— Я помню, что сегодня твоя очередь, — сказала она, — но я знаю, что ты недавно открылся, поэтому решила сделать два захода подряд. Если, конечно, ты не позавтракал позже и не намерен пропустить ланч.
— Я вообще обошелся без завтрака, — сообщил я. — Только покормил Раффлса, потому что это была единственная возможность помешать ему путаться под ногами. Бедолага умирал с голоду. Я тоже, и до сих пор умираю, поэтому пропускать ланч не имею ни малейшего желания.
— Свинья, — сказала она.
— О какой свинье идет речь?
— О твоем коте, Берн. Он съел свой завтрак?
— До последней крошки.
— Он обошел тебя дважды. Я покормила его в четверть десятого, перед тем как сама открылась. А он тебе ни слова не сказал, да?
— Он сказал «мяу». Это считается?
— Аферист. Ну ладно, скоро увидимся. Что ты скажешь насчет сандвичей с пастрами[10] и парой бутылок крем-соды?
— Мяу, — сказал я.
— Очень любезно со стороны Марти, — говорила она. — Представляешь? Сначала ты воруешь у человека бейсбольные карточки, а потом он вызволяет тебя из тюрьмы.
— Я не воровал его карточки.
— Ну, а он думал, что воровал. Я хочу сказать, ваши отношения начинались не совсем гладко, зато теперь…
— Я встречаюсь с ним через пару часов, — сказал я. — У него в клубе.
— Наверное, вы давно не виделись?
— Относительно, — кивнул я и посмотрел на часы. — Примерно двадцать два часа.
— Где же?
— В «Паддингтоне». Не вечером, а днем. Когда я выходил из отеля, он как раз направлялся туда.
— Что он там делает?
— Этого он не сказал, потому что мы не разговаривали. Но думаю, совершал прелюбодеяние.
— Это что, такой отель, да, Берн?
— Отель, где совершают прелюбодеяния? А ты знаешь другие отели?
— В смысле — там полно проституток? Мне казалось, у него не такая репутация.
— Ты права, — согласился я, — но для прелюбодеяния не нужны проститутки. Для этого нужен лишь партнер, с которым не состоишь в браке.
— И у него такой был?
— Точнее, была, и она шла с ним под ручку. Я посмотрел на нее — и на нее стоило посмотреть. Но на меня, думаю, она не посмотрела либо не обратила внимания. Потому что она меня не узнала.
— Кто-то из твоих знакомых?
— Нет.
— О-о. А то мне подумалось…
— Что тебе подумалось?
— Что ты хотел сказать, будто это была Элис Котрелл.
— Нет.
— Значит, ты ее не знал. Но тогда с чего ты взял, что она тебя узнает?
— Не тогда, — пояснил я. — Позже.
— Позже?
— Когда я встретился с ней в коридоре шестого этажа. Видит бог, я отлично ее запомнил, хотя она в тот момент и была одета как паддингтонский медвежонок. А потом, в вестибюле, и она меня вспомнила. «Это он», — пропела она, милая крошка.
— Это ее ты видел с Марти?
— Ее самую, — кивнул я, — и, признаться, восхищен вкусом этого человека. Ее зовут Айзис Готье, и она живет в этом отеле.
— И она навела на тебя копов, а Марти вытащил тебя из камеры.
— Угу.
— А какое все это имеет отношение к письмам?
— Не знаю.
— Или к убийству? Есть тут какая-то связь?
— Хороший вопрос.
— Берн, это совершенно не похоже на пастрами.
— Я тоже так думаю.
— И просто не понимаю, как с этим может сочетаться крем-сода. Она вообще ни с чем не сочетается.
— Ты совершенно права.
— Берн, так что произошло прошлой ночью?
— Хотел бы я знать, — вздохнул я, — потому что я был там и меня загребли, так что лучше бы мне знать, что случилось.
Я пересказал ей все еще раз — от самого моего прибытия в отель «Паддингтон» прошлым вечером до того момента, как я покинул его в наручниках и под сольную арию Рэя, спевшего для меня «предупреждение Миранды».
— Мама всегда говорила, что нужно носить чистое нижнее белье, — продолжил я. — На тот случай, если меня собьет машина.
— Моя говорила то же самое, Берн, хотя никогда не объясняла зачем. Я просто решила, что это одно из правил, которым следуют приличные люди. Впрочем, какая разница? Если тебя собьет машина, разве твое нижнее белье не испачкается вместе со всем остальным?
— Я как-то об этом не думал, — признался я. — Но я следую ее совету и каждое утро надеваю чистое белье и за все эти годы ни разу не попал под машину.
— Какое расточительство.
— На самом-то деле ей стоило бы сказать, что чистое белье нужно носить на случай, если тебя будет обыскивать полиция.
