Я улыбнулся.
– Да, в детстве я очень много читал и ничем иным не занимался. И у меня было личное укрытие – на огромном дубе, что рос не у нас на участке, а стоял, как теперь знаю, на чьей-то частной территории. Один раз я веткой разорвал те самые штанишки и получил нагоняй от Николетты. Шорты отец привез из Германии, в СССР такую одежду для детей не производили.
– То гигантское дерево росло на задах нашего надела, – кивнула Стефания Теодоровна. – Ой! Начинаю припоминать! Один раз писатель пришел к нам и извинился за своего шофера, который, не сообразив, что нарушает частную территорию, построил на ветвях дуба домик для сына хозяина. Павел Иванович тогда сказал: «Сооружение немедленно разберут». А Константин Петрович возразил: «Ни в коем случае! Мы в тот конец участка не ходим, ребенок никому не мешает, пусть играет. Только предупредите парнишку, чтобы не подходил к заброшенному колодцу, который находится на лужайке у дуба». Тогда Подушкин ответил: «Конечно, конечно. Ваня не шаловлив, не шумлив, не проказничает, будет в своем убежище книги читать». Ну до чего тесен мир!..
– В общем, Макс, – завершил я повествование, – Тефи считает, что знает меня с детства. Теперь далее. Как тебе уже известно, у нас с ней завтра днем намечена прогулка по новому дому. Предвидя твои вопросы, объясню. Стефания Теодоровна собралась купить Кириллу квартиру. Мне она сказала: «Сын совсем взрослый, неудобно ему в однокомнатной – хочется позвать гостей, повеселиться, девушку у себя ночевать оставить, а жилплощадь маленькая. Но тсс! Это секрет!» Я немного удивился и спросил, почему бы ей не прихватить с собой не меня, а Кирилла, ему же жить в апартаментах, Тефи прошептала: «Ванечка, я обожаю сюрпризы. И прекрасно знаю, что может понравиться Кирюше. Но одна осматривать новостройку не хочу. Нужен умный мужчина рядом, ведь риелторы очень хитрые, наговорят ерунды, а я поверю». Короче, пришлось согласиться.
– Молодец, Иван Павлович! – похвалил меня Воронов. – Я покопаюсь в биографии членов семейства Гусевых, а ты осторожно расспроси Стефанию, может, еще чего интересного вытянешь из нее про Игоря. Только на рожон не лезь, действуй с оглядкой. Во сколько у вас назначена встреча?
– В три часа я должен забрать Тефи. Куда поедем, она не сказала, – пояснил я.
– Предположим, минут за сорок вы доберетесь до места, там вам два часа за глаза хватит, потом назад тетушку отвезешь, – принялся подсчитывать Максим. – Значит, где-то в районе семи ты освободишься. Будь другом, скатайся потом к матери Пименовой.
– Нет уж, – испугался я, – уволь от обязанности сообщать пожилой даме о смерти ее дочери.
– Надежда Васильевна в курсе произошедшего, – остановил меня Воронов. – Тут, кстати, некая странность прослеживается. Валерия жила одна, в анкете при поступлении на работу в вуз она написала, что отец был военным, мать учительницей в школе, родители давно скончались. Кадровичка информацию проверять не стала – Пименова устраивалась не в то место, где кандидатов на должность через полиграф пропускают, всего-то в не особенно популярный институт. Гена Кругликов, которому я велел съездить на службу к Валерии и разузнать о ней побольше, выяснил, что ее считали сиротой, человеком без семьи. Она не торопилась домой, не делилась с коллегами кулинарными рецептами, не показывала фото мужа и детей, не хвасталась, как провела отпуск на море. И про родителей никогда не упоминала, все полагали, что их давно на свете нет. Валерию характеризуют как приятную, вежливую, никогда не повышающую голос женщину, симпатичную внешне и хорошо одевавшуюся. Правда, отмечают, что она предпочитала спортивный стиль, носила брюки и свитера, коротко стриглась, макияжем не пользовалась.
Мой друг-следователь стал рассказывать, что еще узнал о Пименовой…
Ректор института любит организовывать экскурсии. Студентов сажают в автобус, и они едут, допустим, в Суздаль. В пятницу группа заселяется в гостиницу, суббота-воскресенье посвящены осмотру музеев и достопримечательностей, а затем назад в Москву. Преподавательскому составу очень не нравятся подобные поездки, отели в провинции оставляют желать лучшего, за студентами нужен глаз да глаз, поэтому все, как могут, отлынивают от участия в этих мероприятиях. Единственным человеком, всегда с радостью соглашавшимся сопровождать ребят, была Пименова. Она тщательно готовилась к путешествиям, знала о местах, куда группа направлялась, даже больше профессиональных экскурсоводов.
Валерию уважали, но ни у кого не было с ней близких отношений, к себе в гости она коллег не приглашала, о ее личной жизни им ничего не известно.
Один раз Эмма Соломоновна, заведующая кафедрой политологии, столкнулась с Пименовой в концертном зале «Симфония», и та почему-то смутилась. Однако беседовала с дамой вежливо. Дамы вместе приблизились ко входу в зал, и пожилая капельдинер, стоявшая у дверей, воскликнула:
– Лерочка, рада вас видеть! Вы болели, да? В субботу не приходили. Арсений Шульгин прекрасно играл. Жаль, пропустили его выступление, совсем юный пианист, но очень одаренный.
