Телефон висел на стене между насыпью из брикетов древесного угля и стенным шкафом, заменявшим кухню. На столике под ним кучей валялись обтрепанные телефонные справочники. Пирамида не рассыпалась лишь благодаря неустанной заботе пауков.
Я выбрал экземпляр, где перечень идет по номерам, и принялся искать абонента, обозначенного цифрами, записанными на заветной картонке со спичками. Детская забава.
— Юст Рожкирпро, — прочел я низким грудным голосом, словно выпевал драматическую арию, — Ножан-сюр-Марн, набережная Генерала Фудруайе, 16.
Имя мне ни о чем не говорило.
Угрюмый кабатчик поставил перед нами две щербатые чашки и налил густую коричневую жидкость, пахнувшую крепче, чем вся Бразилия. Он бросил в пойло по два куска сахара, как было принято у него на родине, воткнул ложки из сплава, напрочь лишенного серебра, затем плюнул на занозистый паркет и раздавил бациллы стерилизующей подошвой.
— Постарайтесь отвлечь хозяина, дорогая, — прошептал я, склоняясь над дымящейся чашкой.
Надо отдать должное Берте: она оказалась ценным сотрудником. Всегда готова к бою. Стоит ей услышать приказ, бросается выполнять, не задавая лишних вопросов.
— Шеф, — густым басом проворковала находчивая, — где тут дамская комната?
Старый брюзга, наливавший себе кальвадос (истинный патриот Оверни вовсе не обязан пренебрегать дарами Нормандии), мрачно обдумывал вопрос.
— Чего? проворчал он, так и не найдя ответа.
— Ватерклозет, — перевела моя помощница.
— То есть хотите сказать “уборная”? — перетолковал на свой лад уроженец сердца Франции.
— Именно, — конфузливо подтвердила Берта.
Хозяин сосредоточенно размышлял, словно его спросили о месте, где он не был с военных лет, и теперь не мог в точности припомнить, как туда добраться. Наконец он выдернул из кармана (почти оторвал от сердца) массивный ключ с толстым шнуром в ушке.
— Вот, — сказал он. — Как выйдете, сверните налево. Идите, пока не упретесь в тупик. Там, в левом внутреннем дворике, увидите старые тачки. За ними дверь в сарай. Откроете его вот этим ключом. Электрический выключатель слева. В глубине сарая дверь в уборную. Не ошибетесь, с одной стороны написано “М”, с другой — “Ж”, а один мой бывший служащий, знатный рисовальщик, намалевал от скуки огромную задницу. И не забудьте потом выключить свет!
Берта взяла Антуана на руки.
— Будьте лапочкой, — жеманно просюсюкала она, — проводите меня. Я такая растяпа, обязательно заблужусь.
Голос звучал слаще меда, взгляд хозяина был чернее антрацита. На секунду мне показалось, что усатый отправит милашку в укромный уголок одну. И все-таки он решился.
— Ладно, пошли!
Проходя мимо, он бросил на меня взгляд, исполненный брезгливого презрения. Папаша, чью дочь обрюхатили и к тому же заразили гусарским насморком, смотрел бы на коварного соблазнителя куда мягче.
— Некоторым женщинам — пробормотал старик, — не грех спросить своих муженьков: на что ты годен?
Припечатав меня словом, хозяин вышел.
Я тут же бросился к телефону, словно потерпевший кораблекрушение к надувному плотику. Никто (разве что автомат) не смог бы набрать семь цифр с такой быстротой, как это сделал я. Заметьте, в номере было больше “девяток”, чем “однушек”.
Сколько времени понадобится заике, чтобы сосчитать до шести? Именно через такой промежуток в трубке раздались тягучие гудки, они неслись с волшебных берегов Марны, столь любезной сердцу покойного генерала Галльени. Вот еще один вояка, который усмирял дикие кущи: Тонкий, Мадагаскар и прочие благословенные регионы. Усмирение заключалось в том, что недовольных мутузили до тех пор, пока наименее недовольные не объявляли себя совершенно довольными. Таким образом военные приобщали их к цивилизации!.. Но о чем это я, нашел время! Только и делаю, что забываюсь и привожу себя в чувство. Прочь, наваждение! Когда я наконец приберу себя к рукам, мне цены не будет.
Шедевры повалятся один за другим. Надеюсь, вы не сомневаетесь?
— Алло! — произнес сонный голос. Прерывистое дыхание с хрипотцой.
— Месье Рожкирпро? — спросил я.
— Его нет! — решительно заявил голос.
— Мне необходимо с ним срочно поговорить.
— Но его нет! — нетерпеливо ответил мой собеседник.
— Где я могу его найти? Это вопрос жизни и смерти! Пауза.
— Кто говорит?
— Поль Маниганс. Дело не терпит отлагательств.
Снова пауза.
— Дайте ваш номер. Если смогу его разыскать, он вам перезвонит.