— Потому что это гораздо более вероятно, чем угодить под «тойоту»?
— Ну, для меня уж наверняка. Конечно, очень неловко, если на тебе при обыске обнаружат грязные трусы. Впрочем, в чистых тоже чувствуешь себя неловко.
— Воображаю.
— Но если попадешь под машину, то рискуешь оказаться без сознания.
— Или даже мертвым.
— В любом случае ты даже не узнаешь, что нижнее белье у тебя грязное. А если и будешь в сознании — тебя это будет волновать? Мне лично найдется о чем подумать помимо того, что на мне грязные трусы.
— Ты испытывал неловкость прошлой ночью?
— Когда меня обыскивали? Надо сказать, было бы гораздо хуже, если бы они что-нибудь нашли. Я не о грязных трусах.
— Это хорошо, — кивнула она, — потому что мы и так слишком много о них говорим, и я бы предпочла больше не касаться этой темы. Так они ничего не нашли, Берн?
— Абсолютно! Они не обнаружили мои инструменты, иначе мне много бы чего предъявили. И не обнаружили писем Гулливера Фэйрберна к своему агенту, что естественно, поскольку я тоже их не обнаружил. А еще они не обнаружили…
Дверь магазина отворилась.
— …что случилось с Метсом вчера вечером, — невинным тоном продолжал я. — Этот юный левша, которого вызвали из Сарасоты, собирался начать вчера вечером, но я так и не узнал, удалось ему или нет.
Кэролайн посмотрела на меня как на человека, внезапно потерявшего рассудок или, как минимум, его существенную часть. Потом обернулась на дверь и все поняла.
Это был Рэй Киршман, в темно-синем костюме, при галстуке в красно-синюю полоску и, скорее всего, в чистом нижнем белье, которое, я надеялся, сидит на нем лучше, чем костюм. Он посмотрел на меня, покачал головой, посмотрел на Кэролайн, снова покачал головой, после чего подошел и облокотился на мой прилавок.
— Узнал, что тебя выпустили, — заговорил он. — Извини, что вообще пришлось тебя задержать. Но у меня не было выхода.
— Конечно, — ответил я. — Понимаю.
— Без обид, Берн?
— Без обид, Рэй.
— Рад слышать. Берн, должен сказать, ты уже несколько староват, чтобы шнырять по отелям. Это занятие для молодежи, а ты уже давно не мальчик. Ты уже на пороге солидного возраста.
— Если и на пороге, то не спешу через него переступать. А если мне не откроют, то взламывать замок я не стану.
— Впервые в жизни, — заметил Рэй. — Ты был в комнате той старушки прошлой ночью?
— Что тебя навело на эту мысль?
— Ничего, — коварно усмехнулся он.
— Ничего?
— Совершенно ничего, Берн. Ни инструментов взломщика, ни пачки бабла, ни коллекции монет, ни драгоценностей. Что там говорит наш друг-англичанин насчет собаки, которая не лает?
А действительно, что? Я обдумал эту фразу и предположил, что англичанин, который имеется в виду, — это Шерлок Холмс, а собака, которая имеется в виду, отнюдь не знаменитая собака Баскервилей (распространенная ошибка), а собака из рассказа «Серебряный», которая молчит как басенджи. Но в данный момент единственным англичанином, о котором я мог думать, был Редмонд О'Ханлон, а он, насколько я понимал, гораздо больше интересовался ягуарами, скорпионами и кусачими мухами, не говоря уж о нашей подруге рыбке-зубочистке. Какое ему дело до собак?
— Не знаю, Рэй, — признался я. — Что он говорит насчет собаки?
— Она кусается, Берн. Так же, как твоя история про номер, снятый для свиданий с девушкой. Такой человек, как ты, мог выбросить большие деньги за гостиничный номер по одной-единственной причине — чтобы совершить крупную кражу. Ты там собирался кое-что стырить.
— Допустим…
— Берн…
— Кэролайн, — сказал Рэй, — тебя разве не учили не перебивать?
— Меня очень старались научить, — ответила она, — но я плохо обучаюсь. Берн, вчера ночью он уже зачитывал тебе права? Следи за тем, что говоришь, потому что это может быть использовано против тебя. Он может поклясться в суде, что ты это сказал.
— Поклясться я могу в любом случае, — резонно заметил Рэй, — и неважно, что там скажет Берн. Человеку, который, давая свидетельские показания, не в состоянии истолковать дело в свою пользу, в полиции делать нечего. Но речь не о суде, Берн. Речь о том, как нам с тобой благополучно выбраться из этой истории. Ну так что, мне продолжать или пойти прогуляться?
— У меня есть выбор?
