Родион по количеству жалоб занимал вторую позицию. Его проблемы крутились, в основном, вокруг личной жизни. Женщины ведущему «Волшебного посоха» попадались какие-то ущербные, эгоистичные и не способные простить даже мелкую, чисто формальную измену. Хотя сами!.. Друзья предлагали посильную помощь — Кефир Александрович пообещал свести его с симпатичной незамужней дознавательницей из райуправления — девушкой, не бравшей взяток, то есть потенциально честной. А раз честна на службе, будет честна и в любви. Родион от предложения не отказался, но предупредил, что сначала должен человека узнать. Он вообще зарекся приглашать кого-либо в постель, не расспросив перед этим о жизненных идеалах и планах. Самое обидное, что женщин было много, но планы у всех примерно одинаково глобальные. И это настораживало.
Меньше всего очков в рейтинге неприятностей набрал Михаил Геннадьевич. Женат никогда не был, сожительствует с кошкой, завистников и кровных врагов не имеет, здоровье, тьфу-тьфу, не подводит. Ну, да, в музее прохудился потолок, и по весне экспозицию затопит, но разве ж это неприятность? К лету все высохнет. Какой-то сумасшедший плеснул кислотой в самую монументальную картину экспозиции «Купание в первом снегу». Пришлось отправлять полотно в Москву на реставрацию, в Великобельске восстанавливать шедевр никто не взялся. Сумасшедшего признали вменяемым и дали два года условно за хулиганство, а «Купание», тьфу-тьфу, вернули к жизни. В общем, без катаклизмов. Поэтому директор меньше всех и пил.
Евгений (Кефир) Александрович, несмотря на протесты Шурупова, наполнил все три космические рюмки, кашлянул в здоровенный кулак и провозгласил актуальный для себя тост:
— Ну, чтоб без потерь.
Как уже говорилось, мужчиной он был крупным, статным и выпить мог много. В юности занимался боксом и навыков не растерял. В комнате отдыха висела груша, с помощью которой снимались стрессы. Иногда на грушу приклеивались фотографии недругов из числа руководства. А когда груша не спасала, приходилось прибегать к более надежному средству. Но без злоупотреблений. Особенно после случая в первой чеченской командировке, куда он отправился в составе сводного отряда. Собственно, сама командировка прошла без экстрима и даже стрельбы. Можно сказать, скучно и неинтересно. А какое развлечение в подобной ситуации? Конечно, местная бодяжная водка, покупаемая у дружественного населения. Пили много, закусывая в основном тушенкой. Организм, тьфу-тьфу, выдержал, сбоя не дал.
Когда вахта благополучно завершилась, Евгений Александрович обнял однополчан, вылил в себя последние двести фронтовых граммов и сел в поезд, идущий домой, в родной Великобельск, названный так не в честь кобелей, как почему-то считали некоторые, а в честь аномально крупных белочек, водившихся здесь некогда в огромных количествах. В вагоне догнался с сослуживцем самопальным коньяком, закусил тушенкой и, помолившись, лег спать на верхнюю полку. Ночью, когда состав притормозил на какой-то крупной станции, Никифоров проснулся, выглянул в окно и чуть не свалился. По перрону бежали зверушки. Слоны, жирафы, львы…
Вывод был один. Допился, бля, чеченской водки! Черная горячка! Дал, все-таки, организм сбой!
Зажмурился, открыл глаза — та же фигня. Бегут, скачут звери по перрону, словно по саванне. Спрыгнул с полки, растолкал сослуживца, молча показал в окно. Тот чуть не подавился.
— Чего это, блин?!
Евгения Александровича немного отпустило. Вместе с ума не сходят. Натянули штаны, бросились из вагона. А к ним женщины незнакомые подбегают. «Купите, купите, нам детей кормить надо!» И суют им в лицо тех самых жирафов, львов, слоников. Плюшевых, здоровых, в человеческий рост.
— Мы на фабрике игрушечной трудимся, — продолжали объяснять дамы, — а зарплату игрушками дают. Здесь не продать, у всех уже есть. Купите Христа ради, дай вам Бог здоровья и счастья.
— Товарищи женщины, — мягко упрекнул успокоившийся Евгений Александрович, — вы же так честных, непьющих людей до инфаркта доведете! Предупреждать надо.
Слоника, однако, купил. Зеленого. Сыну подарил. Не водку ж ему везти паленую и не патроны из командировки.
— Так что ты там, Шурупик, насчет Шопенгауэра? — вспомнил он, подцепив вилкой вареную креветку.
— Шопенгауэр сказал, что ты, Евгений, счастливый человек.
— А откуда он знает? Я ему, вроде, не докладывал.
— Это диалектика… Не обязательно знать о каждом, улавливаешь? Достаточно понимать природу отношений в целом. Гении это умеют.
