Франсуа навсегда запомнил момент, когда в глазах его отца погас свет. Шок от появления живого и почти невредимого бокора, сменившийся яростью и гневом, затем – ужас, когда Пьер увидел распластанное на алтаре тело сына, над которым застыло безобразное лысое существо, державшее остро заточенный нож точно над сердцем жертвы.
– Выбирай, Пьер, – бокор с наслаждением наблюдал за страданиями своего врага, он просто купался в них, – жизнь твоего сына или жизнь той девчонки. Либо ты помогаешь мне вернуть силу, уничтожив маленькую дрянь, и тогда я отпускаю твоего мальчишку и обещаю уехать из Франции – места на земле предостаточно. Либо ты гордо отказываешься, и тогда я предоставлю тебе возможность насладиться мучениями твоего щенка. Иргали – черная мамбо, она, конечно, не имеет и десятой доли моего могущества, но зато обожает мучить таких молоденьких и красивых мальчиков, как твой сын. В свое время подобный ему очень обидел юную Иргали. И поверь, момента, когда черная мамбо вырежет его еще живое бьющееся сердце, мальчишка будет ждать с нетерпением. Правда, бедняга даже кричать не может, так что наблюдать за его мучениями в полной тишине будет еще забавнее. Верно, Иргали?
Сморщенная особь радостно ощерилась, явив миру полусгнившие зубы, и провела острием ножа от левого соска жертвы вниз, оставляя на коже кровоточащую полоску.
Это не было так уж больно, скорее страшно. Страшно смотреть, как меняется лицо отца. Шок, гнев, отчаяние, ярость – все это смешалось в горючую смесь, ослепительно вспыхнуло мучительной болью, несколько мгновений горело и наконец погасло. Оставив в глазах пепел. Серый пепел равнодушия.
– Я согласен, – даже голос Пьера изменился, в нем теперь шелестели сброшенные змеиные шкуры. – Отпусти его, я останусь вместо сына и сделаю все, что смогу.
– Э-э-э, нет, – укоризненно покачал головой колдун, – ты что, меня идиотом считаешь? Да твой щенок моментально побежит за помощью к остальным унганам.
– Не побежит. Ведь у тебя в руках буду я, и Франсуа вряд ли станет рисковать моей жизнью.
– Ты уверен? – насмешливо прищурился бокор. – Да ведь он влюблен в мать девчонки, Анну. И, поверь, сделает все, чтобы помочь ей. Ладно, хватит о всякой ерунде говорить. Сына твоего я никуда не отпущу, он останется здесь. Ты же будешь приезжать сюда по первому моему зову и делать все, что я прикажу. Дома скажешь, что Франсуа уехал на стажировку, скажем, в Канаду, и весь следующий семестр будет учиться там. Соответствующие звонки внимательного сына я обеспечу. В университете мой человек подтвердит эту версию. Да, малыш Франсуа, – повернулся бокор к лежавшему на алтаре парню, – твой профессор, пославший тебя за книгой, мой большой поклонник. Он обожает присутствовать при ритуалах черного вуду, а иногда и сам впадает в транс, впустив в себя лоа. Правда, в первый раз это было проделано с ним в принудительном порядке, но месье Анри понравилось, и теперь он – добровольный и преданнейший член общества Бизанго.
– Но хотя бы сними с моего сына заклятие неподвижности, – прошелестел Пьер.
– Сниму, – усмехнулся бокор, – но не полностью. Слишком уж он у тебя неугомонный, все время норовит сбежать. А мне лишняя головная боль ни к чему, постоянно следить за щенком некому. Поэтому до успешного завершения нашего с тобой общего дела мальчишка сможет ходить, есть, обслуживать себя, но и только. Разум его я отключу. Сам вернешь парня к нормальной жизни, когда получишь его обратно.
– А какая гарантия, что ты выполнишь свои обещания?
– Никакой, – пожал плечами колдун. – Могу и не выполнить. Но тогда одновременным исчезновением сильнейшего унгана и его сына заинтересуются твои, так сказать, соратники и начнут копать. А лишнее внимание мне не нужно. Да и надоело мне в Европе, тесно тут у вас, народа много, места мало, все друг у друга на виду. Американские континенты в этом смысле гораздо привлекательнее. Ох, чуть не забыл! Хотя, думаю, тебе не надо напоминать, что после того, как я вас отпущу, и ты, и твой щенок должны держать язык за зубами. Вряд ли остальные унганы и мамбо Жаклин поймут тебя, узнав, что ты сделал.
– Хорошо. Что ты от меня хочешь конкретно?
– Об этом поговорим в другом месте. – Дюбуа возбужденно потер руки и направил инвалидное кресло к выходу из перистиля, приказав черной мамбо: – Иргали, сделай, как договаривались.
– Но я хочу присутствовать, – остался на месте Пьер. – Я не доверяю старухе. Я и сам могу снять заклятие.