Настаивать бесполезно. Этот гад следует строжайшим указаниям. Я назвал номер, нацарапанный на белом диске телефонного аппарата брюзги.
Оставалось ждать.
Кого?
Чего?
И сколько?
Я меланхолично прихлебывал коричневую бурду. Наступал роковой предрассветный час, когда уже не ночь, но еще не день. Момент перелома.
Я попытался собрать разбегающиеся мысли. Крикнул: “ау!”, созвал их, построил. Последние несколько часов прошли в ужасающей неразберихе. Все началось с пустяка, а потом пошло-поехало. И на данный момент у меня на руках четыре трупа, одна девица в бегах и пропавшая половина сопливого Пино.
Через открытую дверь я видел мою колымагу. Ее помятое рыло наводило грусть. Не люблю покалеченные вещи. Люди лучше переносят невзгоды. Потери их мобилизуют. Они получают удовольствие от протезов. Ковыляют вприпрыжку, приволакивают ногу. Хоть ползком, но доберутся до места назначения, нужда заставит. Белая трость, инвалидные повозки, вставные челюсти, фальшивые ресницы, накладная грудь, деревянная нога, рука на шарнирах. Они скачут на трех конечностях в толпе, ловко лавируют на колясках, учат язык Брайля, жестов, они изучают тишину! С ними возятся, массируют, приделывают руки-ноги, чуть ли не головы. На них женятся, их балуют, наряжают, обихаживают. Но вещи? Ремонт превращает их в утиль, малейшая поломка — и они уже не способны выполнять свое предназначение.
Я решил, выбрав, возможно, не самый удачный момент, сменить драндулет. Куплю что-нибудь большое, сверкающее, машину богатеев и стану вывозить матушку Фелицию на прогулки. Косоглазый “мерседес”, к примеру! С бархатными внутренностями. А пока на полу моей развалюхи валяется отрезанная голова, завернутая в обноски дуралея, загубившего свою жизнь по слабохарактерности и пристрастию к падали. Уверен, он был искренен, когда совсем недавно оплакивал неудавшуюся карьеру. Старый жулик… Я попытался уразуметь его роль в этой заварухе. Похоже, он следил за малышкой Терезой, за ее передвижениями и действиями и на короткое время позволил ей оторваться от бандитов и передохнуть под мостом Мари. Когда Маниганс увидел меня на тропе войны, то взял комиссара полиции в оборот, надеясь, что я смогу ему помочь. Помочь в чем?
Берта и угрюмый кабатчик не возвращались. Их длительное отсутствие начало меня беспокоить. Я чувствовал себя так, словно меня сглазили. Время шло, а меня охватывала гнетущая тоска. Может быть, давала знать накопившаяся усталость?
Я покосился на бутыль с кальвадосом, оставленную хозяином. Неплохо было бы пропустить стаканчик для бодрости.
Тягостные раздумья прервал звонок. Он звучал грустно, трещал еле-еле. Поверите ли, но я вздрогнул от неожиданности. Проворно схватил трубку и узнал одышливый голос, ответивший мне в первый раз.
— Алло! — сказал я. — Поль Маниганс у телефона…
— Я не смог связаться с месье Рожкирпиро. — Голос звучал как из засоренной трубы. — Сожалею… Позвоните завтра…
Я сообразил, что сейчас он нажмет на рычаг, и засуетился:
— Эй, послушайте! Неужто никак нельзя поговорить с ним немедленно, не может такого быть!
— До завтра… Позвоните в полдень.
Чпок, связь прервана.
Я стоял, прижав трубку к щеке, и слушал вялые гудки. Меня так и подмывало перезвонить астматику. Но потом я подумал: зачем? Хоть прищурься, хоть глаза вытаращи, картина не изменится, говаривал один малый, потерявший глаз. Либо Рожкирпипро не хочет со мной разговаривать, либо его действительно не могут найти.
Следовательно, надо взяться с другого конца. Пользуясь служебным положением, я налил себе полную рюмку кальвадоса. Невозможно устоять перед яблоком и его производными. Вспомните Адама, Вильгельма Телля… Меня перекосило. Впрочем, от такого уксуса даже рыцарское забрало перекосило бы. У хозяина, должно быть, глотка и желудок выложены винилом, если он хлещет эту гадость и не морщится.
Моя прекрасная сотрудница, нежная амазонка Берта не возвращалась. Я отправился на поиски. Старый брюзга что-то говорил о тупике. Первая дверь налево в глубине двора.
И действительно, я увидел армаду тачек у стены угольного сарая, прислоненных оглоблями вверх. Они напоминали раввинов у Стены плача. За тачками брезжил свет.
Я появился в самый разгар событий. Заметьте, открывшееся зрелище не потрясло меня до глубины души. Если уж быть до конца откровенным, я почувствовал легкую неловкость, словно совершил бестактность.
