— Я тебя нашел, — пьяно и громко сообщил он.
Посланцы Валентина Петровича, если они, конечно, не случайно мимо дефилировали, остановились.
— Отвяжись, я тут жду человека.
— А я не человек? Я тебя сегодня в кино звал. Кого ты караулишь? Скажи, может, он мне закадычный друг?
— Отстань, добром прошу.
Праздный люд подхватил свои стаканы и тарелки, спеша скрыться в помещении. Ждать, когда я начну визгливо звать на помощь, желающих не было. Вик последовал за большинством.
— Ладно, я назову тебе имя, ты уберешься отсюда, а завтра посетим кинотеатр, первый же сеанс. Идет?
— Идет! — возликовал Сергей и смахнул на асфальт мой кофе.
Потом покачнулся и неуклюже обнял спинку стула.
— Неужели тебе приятно так ужираться день за днем, неделями, — негодовала я. — Того, с кем я встречаюсь, зовут Валентином Петровичем. Теперь отправляйся домой и проспись.
Мне было крайне трудно сосредоточиться на Сергее и подавлять экзальтацию в голосе. Надо отдать должное Балкову, в образе ревнивого алкаша он был более органичен.
— Ладно, отчаливаю, — сказал он, зевнул и поплелся прочь.
Даже штампа икоты избежал, поклонник Мельпомены.
Амбалы подгребли ко мне и отборно вежливыми словами растолковали, что Валентин Петрович задерживается на совещании и просит покорно пожаловать к нему в офис. Я изобразила доверие, дружелюбие и готовность посетить теперь уже без сомнения их хозяина.
— Попались! — кровожадно вскрикнул подкравшийся к ним сзади Балков. — Кто из вас Валентин, а кто Петрович? Петровичу первому рожу набью.
— Не обращайте на него внимания, он просто пьяный бузотер.
— Я Робин Гуд, — звонко возвестил Сергей и полез драться.
— Минутку, девушка, — объявил о предполагаемом сроке победы один из качков.
Однако возились они втроем не меньше четырех. На пятой подоспел наряд милиции и повязал всех за нарушение общественного спокойствия.
— Вы только и можете, что мешать мужчине в честном бою завоевать спутницу жизни, а в стране процветают инфляция, коррупция и казнокрадство! — обличал коллег расшалившийся Сергей.
Ребята крепились и матюгали его, сохраняя серьезность.
Я поспешила через проходной двор на параллельную улицу. Телефон-автомат попался какой-то нерадивый: трубка не сдергивалась с рычага, кнопки заклинивало, жетон вовремя не провалился. Я в сердцах треснула пасынка научно-технической революции кулаком. Со стороны, наверное, казалось, что автомат — вражеский шпион и я пытками выколачиваю из него сведения о танках, самолетах и живой силе. Наконец он сдался и связал меня с конторой Валентина Петровича. Там его не было. Он протирал штаны в домашнем кресле.
— Слушай, ты, мразь, — оторвалась я, — твоих кретинов забрали в ментовку. Сами виноваты, затеяли потасовку с парнем, который ко мне клеился.
— Клеился? — недоуменно переспросил Валентин Петрович.
— Да. Я, вероятно, забыла поставить тебя в известность, что необычайно привлекательна. И, надеюсь, найду богатого и умного мужика, который поведет себя порядочно.
— Подожди, — психанул он.
— Я уезжаю из города недельки на две. Желаю успехов в самостоятельной деятельности.
Трубка воссоединилась с рычагом, а моя талия — с ладонями Измайлова. Он повлек меня к машине, приговаривая:
— Умница, Поленька, отлично с Балковым потрудились. А на звонке ты почему-то начала срываться.
— Не начала, а сорвалась, — захлюпала я носом. — Вик, когда я узнала типа, чуть не застрелившего Бориса, вдруг совершенно забыла про парик, косметику, надвинутую на лоб шляпу. И перепугалась до смерти. Потом взяла себя в руки, но почувствовала животную ненависть. Хотелось схватить его за горло и спросить, почему он такой. Сколько ему платят за измывательства над людьми?
— Юрьев возьмет не только за горло и все выяснит. А ты отдохнешь. Я вернусь пораньше, поужинаем, расслабимся, вариабельно так, — увещевал педагогически подкованный полковник.
— Ничего, Вик, я уже в форме.
— Ты быстро восстанавливаешься, детка, это факт. У меня полежишь?
— Нет, у себя. Там Котька, он колыбельные вымурлыкивает медитативные и присыпает даже неуемного Севку.
— Я тоже по Севе соскучился, — кивнул Измайлов.
