Трофим прислушался к его бессвязным выкрикам и заговорил:
— Можаев, вы что, рехнулись? Какой заказчик? Чего вы вообще меня гоняете?
Чен бесстрашно подошел к краю крыши и даже наклонился, чтобы посмотреть, что происходит во дворе. Потом он боком придвинулся к рослому Трофиму, будто ребенок к отцу в минуту опасности.
— У нас обычный бизнес! — продолжал Трофим, разводя длинными руками и отступив на шаг от вьета.— Ты же сам видел! У нас такие люди перебывали, что, если я заговорю, они тебе голову враз открутят!
Вьет опять приблизился, и Трофим вновь машинально отодвинулся от него.
— Не слушай его! Это лапша! — трубил встревоженный Грешников.— Не позволяй им двигаться! Стоять!
— Откуда мне знать, что натворили эти косоглазые? — убеждал Авенира Трофим.— Разве я могу за всем уследить?
Затрещали отдираемые изнутри доски слухового окна. Опергруппа пробивала проход, спеша на помощь Авениру.
— Ты хозяин вьетов? — спросил Можаев, делая шаг навстречу.
— Ах, вот оно что… — Трофим выпрямился, очки его недобро блеснули. Он упер руки в бока и насмешливо, с вызовом произнес: — Видишь ли, братец кролик…
Это были его последние слова. Чен, стремительно развернувшись, ударил его пяткой в солнечное сплетение. Мощный удар был так точно выверен, что маленький вьет остался стоять на месте, даже не покачнувшись, а громадного «яппи» подбросило в воздух. Он сложился пополам, кроссовки его взлетели выше головы. Трофим рухнул шеей на край крыши, кувыркнулся через голову и исчез из виду. Снизу донеслись его запоздалый испуганный вскрик и звучный шлепок тела об асфальт. Тотчас заголосила, запричитала женщина с малороссийским говором. Очки Трофима, слетевшие при падении, поблескивая, лежали на краю крыши, свисая дужками во двор.
Вьет выдохнул и посмотрел прямо в глаза Авениру, выставившему ему навстречу пистолет. Можаев не сводил взора с его спокойного невыразительного лица. Впервые в его присутствии человек убил человека. Совсем недавно подорвался на мине злосчастный обладатель золотых перстней, но это было совсем другое…
Они смотрели долго, будто познавая друг друга.
— Не стреляй! — в отчаянии завопил Грешников со своей крыши.
Вьет первым отвел взгляд, перевел глаза на очки Трофима и вздохнул. Лицо его закаменело, превратившись в подобие восточной маски. Он сложил руки на груди, отвернулся и сел на корточки, глядя в голубую даль над домами и деревьями. Из окна на крышу, цепляясь автоматом, уже выбирался громадный молодой омоновец. Авенир опустил пистолет.
Странное оцепенение охватило его. Он удивленно прислушивался к себе. Он смотрел, как с крыши, заломив худые руки выше головы, уводят голого по пояс человека, который только что с неохотой и сожалением выполнил свой долг так же, как недавно Авенир выполнил свой. Айни не лгала. Они были очень схожи с Ченом. Теперь Можаев это ясно увидел.
Он спустился вместе с опергруппой и сидел на лавочке над замершим на асфальте Трофимом. Из-под разбитой головы «яппи» вытекала густая черная кровь. Множество маленьких муравьев уже проторило к ней дорожку от своего муравейника. Омоновцы на крыше с криками и шутками спускали на балкон обвязанного веревками матерившегося Грешникова. Опер категорически отказывался возвращаться с крыши тем путем, которым туда попал.
IV
Монумент был доволен, как сытый лев. У него был главный подозреваемый, взятый на горячем, а что еще надо сыскарю? Авенир, напротив, ощущал, что за своим мальчишеским желанием побегать, поиграть в сыщиков и воров он забросил главное свое дело, для которого был рожден, а именно думанье. Уже труп Трофима увезли, уже усатая дворничиха, крестясь от пережитого страха на фонарный столб, присыпала черное пятно желтым песочком, а он все сидел и наблюдал за неутомимым движением маленьких черных муравьев. Он копался в памяти, припоминая все, что читал или слышал о психологии обособленных групп и примитивных народов, и, найдя свой багаж недостаточным, направился туда, куда нынешний русский интеллигент после окончания университета никогда не заглядывает. Он пошел в университетскую библиотеку.
До самого вечера сидел он над журналами, поспешно глотая статью за статьей, сам не зная, что же, в сущности, ищет. В опустевшем читальном зале чей-то громкий храп не давал ему сосредоточиться. Авенир привстал из-за стопок книг и журналов и увидел неподалеку маленького толстого неопрятного человека, заливисто храпевшего над тоненькой брошюрой. Он узнал этого человека по необъятно широкой лысине в обрамлении кустиков седых волос.
