Ознакомительная версия.
Пулеметную очередь по мозгам заело на этом важном вопросе.
— Ну, тошнило тебя, Элка?!
— Меня и сейчас тошнит, — подтвердил я.
— Во! Всех тошнит, Элка! Администрация города просит всех, Элка……
Я хотел сказать, что мы находимся в центре тектонической плиты, но передумал и повесил трубку. Хватит того, что меня тошнило за Элку.
— Глеб! — крикнула Элка с кухни. — Я купила кучу пельменей! Хочешь, сварю? А то ты, бедный, вылакал весь мой кефир с голодухи! Я не успела его выбросить, он просрочен! Тебя не пронесло? Нет? Нет, правда, ты ничего не чувствуешь? От просроченного непременно пронесет! А? Глеб! Не пронесло?
— Пронесло! — заорал я и бросился в туалет.
Туалет в однокомнатной халупе был совмещен с ванной. Я сделал себе ледяной душ и проторчал под ним, пока зубы не стали стучать громче, чем шумела вода.
Спокойно, Бизя, он же Глеб Сергеевич Сазонов, он же бывший Петр Петрович Дроздов. Спокойно, тебя не тошнит, и не пронесло, ты просто очень заводишься от этой длинной, худой, стриженной, вздорной бабы. Заводишься во всех смыслах. Ты не любитель экстрима, ты педагог. Поэтому уйдешь завтра. Красиво, спокойно, не хлопнув дверью, и забросив ключ в почтовый ящик. Надоел, так надоел.
Перед сном, прежде чем упасть рядом со мной на разложенный диван, Беда спросила:
— Ты считаешь, нам правда ничего не грозит?
Я хотел уточнить в каком смысле и что она имеет в виду: стихию или отношения, но не стал этого делать. Какая разница, что имеет она в виду, если у нее от меня сводит скулы?
Я пожал плечами и сказал:
— По ящику передали, что администрация города просит граждан держать наготове деньги и документы.
Беда тоже пожала плечами и сказала:
— Странно. Зима. Сибирь. Землетряс. Странно. Будем спать.
Она плюхнулась рядом со мной с размаху, но вдруг вскочила, разогнув свое длинное тело, и абсолютно голая пошла на кухню.
— На, — принесла она большую чашку.
— Ну, Лю-уся! — проорал белугой мужик за окном.
— Что это? — спросил я, взяв чашку с какой-то светло-желтой жидкостью.
— Корки гранатовые. У тебя же… того, расстройство. От пельменей даже отказался.
Я офигел от такой заботы и послушно, до дна, выпил безвкусный, вяжущий отвар. Пусть теперь всем рассказывает, как она обо мне заботилась, а я ее бросил. Пусть.
Только я стал проваливаться в сон, как снова тряхнуло. Зазвенела посуда на кухне, залаял Рон, в прихожей по зеркалу мелко застучали висевшие на нем крупные бусы, доставшиеся Беде от бабки. Беда уже заснула. Спала она крепко, на спине, иногда всхрапывая, как подвыпивший мужик, и стянув на себя все одеяло. Я полежал, размышляя над тем, не послушаться ли администрацию города и не эвакуироваться ли с деньгами и паспортом, но решил не дергаться. Ведь мы не в высотном здании. Я потянул на себя край одеяла, куце укрылся и постарался заснуть. Только-только я задремал, с улицы раздалось громкое:
— Лю-уся!!!
— Люся! — чуть не рыдал неизвестный мужик.
Беда открыла глаза, сонно и длинно сказала что-то про козлов, повернулась на бок и снова заснула.
Я отвоевал еще сантиметр одеяла, пригрелся и снова стал засыпать.
— Ну, Люся! — завопил мужик уже сорвавшимся голосом.
Беда подскочила, сорвала с меня одеяло, закуталась в него, и стала рвать на себя балконную дверь. Она сражалась с ней долго, шпингалет был тугой, а я не спешил ей на помощь — меня о ней никто не просил. Наконец, она открыла дверь и вывалилась босиком на заснеженный балкон. Морозный воздух хлынул в квартиру, Рон, задышал, потянул носом, но к балкону не пошел.
— Люся! — почти плакал мужик.
— Эй, горластый! — крикнула с балкона Беда как капитан с капитанского мостика. — Я Люся!
— Люся! — взмолился мужик. — Позови Тему!
Беда тихонько ругнулась и шагнула в квартиру.
— Тема, это тебя! — сообщила она мне.
Я вздохнул, оделся, и пошел на балкон.
— Ну? — спросил я щуплого мужичка, стоявшего внизу, на заснеженной дорожке. — Я Тема!
Было темно — только тусклые фонари, догорающие костры, свет редких окон и хилый месяц, а так было очень темно. Но даже в темноте было видно — мужик сник, потерялся, расстроился, махнул рукой отчаянно и безнадежно. Все, нет надежды, ничего не поможет, жизнь прахом — и Люся не та, и Тема не тот! Он развернулся и пошел от дома прочь, сгорбившись, втянув голову в плечи.
