знаю своих сотрудников. К сожалению, они, похоже, не настолько верят моим словам, как я надеялся. Впервые за утро в кафе повисает полная тишина.
— Это самое… — говорит Эса и замолкает.
Я вижу, что он не удовлетворен моим ответом, и это причиняет ему почти физические страдания.
— Вот как… — вторит ему Йоханна, и подбородок у нее дрожит.
— Конечно, тут командуете вы, — вступает Кристиан, играя бицепсами, и видно, что он с трудом сдерживается. — Вы директор. Но…
— Мы хотим действовать. — Минтту К затягивается так глубоко, что половина сигареты превращается в пепел.
— Хотим, — эхом отзывается Эса и кивает воинственно, как никогда.
— Действовать, — говорит Йоханна, и выражение ее лица явно отсылает к самым мрачным годам ее жизни, проведенным в тюрьме.
У меня в голове проносится вся моя недолгая история управления и владения парком. Я вспоминаю первые дни, когда мне было трудно убедить работников, сидящих сейчас передо мной, поверить в меня, в будущее парка. Затем, пройдя вместе с ними через трудности, я завоевал их доверие и заставил их разделить мою веру в то, что парк справится с финансовыми и другими проблемами. И вот теперь мне приходится удерживать их от активных действий в борьбе за парк. Мне страшно представить, к чему могло бы привести сочетание наступательных амбиций Эсы, хладнокровия Йоханны, неоспоримых физических качеств Кристиана и тяги к риску Минтту К. Результат был бы катастрофическим, и не только для меня. Но что мне остается делать?
— Прошу небольшую отсрочку, — говорю я. — Прежде чем мы приступим к тому, что вы предлагаете…
Снова интенсивный обмен взглядами.
— И как долго мы должны ждать? — спрашивает Йоханна.
Ясно, что неверный ответ приведет к тому, что я не получу никакой отсрочки.
Быстро прикидываю, что, с одной стороны, я не могу просить столько времени, сколько мне на самом деле понадобится, а с другой — времени, которое я могу попросить, мне, скорее всего, не хватит. Но делать нечего.
— Неделю, — говорю я.
Почти слышу, как тикают секунды. Затем Йоханна кивает. Другие тоже кивают.
— Три дня, — произносят все хором.
Сообщения в вотсаппе возымели действие. «Le Groupe Paris» собралась на экстренное совещание.
Гостиная, она же кухня, в таунхаусе у Танели, заполнилась взволнованными отцами в клетчатых рубашках. По счастью, остальные члены его семьи разошлись на это время по своим делам. Танели, чья пышная борода обрела какой-то новый рыжеватый блеск, напек слоек двух видов и теперь, как на конвейере, готовит в кофеварке размером с двигатель трактора кофе на любой вкус.
Папашам требуется кофе самых разных видов. Их запросы кажутся мне несколько надуманными и трудновыполнимыми в условиях квартиры, но, судя по всему, Танели они нисколько не смущают. Время от времени он вытирает руки о длинный фартук и снова хватается за рычаги и рукоятки своей фантастической кофеварки. У меня возникает ассоциация с космическим путешествием, будто я утратил связь с кораблем и несусь в одиночестве куда-то в темноту Вселенной, в то время как другие наслаждаются приятным полетом на челноке, пилотируемом Танели.
Я не до конца уверен, но мне показалось, что, когда я вошел, разговоры стихли. И вот теперь я сижу у окна в самом конце длинного дивана, и никто не садится рядом со мной, хотя сидячих мест явно не хватает. Даже Сами и Туукка, мои партнеры по настольному теннису и коллеги по отцовскому клубу, ведут у двери эмоциональный диалог, не обращая на меня никакого внимания.
В таунхаусе, конечно, очень уютно, но есть в таком жилище и элементы абсурда.
Площадь в сто квадратных метров поделена между тремя этажами. А значит, необходимы лестницы, отчего много площади пропадает. В результате получаем неоправданно завышенную стоимость квадратных метров, доступных для полезного использования, и неудобства, связанные с подъемом и спуском по лестнице. Тем не менее ловлю себя на том, что мысленно вписываю в этот интерьер Лауру, Туули и самого себя. Это один из побочных факторов недавнего изменения моего семейного положения, который негативно влияет на логическое мышление. Теперь многие мои расчеты приводят к схожим результатам, содержащим одновременно плюсы и минусы.
Наконец последний кофе сварен, и Танели снимает фартук. Он делает это привычными движениями — петля слетает, не касаясь головы, правая рука подхватывает фартук в воздухе, и Танели ловко набрасывает его на крючок. Похоже, Танели чувствует себя в своей стихии и тут же, без перерыва, начинает говорить:
— Спасибо всем, что смогли так быстро собраться. У нас тут, кажется, наметился небольшой кризис, когда выяснилось, что бюджет пока что остается до некоторой степени дефицитным. А ведь речь идет о детях. Нам нужно взяться за дело всерьез и составить такой бюджет, которого хватило бы на поездку.
Отцы кивают.
— Уверен, сегодня мы с этим справимся, — продолжает Танели. — Помните, что плохих предложений не бывает. У всех тут одинаковое право голоса, все идеи хороши.
Отцы снова кивают.
— Ответственным за бюджет, как мы помним, был назначен Хенри.
На этот раз отцы не кивают.
— Я предлагаю сразу предоставить слово Хенри. Попросим его описать нам ситуацию в целом, а потом смогут выступить и остальные. У кого появятся идеи — поднимайте руку. Хенри, пожалуйста.
Я быстро осматриваюсь вокруг. Не знаю, есть ли среди других отцов подозреваемые в убийстве в парке приключений. Или, может быть, у них тоже проблемы с полицейскими из разных подразделений или они, как и я, на грани банкротства? Думаю, вряд ли. В группе по подготовке школьной поездки в Париж сейчас тише, чем когда-либо. Все молчат, и даже блямканье входящих сообщений на телефоны прекратилось.
Начинаю выступление. Говорю, что ситуация никак не поменялась. Напоминаю о серьезном, если посмотреть правде в глаза, несоответствии между заявленными целями и фактическим состоянием бюджета. Еще раз рассказываю о проведенных мной подсчетах стоимости проекта и о том, сколько школьных ярмарок нам надо провести, если это будет единственным источником сбора средств на поездку. Затем кратко описываю проблемы со сроками и, завершая выступление, выражаю надежду, что при планировании путешествия мы будем опираться на реальные факты.
Собравшиеся отцы смотрят на меня секунду, другую… Потом начинают поднимать руки.
Наконец я не вижу никого без поднятой руки.
Полтора часа проходит в непрерывно сменяющих друг друга выступлениях, и я уже не знаю, а вернее сказать — не понимаю, хоть и внимательно слежу за развернувшимися дебатами, — как отцы, после бесчисленных предложений, все более фантастических, и