Эмма Соломоновна не сумела скрыть удивления.
– Вы постоянно посещаете концерты?
– Люблю классическую музыку, – после короткой паузы призналась Пименова.
И тут прозвучал звонок.
– Пошли скорей, – засуетилась Эмма Соломоновна. – У вас какой ряд? Мое место в пятнадцатом.
– Мне удалось приобрести билет в ложу, – пробормотала Валерия.
Эмма Соломоновна переспросила:
– В ложу? Не знала, что туда может попасть обычный слушатель, думала, там сидят исключительно гости директора.
Пименова промямлила:
– Я завела знакомство с кассиршей, она посоветовала мне приходить за час до начала концерта, тогда снимается бронь с ложи.
Женщины разошлись, Валерия на самом деле села на привилегированное место. В антракте она не пошла прогуливаться по фойе – похоже, не желала продолжать беседу с завкафедрой политологии. То, что бывшая спортсменка оказалась меломанкой, постоянной посетительницей зала «Симфония», стало единственной информацией о личной жизни Валерии Алексеевны, которую удалось нарыть сотруднику Максима.
Воронов начал тщательно проверять биографию Пименовой и неожиданно выяснил интересную деталь. У женщины, которая по пожарной лестнице залезла на кухню Гусевых, действительно не было детей, и замуж она официально не выходила, а ее отец, бывший военный, на самом деле давно скончался от сердечного приступа. А вот мать, Надежда Васильевна, жива. Макс связался с ней и сообщил о внезапной кончине Валерии. Подробностей о гибели дочери он пожилой даме по телефону сообщать не стал, сказал, что ему необходимо лично поговорить с ней, и попросил разрешения приехать. В ответ раздались частые гудки. Макс решил, что подвела связь, набрал номер заново и услышал:
– Чего надо? Отвали! У меня нет детей!
А потом снова зазвучало: ту-ту-ту.
Только тогда следователь сообразил: телефонная компания ни при чем, бывшая учительница оба раза, прервав разговор, швырнула трубку. Похоже, известие о кончине дочери произвело на мать шокирующее впечатление.
– Некоторые люди от сильного стресса впадают в агрессию, – прервал я Воронова. – Но чем я могу помочь в данной ситуация? Пожилой даме требуется профессиональный психолог.
– Ваня, искать душеведа времени нет, и его консультация Пименовой-старшей бюджетом не предусмотрена, – забубнил мой лучший друг. – Ты мастер по разговорам со старухами, они на тебя хорошо реагируют – откровенничать начинают. Да, да, ты умеешь их обхаживать. Я такого дара лишен начисто, никогда не нравился божьим одуванчикам, они в моем присутствии чаще всего злятся. А нам сейчас важна любая информация о Валерии. Понимаешь?
– Ладно, – согласился я. – Значит, сначала к трем еду к Стефании, осматриваю вместе с ней квартиру, отвожу ее домой и мчусь к матери Пименовой. Сбрось мне эсэмэской ее адрес.
– С меня бутылка коньяка, – пообещал Максим.
– Так дешево не отделаешься, – пригрозил я. – Спиртное я и сам купить могу, должок за тобой останется. Когда понадобится, я вспомню о нем и потребую погасить.
– Сделаю все, что потребуешь, – опрометчиво пообещал Макс и отсоединился.
Не успел я положить трубку на стол, как в комнату вошла Татьяна.
– Ваняшка! Ты сегодня поедешь проведать Полю?
– Собирался заглянуть в клинику около часа, – ответил я, засовывая трубку в карман пиджака. – В чистую палату никого не пускают, помашу девочке рукой через стекло.
– Я была у Полинки вчера, – горестно вздохнула Таня. – Прямо сердце перевернулось, когда ее увидела – такая маленькая, тощенькая. Сделай одолжение, помоги, а?
Я усмехнулся: однако сегодня интересный день – все, как один, ждут от меня неких услуг.
Татьяна тем временем продолжала:
– Илюха совсем замотался, хватается за любую работу, не хочет, чтобы мы у тебя нахлебниками жили. И он жуть как за дочку переживает. Досталось ему, аж почернел весь, когда доктора впервые про дорогое лекарство заговорили, сообщили, что Полинке надо срочно уколы делать и таблетки пить. В областной больнице нам сразу нашептали: бесплатно могут дать не очень хорошие пилюли, нужны немецкие. Ага! Я как услышала сумму, которую за одну коробочку отдать следует, в панику впала. Нам столько денег никогда не заработать и не набрать. Врач же на мозг капал: прямо завтра курс начинайте, плохо Полине очень, а запустите болезнь, и в Москве не помогут, девочку назад в Богдановск умирать отправят. Я спать перестала. Днем плакать боялась, чтобы дочка не увидела, а ночью лежу, вою. Это что ж получается, думаю, Полинка умрет, потому что у нас денег нет? Лекарство-то есть, и поможет, но нам его не купить! В пачке десять таблеток, глотать надо по одной в день, курс лечения три месяца. Упаковка стоит девяносто тысяч…
