А мы с Гришкой, закусив удила, заново поскакали по кругу. Расследование предстояло начать практически с нуля.
— Гриша, давай поймем, что у нас уже есть.
— Давай, Настя, поймем.
У коллеги почти неделю хворала жена, и он был крайне рассеянным. Про меня и говорить нечего. С Лешкой мы практически не общались. Ужинали чаще всего в разное время, а если и собирались вместе, то непременно дожидались Маргариту. Та вступила в самую активную фазу выбора, дома бывала редко, о чем я теперь даже жалела.
В общем, настроение у нас с коллегой было не самое рабочее. Но все-таки мы старались держать себя в руках.
— Сначала убили Фредди, — рассуждала я. — Потом была цепь покушений на девочек.
— Странно, что их не убили сразу.
— Да мало ли, Гриш, случайностей.
— Ладно, давай дальше. Кому выгодна смерть Фредди и девочек?
— Наследникам?
— Возможно. На данный момент наследниками являются Ангелина и Анвар. Но… Основное состояние осталось в руках Ангелины. Хотя, конечно, и Анвар получает солидный кусок, и он ему очень кстати. Я тут кое-что выяснил. Он играет, и сейчас у него не самый удачный период.
— Да ладно, я видела его квартиру. И еще одна как минимум имеется.
— Та, вторая, в закладе по долгам; первая тоже не сегодня-завтра на кон встанет.
— Нет, он не похож на убийцу. Он, конечно, может сгоряча пристукнуть. Но чтобы вот так…
— А Ангелина, по-твоему, тянет на убийцу?
— Ты, Гришенька, к ней просто неровно дышишь. Она же актриса! Она может сыграть все что угодно. Слезы лить, рвать на себе волосы, даже заболеть по системе Станиславского. Ты видел ее работу на сцене? Я видела. Она великая актриса. Гениальная, не побоюсь этого слова.
— Да, я понимаю. — Гришка потер переносицу. — Лизавета, а ты видела Ангелину Романову? — крикнул он нашей помощнице.
— Кто же ее не видел! Известная, сейчас в одном очень модном сериале играет. Правда, я его не смотрю, слишком заумный.
— И как она тебе?
— Красавица! — восхищенно сказала Лизавета. — Роковая женщина.
— Роковая? Роковая — это злая?
— Нет, Григорий Батькович, роковая — это та, ради которой мужики в дурь прут.
— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул головой Гришка. — Ладно, оставим это на потом. Теперь по поводу Фимы. Парень не так прост. Навел я тут о нем кое-какие справки и вот что выяснил. Лет пять назад он работал в одном ведомстве, весьма секретном. Как ты понимаешь, информация такого рода на дороге не валяется. Однако удалось узнать, что, возможно, он работал в отделе по ликвидации. Понимаешь, что это такое?
— Не из детского сада.
— Так вот, кое-какие выжимки из его досье удалось добыть лишь по той причине, что он проходит в архивах как погибший при исполнении.
— Ничего себе, — присвистнула я, — что-то у нас сплошные мертвецы кругом.
— Слушай дальше. Он жил под фамилией матери и по голландскому паспорту. В Россию въехал вместе с девочками, до этого в течение нескольких лет границу не пересекал. Его, что вполне вероятно, могли засечь бывшие коллеги и попытаться устранить еще раз.
— Как-то больно сложно они его устраняли.
— Да, согласен. Тем не менее будем иметь это в виду. Три года назад ему каким-то чудом удалось бежать от неминуемой расправы. Уж не знаю, чем он так насолил органам. Проделал он все чисто; до той поры, пока не появился в России, никто о нем ни сном ни духом не ведал.
— Интересно, а как он оказался рядом с сестрами?
— Вопрос. Я не знаю. Но до этого ни с Фредди, ни с Ангелиной он ни при каких обстоятельствах не пересекался.
— Да… все совпадает. Фредди говорил о том, что чувствовал опасность. Очень может быть, что она исходила именно от Фимы.
— Может быть, а может, и нет. Это надо как следует обмозговать. Кстати, ты видела его на вечере?
— Трудно сказать, там было много народу. Когда нас познакомили в аэропорту, показалось, что я с ним уже встречалась. Но не уверена.
— В общем, так: нам надо еще раз поговорить со всеми, кто так или иначе имеет отношение к трагедии — с Ангелиной, Светланой, гостями… Возможно, с теми людьми, которые знали девочек до их отъезда за границу. Наверное, и Анвара надо будет еще раз посетить. Я думаю, если найти к нему правильный подход, он будет более откровенным.
— Знаешь что, Гришенька, сам пойдешь эти подходы искать.
— Да и пойду, чего ты взъелась?
Отпустив мающуюся Лизавету домой, мы разожгли печку и еще долго сидели у огня, думая о своем. Гришу дома никто не ждал, а в больницу к жене уже не пускали. Она лежала на сохранении и соблюдала строгий распорядок дня. Мне домой просто не хотелось.
— А что, Настюха, вот разберемся со всеми делами, поедем к вам на дачу, да и оторвемся там, а? Ты с Лешкой-то решила проблемы?