И я успокоилась. Всего-то и признал, что думал о моем сыне. Всего-то, но как это важно. Однако Измайлов своеобразен. Поняв, что поразил цель фразой, он закрепил результат, стиснув мое колено, и освободил его лишь возле подъезда с самокритикой:
— Предположить не мог, что способен полюбить женщину с такими худыми острыми коленками.
— Вот собралась уже было восхититься твоим виртуозным вождением одной левой, но не стану. Потому что ноги — не худшее во мне.
— Чуть-чуть бы попышнее, — гурманисто заказал Вик.
— Ищи себе толстушку.
— Некогда, родная. Я за то, чтобы тебя откормить.
Он откормит! Я таскаю продукты на два дома, я готовлю…
Когда, чмокнув меня на пороге, Измайлов спускался по лестнице, я приоткрыла дверь и выглянула. Вик перестал контролировать мимические мышцы и взгляд. Мрачный и мудрый мужчина. Отвлек меня от происшествия в кафешке, настроил на материнско-женский лад, а свои проблемы унес в себе. Потрясающе, даже в собственную квартиру не зашел, сразу на улицу. Почему в моих поступках сквозит идиотизм? Мне бы в мысли его, спасительный, мне бы не понять стараний Измайлова, мне бы поверить, что сейчас его волнует диаметр моих коленок. Я была бы абсолютно счастлива. А так… Для бывшего мужа я являлась тем же, что коттедж, машина, костюм. По мне его встречали в обществе. Провожали же, разумеется, по суммам сделок. Но я постоянно присутствовала в бытии его партнеров. Однажды мы курили на балконе и подслушали диалог семейной пары в комнате.
— Купи мне такую же шубу, как у Полины, — канючила жена.
— Похудей до ее размера, и твоя на тебе будет смотреться, — отбил атаку муж.
Как-то нам вслед со вздохом бросили:
— Сколько экономит на представительских шлюхах, везунчик, при такой-то второй половине.
В подобные моменты муж расцветал, задабривал и задаривал меня напропалую. Но и тогда я грустила, и тогда тяготилась ролью раздражителя. Нет, не дано мне быть женщиной ни для внешнего, ни для внутреннего пользования. Ничегошеньки у меня не складывается, я истосковалась по бездумности и беззаботности.
Моя сила не в слабости, а в том, что на уровень условного рефлекса я вывела сочетание физической и умственной активности. Ох, и помаялась я с собой. Но добилась. Хандрю, бичую себя выводами о тщете, суете и конечности существования и в то же время кручу педали велотренажера с маской на лице, веду хозяйство. Покончу с делами и обязательно возрадуюсь. Только за компьютер плюхаться в дурном настроении я так и не научилась. Но какие мои годы. Под этакую сурдинку я смыла грим, прибралась у себя и у Вика, пожарила мяса, накромсала овощей в салаты. А мыслями невольно переключилась на своих милиционеров. Долгонько я не додумывалась до элементарщины: Юрьев и Балков воспринимаются Измайловым как сыновья, как духовные последователи. Реалист Сергей допускает, что полковнику нужен уход, что он не монах. Идеалист Борис не желает делить Измайлова со мной. Его и Балков-то бесит. Забавно: Сергей показывает своих часто меняющихся девочек мне, а Борис в июне притащил единственную к Вику. Полковник благословил, и теперь Юрьев с нее, одобренной кумиром, пылинки сдувает.
— Не в моем она вкусе, — брякнула я, использовав лупу для изучения пухлогубого русоволосого объекта по оставленной Вику фотографии.
Измайлов попросил не взбадривать его бисексуальными намеками.
— Это не намеки, это потребность выяснить, из каких соображений ты порекомендовал красавчику Борису сию жабочку.
— Он же ее выбрал, — возмутился Вик. И вдруг его разобрало: — Поленька, я не претендую на право первой ночи, пусть Юрьев сам мудохается.
— А на право которой ночи ты претендуешь?
— Или считать, или любить, детка…
Он таков, когда спорится расследование. Однако уже одиннадцать вечера, еда остыла, я дважды проревелась, а ключ в недра замка не проникал. Я плеснула себе «Шардонне» и устроилась с сигаретой на диване в зале. Что ни говори, Измайловская команда была на недосягаемой высоте. Идея Бориса состояла из души и плоти. Душа — жажда справедливости и равновесия в добре и зле. Плоть — убежденность в том, что для щекотливых поручений Валентин Петрович использует определенную банду головорезов, следовательно, возможность нарваться на наших похитителей не исключена. Вик фанатично отстаивал требование превратить ухажера Балкова в ухажера надравшегося. Ему перечили, твердили, что это перебор. Он пустился в подробности, дескать, у садистов беззащитный, подвыпивший, но гонористый парень неизбежно вызовет импульс попинать себя ногами.
— Нет, на Руси окосевших не трогают, — талдычили ребята.