— Профессор… — несмело окликнул его Авенир.— Профессор! Помните меня? Я у вас учился!
— У меня многие учились,— недовольно пробурчал человек, проснувшись и слегка покачиваясь.— Впрочем, вас помню. Вы всегда зазубривали текст учебника, не вникая и не пытаясь осмыслить содержание!
— Зато теперь пытаюсь.
— Вы ищете ответы на свои вопросы в учебниках? Чушь! В учебниках есть ответы на вопросы их авторов, таких же ископаемых, как я! Что же вас интересует?
— Я не могу точно сформулировать…
— Неудивительно!..
— Скажите, возможно ли, на ваш взгляд, чтобы муравей одного вида подчинил себе целый муравейник другого вида?
— Чушь в квадрате! Муравьи воруют друг у друга яйца, но не живых особей. Если рассматривать генерации от разных маток, обитающих в одном муравейнике… М-м… Но, как я догадываюсь, это все аналогии. Я социолог, а не энтомолог, если вы помните разницу. Муравейник — никудышный аналог современного общества.
— А если не современного?
— Когда-то Платон видел в нем образец общественного устройства. Основное отличие, голубчик, в том, что в подобных обществах не признается ценность личности. Главное — социум и его выживание. Такие общества формируются в суровых условиях и легко жертвуют человеческим строительным материалом для достижения общих целей.
— Да-да-да! А скажите, что произойдет, если подобное общество врастет в современное?
— Так это сплошь и рядом! Мафия, например. Оттого законы таких образований дики и напоминают каннибализм.
— Но ведь наша юриспруденция предусматривает только личную ответственность и, как заразы, избегает ответственности корпоративной!
— Истоки этого ясны… Я понимаю, к чему вы клоните. Конечно, если некое этническое образование будет существовать в поле нашей юрисдикции, не признавая внутри себя приоритет личного над этносом… М-м… Да, наш закон окажется игрушкой в их руках. Жертвуя отдельными членами этноса, такое сообщество быстро добьется успеха и разовьется… Если сохранит в себе потенциал жертвенности. Подумайте на примерах жизни различных диаспор… А-ах… Публицистики на этот счет предостаточно. А теперь, простите, мне надо работать.
Авенир уже отошел к своему столу, но вдруг вернулся:
— Простите, профессор… Еще один вопрос. Вы не подскажете, в какой детской книге есть такой персонаж — Братец Кролик?
Маленький толстый человек уже уютно устроился над брошюрой и смежил веки, а потому голос его прозвучал недовольно:
— Братец Кролик?.. М-м… Братец Кролик просит Братца Лиса: делай со мной что хочешь, только не бросай меня в терновый куст… Профилактика детского негативизма… Что-то английское… Чушь! Какое отношение это имеет…
— Никакого, профессор, простите.
Авенир ушел, так ничего не прояснив для себя. Вечером, созерцая сумрак Евразии за окном кухни, он спросил стоявшую у плиты старуху:
— Нина Петровна! Вы бы согласились пожертвовать собой для общего дела?
— За сколько? — не оглядываясь, спросила старуха.
— Ни за сколько. Ради идеи.
— Стыдись бабке бороду клеить! — обозлилась соседка.— Деньги кончились, так и скажи! Уж восемьдесят скоро, а все жертвуй! Отжертвовала я! Теперя мне все жертвуют — на пропитание!
Авенир оставил злющую бабку и отправился на улицу. В тот день была пятница. Еще из окна кухни он заметил, как трепетные огоньки фонариков осветили половину окон третьего этажа общежития. Вьеты собирались на пятничные радения. Не строя никаких планов, Можаев пересек пустырь и, приблизившись, услыхал уже знакомое мелодичное пение. Первый этаж пустовал. Входные двери были заперты, заложены швабрами. Все население вьетского скита поднялось к духовному пастырю, и Айни, несомненно, была тоже там. Воспоминания о ней сладко томили Можаева.
Он обошел здание общежития сбоку и проворно поднялся на крышу по старой, шаткой пожарной лестнице. Слышно было, как вьеты поют и читают речитативом внизу. Не отдавая себе ясного отчета в поступках, влекомый скорее желанием узнать что-нибудь, чем осознанным решением, Авенир осторожно приблизился, ступая по циновкам, к спуску в святая святых вьетов и уловил ноздрями уже знакомый аромат сушеных трав. К его удивлению, дверь, выходившая на крышу, была не заперта. Он толкнул ее, пение зазвучало громче. В полутьме открылась узкая лестница, и Можаев пошел по ступенькам до следующей двери, ведущей в комнаты. Он отворил ее осторожно, по миллиметру, затаив дыхание. Открылось обширное темное помещение с окнами, заклеенными бумагой. Впереди висел плотный занавес на кольцах, за которым мелькали тени, слышались голоса. Там происходило главное действо, Авенир же проник в некое подобие алтаря или, скорее, притвора.