— Да не знаю я. Другая у него. Что тут решишь?
— Ты кончай дурью маяться. Изведешь мужика.
— Изведу…— грустно усмехнулась я, подбрасывая в печку еще одно полешко. — Да разве это я его извожу?
— Все-таки вы, бабы, категорические дуры. Да мало ли в жизни бывает! Ну увивается вокруг него какая-то фифочка. Так чего же мужика в ее объятия еще и специально толкать?
— Это кто же толкает? А? Это я, что ли, толкаю?
— Ну не я же. Ты небось и дома такая же стукнутая ходишь. Представляю, как ему сладко.
— А как я должна себя вести? Радостно бросаться ему на шею?
— Тебе решать, Настюха. Но по большей части все зависит от женщины. Мужик никогда от привычной бабы не уйдет, пока она его сама не выгонит. Бывают, конечно, исключения! Но на то они и исключения, чтобы правило подтверждать. Лешка пока с тобой живет, а не с какой-то там… И коль ты его тоже любишь, дай ему понять, что это по-прежнему так, что он тебе нужен, что он всегда найдет у тебя понимание.
— Понимание — в чем? В кобелизме?
— Ой, не смеши меня. Тебе лет сколько? Пятнадцать? Жизнь есть жизнь, случается всякое. У мужика в крови — оприходовать новый объект. Тем более что иногда эти объекты буквально напрашиваются. Это неистребимо, как женское коварство и детская наивность.
— Хочешь сказать, что я должна смотреть на все сквозь пальцы?
— Ты, мать, вечно утрируешь! Я разве об этом сейчас говорю? Не отталкивай. Не глупи. Поговори с ним, попробуй аккуратно все выяснить.
— Да не хочет он ничего выяснять. Я уж пробовала, — пригорюнилась я.
— Значит, плохо пробовала. В любом случае не надо вот этого льда. От него мухи мрут, не то что мужики. Мужик — существо хрупкое, нежное и ранимое.
— Я тебя, Гриша, сейчас поленом стукну. Заодно проверю, насколько ты хрупкий.
Домой на этот раз я ехала в несколько приподнятом настроении. Гришке удалось расшатать какой-то кирпичик в прочном фундаменте моей обиды. Ладно, думала я, и правда, чего только не бывает. Я один раз чуть было не отдалась одному из подозреваемых, так на меня накатило. А потом выяснилось, что он пользуется особыми духами с какими-то там феромонами. Может, и эта Леночка чем-нибудь подобным пользуется. Сейчас вот приду и накормлю Лешку ужином.
Но ужином кормить было некого. Вениамин сыто храпел около прогрызенной коробки с сухим кормом. Теодор же благополучно доел фикус, за который принялся еще пару дней назад. До этого в его бездонный желудок канула нежно любимая Лешкой орхидея, мясистое “денежное дерево” и утыканный огромными колючками кактус.
А Лешки, несмотря на позднее время, дома не было. На автоответчике сдержанное сообщение, чтобы к ужину не ждала. Вот и приехали. Я снова схватила в охапку Вениамина и горько заплакала над своей незавидной долей. Как же ужасно чувствовать себя никому не нужной. Как же паршиво, когда мужчина, без которого не мыслишь и дня своей жизни, отделяется от тебя стеной. И из-за кого? Из-за крашеной кошки Леночки? Да пропади все пропадом, если некоторые люди настолько тупы! Веня, уже привычный к моим истерикам, покорно висел у меня на руках.
Вдруг слезы моментально высохли. Где-то поблизости я почувствовала присутствие другого человека. Ощущение было совершенно отчетливым. Кто-то замер. Там, за дверью. Кто-то внимательно слушал, что происходит в квартире. Слушал и раздумывал, примеривался. С недавних пор нервы мои были так оголены, что я видела и слышала порой гораздо больше, чем следовало. Тихо, стараясь едва касаться пола, я вышла в коридор. Выключила свет и открыла внутреннюю дверь. Господи, даже Марго сейчас нет рядом. Опять где-то шляется. Не дыша, приблизилась к глазку. Оттуда, с той стороны на меня кто-то смотрел. На площадке было темно, хотя когда я возвращалась домой, свет горел. Едва живая от страха, я отпрянула от двери, и в то же самое время в замочную скважину вставили ключ. Раздумывать было некогда.
Я опрометью кинулась к балкону, попутно прихватив плед, кота и поросенка. Теодор, наплевав на конспирацию, заверещал, а потом извернулся и укусил меня за плечо чуть не до крови. В двери завозились активнее. Видимо, действовали не ключом, а отмычкой. Распахнув балкон — была не была, — вышла в ледяную ночь. Прикрыв дверь, вжалась в стену и на секунду перевела дыхание. Четвертый этаж, не так уж и высоко, если прыгать. А можно попробовать перебраться к соседям. Для этого придется перемахнуть полметра, разделяющие наши балконы. Неужели не справлюсь? В квартире между тем кто-то уже был. Он медленно шел по коридору, вероятно, осматриваясь.
