Бабушкина подруга была дома. Я представилась, и меня приняли с распростертыми объятиями. Когда немного улеглись эмоции, я прямо спросила старушку, может ли она мне рассказать что-нибудь о моем финансовом положении. Дескать, меня замучили угрызения совести, что я сижу на шее бедной пожилой женщины. И тут выяснилось, что и неизвестный мне пан Райчик, и давно знакомая пани Крыся говорили истинную правду. Бабушка оставила «тетке», своей сестре, очень солидную сумму на мое содержание, и мне же завещала свою квартиру, которую подлая тетка сразу же по смерти сестры продала за бешеные деньги. Мы подсчитали с бабушкиной подругой: денег даже при теперешних ценах хватило бы на двадцать лет не только безбедной, а прямо-таки роскошной жизни. А ведь десять лет назад все было намного дешевле… Деньги огромные, ну да бог с ними, с деньгами. Больше всего жаль мне было квартиры. Это была квартира моих погибших родителей, и я являлась полноправной наследницей.
Я, а не тетка! Какое право она имела ее продавать?
Ну пусть бы сдала в аренду, пусть бы пользовалась деньгами. Зато теперь, когда я выросла, у меня был бы свой угол. А так – куда мне деваться?
После всех этих открытий я стала совсем другой.
Взбунтовалась и уже не во всем слушалась тетку.
Например, настояла на том, что буду дополнительно брать уроки рисования. Наша учительница по рисованию обнаружила у меня способности и всячески поощряла мою тягу к учению. А я отдавала себе отчет в том, что самостоятельная жизнь потребует больших расходов, и решила зарабатывать рекламой. Мне поручали работу, так как я согласна была на любую плату. Вот я и врала тетке, что остаюсь в школе на дополнительные занятия по рисованию, а сама за это время делала платную халтуру. Не очень много успевала я сделать за эти с трудом выкроенные два часа, но и этого было достаточно. Впервые в жизни у меня появились собственные деньги.
А после окончания школы и получения аттестата зрелости произошло чудо. Та самая учительница рисования, с которой мы очень подружились, уезжала на работу по контракту в Соединенные Штаты года на два и оставила мне свою однокомнатную квартирку! Должен же кто-то поливать ее цветочки – так она мне сказала, не слушая моих благодарностей.
Трудно было поверить в такое счастье! Теперь я могла расстаться с теткой, у меня появился свой угол, пусть и временный. Я не стала спрашивать разрешения тетки, просто сказала, что уезжаю от нее – и все. Я совершеннолетняя, мне уже восемнадцать.
Все мои вещи поместились в маленьком чемоданчике. Я поступила на первый курс Академии изобразительных искусств. Мне, как сироте, полагалась стипендия, так что жить было на что. Первое время я постоянно пребывала в состоянии какой-то эйфории.
Целыми часами слонялась по улицам города, наслаждаясь свободой, посещала музеи и выставки. Обрезала косы. Ела, что хотела, делала, что нравилось, жила в чистой комнате, с настежь распахнутыми окнами.
У меня всегда горел яркий свет (тетка признавала только лампочки в двадцать пять ватт).
Я бы с радостью порвала с теткой все связи, навсегда рассталась с ней, но у нее нашелся способ обуздать меня.
…Это случилось еще тогда, когда мы жили вместе. Тетка снова поссорилась с пани Крысей, и тогда та решила вывести ее на чистую воду. Пани Крыся силой ворвалась ко мне в спальню, где я, как и положено, сидела, когда в доме были гости. Тетка пыталась помешать ей встретиться со мной, но пани Крыся была помоложе тетки и посильнее ее, и последней не осталось ничего другого, как, стиснув зубы, остаться в кухне. А пани Кристина с искренним удовлетворением громко довела до моего сведения, что все ценное в этом доме принадлежит мне и только мне! Ибо раньше принадлежало моим погибшим родителям. Серебряные подсвечники, столовое серебро, старинный мейсенский фарфор, картина Хелмонского на стене, старинный комодик, яшмовые часы, драгоценности, о наличии которых я ничего не знала.
И фотографии. Четыре альбома с фотографиями, среди них свадебный портрет моих родителей и многочисленные их фотографии! Это меня потрясло.
Родителей своих я не помнила, фотографий их никогда не видела. Тетка утверждала, что они не сохранились. Теперь я узнала правду.
Вот этими фотографиями она меня и держала.
