— Скажи им, — посоветовал Келп, — что твой папа считал Холодную войну вынужденной необходимостью, и что он молился каждый день за то, чтобы все закончилось хорошо.
Он так и оставил ее там — с соболем в руках и с озабоченным выражением на лице, словно в раздумье — как же закончить всю эту историю с ее отцом. В гостиной Келп уселся на диван, посмотрел на телевизор, и позвонил Дортмундеру.
Тот, задыхаясь, ответил на пятом гудке.
— Да?
— Ты должно быть бежал из кухни.
— Оказывается перекусы хорошая штука. Много маленьких перекусов в течение дня полезны для здоровья.
— И все равно тебе приходится бегать из кухни.
— Ты же не собираешься мне рассказывать о дополнительных телефонах?!
— Нет, я уже давно это дело забросил. К тому же это ты хотел поговорить, так что говори.
— Хорошо. Арни Олбрайт.
Келп подождал немного, потом спросил:
— Это тема для разговора?
— Да.
— Он на юге, на реабилитации.
— Он вернулся, позвонил мне и сказал, что там все прекрасно закончилось.
— Я бы послушал другое мнение.
— У тебя будет возможность. Составить свое собственное мнение, — предложил Дортмундер. — Он хочет нас видеть. Сказал, что у него для нас отличное предложение.
— Для нас? — переспросил Келп, рассматривая вошедшую в кухню Анну Марию. Она улыбалась и была в шубке. — Арни звонил не мне, а тебе, Джон.
— Но ему известно, что мы команда.
— Арни Олбрайт мне не звонил, так что мне там делать нечего.
— Он говорит, что это поистине шикарное предложение.
— Вот и хорошо. Ты сходишь сам, и если это действительно окажется шикарное предложение, тогда ты позвонишь мне. Ты даже можешь прийти ко мне и описать все в подробностях.
— Энди, — сообщил Дортмундер. — Я с тобой поделюсь.
— Не напрягайся.
— Я просто не могу сделать это один, — признался Дортмундер. — Боюсь увидеть что стало с Арни после этого курорта. Или мы идем вместе или я не иду вообще.
Келп почувствовал себя в ловушке.
— Послушай, Джон, — начал Келп, и Анна Мария вновь прошла по комнате, уже из кухни в спальню. Она все еще улыбалась и по-прежнему была в шубке. На полдороге она остановилась и распахнула ее — под шубкой ничего не было. — А-а-а, — простонал Келп.
— Так встретимся там? — тут же спросил Дортмундер.
— Это не честно! В жизни столько отвлекающих маневров! Вот как тут откажешься? Анна Мария двигалась к спальне, а шубка струилась по полу за ней.
— Только не прямо сейчас. Попозже, скажем… сегодня часика в четыре.
— Я встречу тебя там, — сказал Дортмундер. — Снаружи.
— Не могу дождаться, — выпалил Келп, и повесил трубку.
— Очередной день в раю.
— Ты каждый день это повторяешь.
— Конечно, я это повторяю, — подтвердил Престон, смахнув с живота песок. — В этом ведь весь смысл. Неизменная похожесть, отсутствие сюрпризов и тревог, вечная, ничем не замутненная приятность нынешнего нашего существования приводит к тому, что я просто обязан охарактеризовать каждый бессмысленный, неспешный и ленивый день одной и той же банальной фразой. Удивляет только то, что ты не говоришь этого каждый день.
Алан нахмурился. Престон подозревал, и не впервые, что Алан не особо-то обращал на него внимание.
— Что не говорю каждый день?
— Это не говоришь каждый день.
Алан состроил обезьянью мордочку, глядя на этого умника в шляпе от Рэд Сокс и солнцезащитных очках.
— Что сказать каждый день?
— О, боже, — простонал Престон.
Ему надо начать все с самого начала, что ли? А смысл? Вместо этого он произнес:
— Ты и понятия не имеешь, как надо вести себя оплаченному компаньону, так ведь?
— Я прекрасный компаньон, не согласился Алан. — Я здесь в полном твоем распоряжении, участвую в разговоре, приношу и отношу, я задвинул на второй план собственные предпочтения и свою индивидуальность, и я никогда не спорю с тобой.
— Ты споришь со мной прямо сейчас.
— Нет, не спорю.
Снова тупик. Престон вздохнул, и его взгляд пробежался сначала по собственной груди; потом по рыхлому розовому животу, нависшему на пояс его алых плавок; поверх кончиков его пальцев ног; дальше, на ту сторону белых деревянных перил, огибающих веранду, где он лежал в гамаке; мимо тонкой полоски опрятных цветочных кадок по бокам выложенной кирпичом дорожки, бегущей вдоль береговой линии; мимо прибоя; и дальше — к зеленому и пенистому морю, пестрому от ныряльщиков с трубками, и летающих виндсерферов, то и дело сталкивающихся с лодками. Даже простое наблюдение за этими деятельными людьми забирало все силы.
