поспешил успокоить ее Савицкий. — Конечно, мы не будем грабить Менделеева. Паша шутит.
— Шутки шутками, — откликнулся тот, — а добыть агрегат нам как-то надо. А как его добыть — фиг знает. Ну что, пойдем внутрь, сориентируемся на местности?
За массивными дверями обнаружился пост охраны с вертушкой.
— Что и требовалось доказать, — заметил Паша. — Здрасьте, мы в музей!
Погруженный в чтение охранник ответил, не поднимая головы:
— Музей летом не работает. Только экскурсионные группы. По предварительной записи.
— Да что вы говорите? — расстроился Живой. — Как же так — по предварительной? А мы как раз экскурсионная группа. Студенты-химики из Москвы. А вот эта мадемуазель — французский специалист по наследию Дмитрия Ивановича. Пишет диссертацию, смешивает растворы, изучает творческий путь. Прямо из Парижа.
Княжна улыбнулась и сказала: «Бонжур!»
Охранник оторвался от журнала «Максим» и посмотрел на нее.
— Специально приехали поклониться праху, — продолжал Паша. — В преддверии стосорокалетия гениальной таблицы. Может быть, пустите нас? Есть там кто-нибудь из сотрудников? Если есть, мы немедленно предварительно запишемся.
Охранник оглядел его дреды и намотанные на шею амулеты, потом снова посмотрел на Веру и открыл вертушку.
На мраморной плите над входом в музей были высечены золотые буквы:
Кабинетъ Дмитрiя Ивановича Менделеева
Савицкий вдавил кнопку звонка.
Примерно минуту никто не отзывался, а потом дверь отворилась, и перед студентами-химиками предстал совсем не музейного вида персонаж.
Это был крепкий, плотный дядя не старше тридцати пяти лет, но уже с изрядным пузом и хорошо обрисовавшейся лысиной. Впрочем, недостаток волос на его круглой голове компенсировала почти менделеевских габаритов борода. Одет сотрудник архива был в свитер крупной вязки и тренировочные штаны. Глаза у него были красные, мутные и припухшие, а рука крепко сжимала стакан с какой-то желтой жидкостью на дне. В целом он был похож на сильно обросшего кота Базилио.
— Здравствуйте, коллега! — затараторил Живой. — Мы из Москвы, хотим показать музей иностранному профессору-неорганику. Вы представляете, какая неприятность: ну не знали мы, что надо записываться! Я надеюсь, что в преддверии славного юбилея вы, как представитель петербургской интеллигенции, не откажете гостям из дальнего зарубежья, которые...
— Да проходите вы, ребята, чего языком молоть, — прервал его бородатый и посторонился, пропуская их в предбанник. — Тапочки только надевайте.
Экскурсионная группа прошла внутрь и приступила к сложному процессу надевания музейных тапочек. Савицкий помогал княжне.
— Вы это, короче, осматривайте там сами, — сказал сотрудник. — Кабинет у нас очень интересный, все вещи подлинные, из пробирной палатки. Руками только не трогайте, а то не ровен час — сигнализация сработает.
— А почему из пробирной палатки? — спросил Савицкий.
— Ну то есть из Палаты мер и весов, — объяснил ученый. — Он там жил последние годы.
— Может быть, вы проведете для нас экскурсию? Мы бы заплатили.
— Не могу я, парни, сейчас ничего, — замотал головой бородатый. — Эксперимент у меня идет. Вы уж там сами как-нибудь. Дверь только потом за собой захлопните. Лады?
Сказав это, кот Базилио скрылся за дверью с надписью «Администрация».
— Какой славный человек, — улыбнулась княжна. — А почему он называл нас «парни»? Он меня не заметил?
— А чего ему на тебя смотреть? — нагло ответил Живой. — Бодун у мужчины, разве не видно? Тут и на Мэрилин Монро смотреть не захочешь.
Маша обиделась так, что даже забыла изобразить на лице удивление при слове «бодун». «А Мэрилин Монро я тебе припомню отдельно», — подумала она, но тут же одернула себя: «Не выходить из роли!» — и поправила очки.
Экскурсанты прошли в кабинет. Здесь сразу бросались в глаза две вещи — множество одинаковых на вид книг в высоких шкафах и обилие совершенно не похожих друг на друга приборов. Обращали на себя внимание старинный фотоаппарат на треноге и огромный письменный стол. С картин и фотографий на пришельцев с подозрением смотрели господа в сюртуках и дамы в кринолинах.