Наверное, последняя рюмка была пограничной, отделяющей предельно-допустимые нормы от критических, после которых произнесенные слова не являются осмысленными носителями информации. А просто напоминают, что собеседники не разучились говорить.
— Не усложняй нам жизнь. Она и так сложная, — Никифоров не любил малопонятных слов типа «диалектика».
— Да, да, Мишаня прав, — вновь поддержал музейщика Панфилов, — мы слишком зациклены на мелочах. Ну что такое пропавший пистолет на фоне того, что мы вообще появились на свет белый? Радоваться должны, что повезло, что дышим.
— Жизнь состоит из мелочей, — хмуро возразил подполковник, — и, как правило, из неприятных.
— Через год ты про этот пистолет и не вспомнишь, а сейчас сидишь, словно завтра на плаху! — неожиданно громко воскликнул директор музея. — Друзья, мы стали замечать только плохое! Но это же неправильно! Мы состоялись как личности, нас не сбила машина, не покалечила случайная пуля, не свалил сердечный приступ или рак!
Шурупов постучал указательным пальцем по космическому столу, официантка тут же подлетела.
— Это я не вам… Мы счастливые люди! Вы посмотрите… Прекрасный зимний вечер, скоро Новый год, мы сыты, пьяны, не замерзаем в каком-нибудь подвале, а сидим в фантастическом ресторане!
— Еще не хватало замерзать, — буркнул подполковник.
— Да, неприятности неизбежны, но это всего лишь неприятности. А не катастрофа!.. Пойдемте, пойдемте на улицу! Вдохнем полной грудью запах этих полей, посмотрим на небо! Умоемся первым снегом! Ну, ей-Богу, так же нельзя! Уныние — смертный грех!
Алкоголь, как известно, действует на всех по-разному. Кто-то поет и танцует, а кто-то дышит полной грудью и умывается снегом.
Михаил (Шуруп) Геннадьевич вскочил из-за стола и устремился к дверям космического корабля, забыв свой потертый полушубок из козлиного меха на вешалке.
— На воздух, на воздух!
Сидящие за столом переглянулись, пожали плечами, затем последовали за другом детства.
— Мы вернемся и доедим, — мимоходом предупредил Родион официантку, — не убирайте.
Директор музея таращился на небо возле обвешанной гирляндами елочки.
— Смотрите, смотрите, как прекрасен этот мир!
Вечер действительно радовал. Осень в этом году выдалась затяжная, слякотная, и только сегодня утром выпал снег. Но зато какой снег! Настоящий, новогодний! Чистый и мягкий, как дорогая туалетная бумага! Циклон, накрывший снегом половину Европы, добрался наконец и до здешних широт. Сугробы выросли буквально за пару часов. Белые хлопья не переставая сыпались с неба, искрясь в свете ресторанных огней. Такие снегопады в Великобельске редко случаются. Раз в двадцать лет. Даже дома словно нахохлились под белыми шапками.
Холодный, но не морозный воздух устремился в легкие, наполняя дыханье свежестью, будто из кислородной подушки. Ощущение, что после душного восточного зиндана ты окунулся в прохладу родного отечественного карцера. Михаил Геннадьевич стащил с себя свитер, снял очки, зачерпнул горсть снега и обтер им лицо и шею.
— Такой снегопад! Такой снегопад! Вспомните, когда наши места видели такой снегопад?! Давайте, мужики, давайте! Смотрите, как кружится снег! А как летает, летает! И поземка клубится! Сейчас все заметет!
— А завтра в сети появится телега, что начальник райуправления, директор музея и телеведущий в пьяном угаре валялись в сугробе, — предположил бдительный Панфилов.
— Ну и что?! Тебя это беспокоит?! — крикнул Шуруп. — Да хоть десять угаров! Мужики, перестаньте смотреть на жизнь через жалюзи! Кому какое дело?! Это касается только нас! Да я специально в сугроб упаду! Пускай все смотрят и завидуют!
Слова не разошлись с делом. Директор раскинул руки и грохнулся лицом в снег.
— Шуруп. Простынешь. Кончай дурить.
— Господи, да что вы такие зашоренные?! Расслабьтесь и получайте удовольствие!
Он вынырнул из сугроба, слепил снежок и метнул в Никифорова. Не попал, но положение дел изменил. Кефир Александрович махнул рукой и тоже зачерпнул горсть свежего снега. Осторожно макнул лицо, словно в родниковую воду. Хо-ро-шо…
— Это же чудо! Настоящее чудо! — продолжал восторгаться Шурупов. — Сидим как крысы канцелярские по своим кабинетам и студиям и ничего, кроме негатива, не видим! Радоваться разучились! А жизнь — вот она! Настоящая!