Сказала: и в самом деле фотографии родителей у нее спрятаны, и она покажет их мне и даже совсем отдаст, если я это заслужу. Тетку свою я знала прекрасно, знала, что ложь стала ее второй натурой, что она патологическая врунья, но в данном случае мне так хотелось увидеть лица моих мамы и папы! А эта… эта… многие годы в ответ на мои просьбы показать хоть какую-нибудь фотографию родителей твердила, что ни одной не сохранилось. Теперь же призналась, что, однако, сохранились… Значит, надо заслужить…
И я старалась заслужить. Как минимум, раз в неделю навещала тетку и делала для нее все на свете: оплачивала ее счета своими деньгами, выискивала мастеров для починки сантехники и всего прочего в этом разваливающемся доме, терпеливо выслушивала жалобы на здоровье, злословие обо всем и обо всех, покупала лекарства, прибирала в квартире. И каждый раз меня утешала мысль, что вот кончу – и уйду к себе, ведь я же здесь больше не живу. Возможно, со временем моя ненависть к тетке немного бы ослабела, если бы сама тетка не постаралась ее разжечь вновь.
Первый раз в своей жизни я осмелилась на каникулах поехать к морю, и меня наказали за это, хотя я и предупредила, что уезжаю на три недели. Ах так, я ее не послушалась? И вот, когда по возвращении я пришла к тетке, она мне заявила: раз я осмелилась поступить вопреки ее воле, значит, мне не очень нужны родительские альбомы. Ей они тоже не нужны, выходит, незачем их хранить, вот она один из них и сожгла. И в качестве доказательства предъявила мне обгорелый остаток переплета. Я не убила ее на месте, хотя мне и очень трудно было от этого удержаться. Потом, поразмыслив, пришла к выводу, что она опять врет, по своему обыкновению. Во-первых, где бы она сжигала альбом? Не на газовой же плите.
А во-вторых, не станет она уничтожать того, что может принести ей пользу.
Я немного успокоилась, но пережить тогда мне пришлось здорово. Если бы я знала, где она прячет родительские альбомы, отняла бы их у нее силой.
Но я не знала, а искать их в теткиной квартире, заполненной всяческим хламом под самый потолок, – безнадежное дело. Ненависть к тетке закаменела во мне, как гранит.
Вот почему я сделала то, что сделала.
* * *
– Боже милостивый! – дрожащим от волнения голосом произнес Януш. – Как ты могла такое отмочить?!
Он поджидал меня в моей квартире и выскочил в прихожую, услышав, как я ключом открываю замок. Взял у меня из рук сумку, помог снять плащ и повесил его на вешалку.
Поскольку все мои мысли были о последней квартире, которую я только что осмотрела и за которую заплатила очень солидный задаток, я, естественно, сразу же подумала об этом задатке. Разумеется, не было никакой уверенности, что квартира понравится моей канадской тетке, и тогда плакали мои денежки, ведь платила я своими, а как-никак пятнадцать миллионов на дороге не валяются. Потом до меня дошло – Януш не мог знать о задатке, я еще ни словечка о нем не вымолвила. Тогда чего же он?…
– Ты о чем? – удивилась я.
– Болек узнал тебя по описаниям свидетелей, но не был уверен, и на всякий случай сначала обратился ко мне. Это ты была в том доме, на улице Вилловой?
Тут я сразу все вспомнила. И в самом деле, была…
Мы с Янушем уже вошли в кухню, и я пыталась зажечь газ русской зажигалкой для газовых плит. А эта чертова штуковина была с придурью: то нормально зажигала газ, то капризничала, и приходилось горелку откручивать на полную мощность.
Позабыв о газе, я повернулась к Янушу.
– Езус-Мария, и в самом деле! Ты имеешь в виду те трупы на Вилловой?
Вспомнив о газе, я отвернулась от Януша и поднесла зажигалку к горелке. Могучим взрывом газа мне чуть не опалило брови и ресницы. Я быстренько поставила на газ пустой чайник, спохватилась, сняла его и налила воду, поставила снова на горелку, потом сняла и вместо чайника поставила кастрюлю с гуляшом. Януш молча ждал, пока я покончу со всеми этими нервными манипуляциями.
Покончив с манипуляциями, я села на стул и потребовала:
– Ну, рассказывай! Уже что-то известно?
Обойдя стол кругом, он сел напротив.
– Как тебе только пришло в голову сбегать? Ведь тебя же там видели. Неужели не понимаешь, что тем самым вызываешь подозрения?
– Глупости! – сердито сказала я.
После целого дня беготни в поисках квартиры для тетки я жутко устала, очень проголодалась, а главное – была жутко вздрючена из-за всех этих переговоров с владельцами квартир, большого задатка, ну и, конечно, из-за дурацкого положения, в которое угодила с теми трупами.
– Меня же там никто не знает! – раздраженно продолжала я. – И вообще не понимаю, при чем тут я? С чего мне убивать двух совершенно незнакомых людей? Крыша, что ли, поехала у твоего Болека?