– Ну вот, – колдун прицокнул и покачал головой, – опять меня дураком считают. Чтобы я подпустил ТЕБЯ к мальчишке? Тебя, сильнейшего унгана? Нет уж, пусть Иргали делает свое дело, а мы пойдем, поговорим о нашем. И торчать здесь не надо, не волнуйся, увидишь скоро своего сыночка сам.
– Но…
– Пойдем, я сказал! – рявкнул бокор.
И отец, его гордый отец, который никому и никогда не позволял так с собой разговаривать, опустил плечи, ссутулился и покорно вышел вслед за Дюбуа. Все остальные тоже поспешили убраться из перистиля, оставаться с мерзкой старухой никто почему-то не хотел.
Франсуа тоже не хотел, очень, но его никто не спрашивал. И то, что происходило с ним, когда он остался наедине с Иргали, потом долго мучило его в ночных кошмарах.
Правда, ослепленная безраздельной властью над беспомощным молодым парнем старуха так увлеклась, что, похоже, перепутала заклинания. Во всяком случае, разум Франсуа остался с ним, на кнопку «выкл.» никто не нажал.
И, что удивительно, бокор этого не заметил! Может, потому, что первые дни парень действительно передвигался по дому сомнамбулой, натыкаясь на мебель и углы. Он совершенно не реагировал на пинки, тычки и оскорбления, щедро отвешиваемые пленнику Абелем со товарищи. Он покорно съедал то, что ему давали, выполнял грязную работу, которую на него радостно свалили слуги колдуна. И уходил спать в ту самую каморку рядом с перистилем, откуда сбежал не так давно. Или давно?
В общем, самое настоящее полено. Бревно. Чурбан. Называйте как хотите, суть от этого не меняется.
Но постепенно чувства и эмоции, сбежавшие от усердия милашки Иргали в анабиоз, начали просыпаться. И от этого стало только хуже. Потому что первой вернулась боль. Душевная боль. Которая становилась все сильнее и сильнее, вытаскивая из небытия нужные и ненужные чувства. Ненужные, типа уныния, безнадежности и отчаяния, Франсуа торопливо отправлял обратно, в болото забвения. Они упрямо выползали снова и снова, оставляя в душе грязные следы, но на помощь хозяину пришли освобожденные и отчищенные до блеска злость, смелость, сообразительность, хитрость и, конечно же, любовь и сострадание. К погасшему и сильно сдавшему отцу, почти каждый день появлявшемуся в доме бокора. К Анне и маленькой Нике, на которых надвигалось беспощадное зло. Что происходило в перистиле, когда там уединялись бокор и унган, Франсуа не знал.
Но перемены в состоянии Дюбуа заметил, и они, перемены, парню категорически не нравились. Бокор больше не пользовался инвалидной коляской, он пусть и медленно, но передвигался по дому сам. А еще колдун расцветал, если это слово вообще применимо к здоровенному негру. Морщины разглаживались, изможденное прежде лицо округлилось, ночь в глазах становилась все непрогляднее.
А торжество на физиономии – все отвратительнее.
И остановить колдуна было некому. Разум Франсуа хоть и проснулся, но власти над телом не получил. Все пробудившиеся чувства и эмоции столпились в душе, не имея возможности выплеснуться наружу. Тело и душа существовали порознь.
Пока порознь. Но Франсуа не сдавался. Проснувшись, снова возвращаться в небытие он не хотел. И, пока был жив он, жила и надежда. Надежда спасти Нику.
Самым сложным для парня сейчас было не выдать себя. Достаточно было всего лишь раз посмотреть колдуну в глаза – и тот все понял бы. И исправил ошибку Иргали.
Поэтому Франсуа продолжал послушным поленом перемещаться по дому, выполняя все, что ему прикажут, и тупо таращась в пол. Труднее всего было, когда его приводили на встречу с отцом, дабы Пьер убедился, что условия сделки соблюдены, сын жив и физически здоров. Пусть Франсуа и не мог говорить, но он мог обнять отца, посмотреть ему в глаза, передать всю свою любовь, поддержать. Мог – и не мог.
И стоял тупым бревном, опустив глаза.
Он хотел поначалу попробовать связаться с отцом мысленно, но побоялся выдать себя этим. Оставалось одно – отчаянно взывать к светлым лоа, прося помощи. Вы же можете вселяться в находящихся в трансе людей, так войдите в меня! Хоть кто-нибудь! Да, для этого необходимо соблюдение определенных ритуалов, но если нет возможности их провести, неужели вы будете спокойно сидеть там, у себя, и наблюдать, как торжествует зло?
Светлые духи не отзывались. Но, может, они все-таки слышали его? Франсуа очень хотелось верить, что лоа не бездействуют, что они помогают. И это именно они сделали так, что однажды утром в каморку пленника вошел Дюбуа и, швырнув на кровать вещи, приказал:
