Ознакомительная версия.
– Я ищу Юрия Трофимова.
Лицо Любы осталось непроницаемым.
– Кого? – равнодушно переспросила она.
– Юрия Трофимова.
– Не знаю такого.
– Как же! Вы порекомендовали его Тоне в качестве жильца.
– Ах, этот!
– Вспомнили! – обрадовался я.
– Угу, – кивнула Люба, – только мы незнакомы. В смысле не дружим. Трофимов пришел ко мне за бумагами… э… свидетельство о разводе оформлял. Вежливый, приятный мужчина, сразу видно, богатый. Мы с ним парой слов перекинулись, Трофимов пожаловался, что остался без квартиры, дескать, бывшая супруга его выгнала, теперь хочет снимать. Ну я про Тоню и вспомнила.
– Скажите, Любочка, – ласково попросил я, демонстративно вынимая из бумажника зеленую купюру, – не помните ли вы данные супруги Юрия и ее адрес?
– Нет, конечно.
– А нельзя найти эту информацию?
– Как?!
– Просто поискать в архиве.
– Не получится, – быстро ответила Люба.
– Почему? Я заплачу в два раза больше!
Девушка поправила тусклые волосы.
– Понимаете, мы с Трофимовым поболтали, а потом я занялась его бумагами и выяснила, что Юрий все перепутал. Мой загс расположен на Доброслободской улице, а ему надо в другой район.
– А куда следовало обратиться Трофимову? – дожимал я Любу.
– Не помню, – ответила та.
– Просто беда!
– Рада бы вам помочь, да не могу! До свидания, – твердо заявила Люба.
Пришлось мне уходить несолоно хлебавши.
Несмотря на поздний час, спать не хотелось совершенно. Очевидно, от усталости у меня заболела поясница, да так сильно, что я поднялся на полпролета вверх, сел на подоконник и вынул сигарету. Сейчас покурю, подожду, пока ломота пройдет. В голове не было ни одной мысли, перед глазами маячила толстая труба мусоропровода, на лестнице стояла тишина.
Вдруг послышался скрип двери, шарканье шагов, звонок, лязг замка, и голос Любы спросил:
– Чего к телефону не подходишь?
– Выключила его на фиг, – ответила Тоня. – Не спишь?
– У меня уснешь! Все ей плохо!
– Больная, вот и мается.
Люба протяжно вздохнула.
– Да уж! Ты где этого мужика нашла?
– Которого?
– Совсем плохая? Ну того, что ко мне привела!
– А че?
– Просто ответь.
– Он Юркин приятель.
– Неужели? – усомнилась Люба.
– Верняк, – отрубила Тоня, – хороший парень, не сомневайся! Ой, дай расскажу, как мне свезло!
И Антонина принялась самозабвенно вещать про чайник, тостер, белье, полотенца и полную оплату за непрожитый апрель.
В самом разгаре ее рассказа послышалось лязганье, и скрипучий старушечий голос вклинился в беседу соседок:
– Вы, девки, ума лишились? На часы гляньте! Спать давно пора, а они оруть на всю лестницу.
– Не злись, баба Катя, – воскликнула Тоня. – Лучше послушай, как мне свезло!
– С Петькой помирилась? – предположила старуха.
– Нужен он мне, пьянь подзаборная, – фыркнула Тоня, – не об нем речь! Жилец, Юрка…
– Ладно, пойду спать, – решила Люба.
– Ступай, – милостиво отпустила ее Тоня, – я пока бабе Кате про свою удачу расскажу.
Хлопнула дверь – очевидно, Люба вернулась к себе, а Тоню снова понесло по кочкам беседы.
– Заплатил мне за апрель и съехал!
– Охо-хо, – заскрипела бабка.
– Мало того! Кучу добра оставил. Тысяч на пять! Не меньше! Эй, баба Катя, очнись!
– Я-то очнутая, – зевнула старуха, – а ты, Тонька, как в детстве дурой была, так ей и осталась! Раскидай мозгами, с чего бы мужику все бросать! Нечистое это дело.
– Вечно ты зудишь, – возмутилась Тоня, – просто моему везению завидуешь.
– Лучше помойку выброси, а то воняет.
– Что?
– Ведро в мусорник опрокинь.
– Это не мое!
– А чье?
– Любка забыла!
– Странно, однако, – изумилась бабка.
– И чего удивительного в помоях?
– Любка вечно жалится, что денег нет!
– Верно, на копейки живет.
– Ты в отбросы глянь.
– И че?
– Сверху банка пустая, из-под икры.
– Ну и?
– Откуда у Любки средства на деликатесы?
– Ой, не могу, Джеймс Бонд нашелся, – захихикала Тоня. – Может, подарил кто?
– Кто?
– Мужик!
– Чейный?
– Ясное дело, Любкин, не твой же!
– Мои кавалеры давно перемерли, – отрезала баба Катя, – а Любка страшнее голода, и не до парней ей. Откуда икра?
– Пойду спать, – бесцеремонно перебила старуху Тоня.
– А ведро?
– Оно не мое.
– Надо Любке позвонить, – заявила бабка.
– Не, – остановила соседку Тоня, – еще ее мамашку разбудим, та опять к себе Любку приставит. Пусть до утра стоит, никто его не сопрет.
– И то правда, – согласилась старуха, – дура ты, Тонька! Совсем головой не пользуешься. Нечистое дело с твоим жильцом!
– Да пошла ты, – огрызнулась Тоня.
Обе двери хлопнули почти одновременно. Я, совершенно забыв про внезапный приступ радикулита, подождал пару минут, потом на цыпочках спустился на лестничную площадку.
Красное помойное ведро сиротливо стояло у стены. На самом верху лежала жестяная синяя банка из-под черной икры, около нее виднелся смятый полиэтиленовый пакет с надписью «Памперсы для лежачих больных». Я ткнул пальцем в кнопку и вошел в лифт. Похоже, эта Люба завзятая врушка, только что жаловалась мне на вопиющую бедность, и вот, пожалуйста: икра да памперсы. Но мне нужно сказать Любе «спасибо». Я понял, где можно найти человека, который хорошо знаком с Трофимовым. Егора похоронили? А кто выписал свидетельство о смерти? Сотрудник загса! И просто так, за красивые глаза, справку не дадут. Кроме того, «покойного» не отпевал священнослужитель. Хоть Егор и не был верующим, но богохульствовать бы не стал. Мне бы, дураку, сразу сообразить, отчего священник не провожает покойного в последний путь. Только ведь в голову не могло прийти, какую шутку задумал приятель.
Утром я позвонил в дом Егора и со страхом спросил:
– Можно Ольгу Андреевну?
– Это я, – ответил хриплый голос.
Мне удалось скрыть удивление. Маму Егора все зовут Ольгушкой, причем фамильярно обращаться к ней начинают сразу же после знакомства. Кстати, она сама так представляется, протягивает тоненькую, как веточка, руку и говорит:
– Ольгушка.
Со спины старушку можно принять за девушку лет двадцати, веса в ней не наберется и сорока килограммов, одевается она в джинсы и свитера. Шубы Ольгушка не носит по идейным соображениям: раньше у нее в доме проживало четыре собаки и три кошки, теперь же остался лишь один перс, старый Базиль.
– Когда тебе перевалило за шестьдесят пять, – объяснила мне как-то Ольгушка, – аморально покупать щенка или котенка. Животные живут лет по пятнадцать, а кто даст гарантию, что я проскриплю еще столько же? И какова судьба собаки или киски после смерти хозяйки? Представляешь трагедию: выброшенное на улицу животное, приученное к комфортным условиям. Конечно, мне будет очень плохо без любимых пуделей и персов, но нельзя же проявлять эгоизм!
В этой фразе вся Ольгушка, о себе она думает в последнюю очередь. Иногда встречаются люди, насаждающие добро агрессивно, насильно заставляющие других вести правильный образ жизни. Хотя, что такое «правильно», на самом деле не знает никто. Всяк сверчок знает свой шесток, но, увы, эта простая мысль редко приходит людям в голову. Большинство из нас третирует домашних исключительно из желания сделать им хорошо. Мать семейства с желчным пузырем, набитым камнями, из лучших побуждений начинает потчевать семью протертыми супами и блюдами, сделанными на пару.
«Никакой колбасы, мяса и жареных кур, – вопит дама, выхватывая у мужа и детей «вредную» еду, – мне это доктор запретил».
Все так, но у других-то каменоломни в организме не обнаружены, они могут позволить себе жареные котлеты. Ан нет, хозяйка рьяно «оздоравливает» домашних и имеет в результате развод и скандал с детьми. Курить вредно! Но разве полезно грызть постоянно человека, который затравленно дымит на лестнице? «Опять сигареты! Ползарплаты искурил! Обо мне и детях подумал? Ты умрешь, кто о нас позаботится!» Помилуйте, чего больше в подобных высказываниях? Любви к мужу, заботы о нем либо страха за свое будущее и нежелания потерять заработок супруга?
Ольгушка никогда не была такой. Лет десять назад у нее диагностировали диабет. Другая бы слегла в кровать и заставила мир вертеться вокруг себя, постоянно упрекая домашних за их здоровье. Ольгушка просто стала соблюдать диету, при этом, учтите, она готовит еду для Егора и его жены, варит борщи со сладкой, запрещенной ей свеклой, печет потрясающие пироги, но сама ничего этого не ест.
Имеется еще одна причина, по которой я завидую Егору: Ольгушка обожает сына. Ее любовь не слепа, Дружинину частенько доставалось от нее за идиотские забавы типа спуска по веревке с верхнего этажа небоскреба, но если с Егором случалась беда, мать бросалась к нему на помощь, не раздумывая.
Я уже говорил, что мы с Егором познакомились в редакции журнала «Литературный Восток». Меня туда пристроил отец, это было последней услугой, которую Павел Подушкин оказал сыну. Если честно, наш коллектив почти полностью состоял из «детей» и «внуков». Главный редактор принимал на службу только своих и особо не утруждал сотрудников. Работа была не бей лежачего, приходили мы к одиннадцати, пили чай, болтали, потом немного читали чужие, чаще всего бездарные рукописи, обедали, вновь гоняли чаи и шли домой. Присутственных дней на неделе было три – понедельник, вторник и четверг. В среду и пятницу мы не приезжали в редакцию, работали дома, суббота и воскресенье были заслуженными выходными. Насколько я помню, платили мне сто восемьдесят рублей, замечательная зарплата по советским временам. А еще можно было оформить творческий отпуск. Единственная беда, омрачавшая прелесть этой службы, носила имя «коллеги». Такого количества зависти, желчи, сплетен и досужих разговоров я более никогда и нигде не встречал. Еще меня поражало редкостное двуличие сослуживцев. Очень хорошо помню, как мне удалось опубликовать пару собственных стихотворений в журнале «Москва». Гордый до невозможности, я, наивный юноша, притащил журнал на работу и начал хвастаться. На лицах коллег расцвели улыбки, из их уст посыпались поздравления и пожелания творческих удач.
Ознакомительная версия.