И такая тоска меня вдруг взяла, глядя на его удаляющуюся спину, такая тоска, что… точно так же, махнув рукой, прочь от этого дома — и Люся не та, и Тема не тот!
Я перелез через балкон.
Отматывая пленку событий назад, я думаю, что не перешагни я тогда через перила, не проделай свой любимый десантский трюк — прыжок с четвертого этажа — ничего бы потом не случилось. Ничего бы не произошло. Жил бы себе спокойно у Элки под боком мужем-занудой, и никогда бы она меня не выперла в школьный сарай, потому что любит меня нежно и преданно, как своенравная кошка хозяина.
Но я перешагнул через перила и сиганул вниз, как был — в рубашке, джинсах, без сумки, без кактуса. Когда я небольно приземлился в глубокий сугроб, в душе моей заиграли фанфары.
Никто у костров не заметил моего приземления, а если и заметил, то виду не подал: мало ли кто и как эвакуируется. Я побежал к своей «аудюхе», ключи от машины я всегда таскаю в кармане штанов. Я побежал вприпрыжку, насвистывая. Надоел, так надоел.
Я не стал долго греть машину, выкрутился по миллиметру из припиравших меня машин, газанул на льду, с пробуксовкой сорвался с места и помчался к своей школе, своему сараю, своему холостяцкому логову. На поворотах нешипованную «аудюху» сильно заносило, и в этом был кайф — поймать и удержать машину. Шипы — это для дамочек, думал я, разгоняясь, шипы для дамочек, гидроусилитель для дамочек, и коробка-автомат для дамочек. А я ей надоел, поэтому можно в землетряс, на гололеде, идти под сто двадцать.
У сарая я дал по тормозам, машину закрутило в бешеной карусели, и я не стал рулем спасать положение — пусть крутит, интересно, оденет на дерево или нет? «Аудюху» закинуло бортом в сугроб, я плюнул, не стал красиво парковаться, оставил машину в снегу и пошел к сараю.
На сарае висел огромный амбарный замок, ключ от него я всегда хранил под крыльцом, и тайны никогда из этого не делал.
Тусклая лампочка под низким потолком, красное стеганое одеяло на деревянном лежаке, стол и стул из школьной столовой, буржуйка, старое пианино, на котором я не умею играть и… бесконечная свобода, в том смысле, что нет боязни сделать что-то не так, не соответствовать, нет боязни быть занудой и не быть героем. Свободен, счастлив и одинок. Я напихал в буржуйку старых газет, запас которых всегда хранил под деревянным лежаком, и затопил печку. Скоро станет теплее. Но спать я все равно завалюсь, не раздеваясь — слишком давно эти стены не прогревались чьим-либо присутствием.
Отматывая пленку событий назад, мне кажется, что все началось, когда я перелез через балкон. Когда я прыгнул. Я должен был подождать до утра. Я должен был уйти по-человечески.
* * *
Что такое землетряс в Сибири?
Это шок.
В Сибири может быть все, что угодно, кроме войны и землетрясов.
Войны быть не может, потому что в минус сорок нельзя воевать — холодно.
Землетряса быть не может, потому что в минус сорок не станет трясти — очень холодно.
Какие-то мелкие драчки здесь, конечно, когда-то происходили, но ничего глобального. Какие-то несильные толчки бывали, но ничего разрушительного.
Тут же заговорили о пяти-шести баллах и трещинах в некоторых кирпичных домах. Оказалось, что тряхнуло на Алтае. То есть это был не отголосок какого-то там далекого Афганского землетрясения. Эпицентр находился в нескольких сотнях километрах от нашего города. Это здорово напугало народ.
Землетряс в Сибири — это шок.
При первых толчках население поделилось на две половины: первая начала скрупулезно анализировать, чего и сколько выпила накануне, вторая бросилась к тонометрам замерять свое артериальное давление. Была еще и третья — самая малочисленная часть, которая просто ничего не заметила, потому что бегала, прыгала или просто спала.
Толчки продолжались целую неделю. В городе поселилась паника.
Паника — это зверь, который неизвестно куда кинется в следующую секунду, поэтому непонятно как от него спастись. Через два дня даже самые разумные и спокойные граждане при самой легкой тряске, от которой только слегка позвякивает посуда на кухне, хватали приготовленные заранее сумки и выскакивали на улицу. А как же не поддаться этому зверю — панике, если все местные газеты и телеканалы только и трезвонили о том, что эпицентр — совсем рядом, на Алтае сильные разрушения, и толчки ожидаются на протяжении всего месяца, а то и полугода. Центральные СМИ тоже подливали масла в огонь: алтайское землетрясение стало первой новостью всех «Новостей». Региону пророчили долгую сейсмическую активность. Квартиры в городе стали катастрофически дешеветь, а некоторые граждане вынуждены были потесниться в своих жилищах, так как к ним нагрянули родственники с Алтая.
Ознакомительная версия.