— Ненавижу это место, — заявил Престон.
Эти слова Алан без сомнений тоже уже слышал не раз.
— Мы можем поехать куда-нибудь еще, — предложил он.
Престон фыркнул.
— Куда? Везде одно и то же, разве что есть места и похуже. По крайней мере, тут с погодой проблем нет.
Алан махнул рукой вокруг.
— Сейчас август, Престон. Все северное полушарие сейчас такое: нет снега, совсем мало дождей. Ты можешь поехать куда захочешь.
— Ты же прекрасно знаешь, — Престон уже явно начал раздражаться, — что единственное место, куда я хотел бы поехать, и куда, увы, не могу — это мой дом — Нью-Йорк. Там моя квартира. Это мой город, мои клубы, театры, рестораны, мой совет директоров, мои пятисотенные проститутки, говорящие по-французски. И куда я не могу уехать, и ты об этом отлично осведомлен. И ты, также, знаешь почему я этого не могу сделать, так как я об этом постоянно говорю, и это меня угнетает.
— То есть ваши жены.
— Иметь бывших жен это обычная часть сделки. Это всего лишь продукт страстного желания. Однако не предполагается что бывшие жены объединят свои усилия и разденут своего бывшего благотворителя до трусов, после чего еще и трусы подпалят!
— Ты, вероятно, над ними издевался, — предположил Алан.
Престон широко развел руки.
— Ладно, я посмеивался над ними. Экс-жены для того и предназначены, чтобы над ними подшучивали. Мозги с горошину, жадные свиньи.
— И они собрались вместе.
— Ну, как предполагалось, они не должны были объединятся; они должны были ненавидеть друг друга. Если бы эти четыре женщины обижались каждая по отдельности как и предполагалось, то я бы не находился в бегах, преследуемый до самого края земли сворой жадных адвокатов по разводу.
— «Мед Клуб» вообще-то не такой уж край земли, — сообщил ему Алан.
— Он и есть, — настаивал Престон. — Это не сердце, не пульс и даже не главный нерв всей моей жизни, короче это не Нью-Йорк. Нет, Алан, это не Нью-Йорк.
— Согласен.
— Благодарю.
Престон какое-то время помолчал, а потом выдал:
— Если бы я мог вернуться домой, Алан, я бы метнулся туда со скоростью выстрела, как ты прекрасно понимаешь. И, понятное дело, больше не пользовался бы услугами платного компаньона, отчего ты, без сомнения, сдох бы в какой-нибудь канаве от голода. И ты это заслужил. Разве существует что-либо более бесполезное, чем оплаченный компаньон?
— Возможно нет. Конечно же, приятные люди заводят себе компаньонов бесплатно.
— И стоят каждого пенни. А что ты имеешь в виду под «приятные люди»? Я приятный человек! Я улыбаюсь обслуге, шучу с другими гостями.
— Ты язвишь и дразнишься, — не согласился Алан. — Тебе нравится делать больно людям. И мне, будь у меня чувства. Используешь длинные слова, которых они не понимают и ведешь себя так высокомерно, что удивляюсь как ты все еще без тоги ходишь.
— Ага, и не забыть бы лавровый венок, — рассмеялся Престон. — Знаешь за кем я скучаю?
— Ты скучаешь за кем-то? — удивился Алан.
— Мне не хватает малыша Олбрайта. Того мошенника, или кем он там был. Парень словно из фильмов про бродяг.[1]
— Ты скучаешь за ним, — эхом повторил Алан.
— Да, — улыбнулся Престон, вспоминая. — Вот ты говорил что то, что я дразню людей. Он был моим самым лучшим предметом для язвительности. Олбрайт совершенно неподходящая для него фамилия. А когда он выпивал!
— Ты и сам выпиваешь.
— Ну, да, чуть-чуть, — отмахнулся Престон. — Достаточно чтобы поддержать ему компанию, чтобы он мне мог рассказать забавных историй.
— Ты и сам ему рассказал парочку.
— Да? — и Престон задумался, пытаясь вспомнить, что же он растрепал этому малышу Олбрайту. — Да что же, черт возьми, я мог рассказать-то этому Арни?
— Ну, не знаю. Что-то личное рассказывал, когда вы оба были навеселе. Может он и не вспомнил ничего потом. Но, знаешь, мне показалось, что он зачастил к тебе, именно чтобы напоить и расколоть.
— Расколоть? Меня?! Не глупи! Арни Олбрайт был таким же неумехой как и тот инструктор по дайвингу, которого ты мне подсунул.
— Если ты вернёшься к нему, он тебя утопит.
