Я стоял на месте, и пистолет оттягивал мне карман штанов, отчего они соскальзывали. Пока мой друг-нацист облевывал овощной ларек, я медленно и неохотно принял мучительное решение: ничтожная муха должна возвратиться в паучьи тенета.
Армстронг вернулся. Он был еще бледнее, чем прежде, но зато намного живее.
— Все в порядке, — выдавил штурмовик, и это было сравнительно близко к истине.
— Вы сядете за руль, или предпочитаете вздремнуть? — спросил я.
— Я не усну, — пробормотал он. — Но и рулить не могу. Посмотрите, что с моими руками. — Армстронг протянул мне руки и показал, как они дрожат.
— Ладно, — сказал я. — Поведу сам, а вы просто сидите и отдыхайте.
— Я не привык к таким вещам, — извиняющимся тоном проговорил Армстронг. — Простите, но я, в отличие от вас, еще не успел привыкнуть ко всему этому. Но я исправлюсь.
— Разумеется, — заверил я его с высоты своего опыта.
Если не давать волю воображению, можно заниматься чем угодно. Меня разыскивали за убийство, мои портреты были во всех полицейских участках. Я возвращался в дом, набитый сумасшедшими преступниками. Я только что видел, как застрелили человека, стоявшего рядом со мной. Я вел машину, нагруженную мощной взрывчаткой. Но не думал об этом. Я думал о прекрасном пейзаже, о великолепной дороге, о том, что мотор грузовичка на удивление хорош, а подвеска плоха, и это вовсе не удивительно, о том, как здорово будет, когда ФБР перестанет шпионить за мной, но как неприятно снова самому выносить корзинки для бумаг…
… и о том, что эти три пули предназначались мне.
Я ехал на юг по прекрасной, новой и почти пустой дороге. Рядом сидел Джек Армстронг, он привалился к дверце и все-таки уснул. Время от времени он стукался лбом о стекло, а я раздумывал о том, как похожий на хорька стрелок всадил три пули в человека, облаченного в черно-красную клетчатую охотничью куртку.
После нашего отъезда Тен Эйк позвонил в Онтарио, хорек сам так сказал. Тен Эйк сообщил хорьку, что денег в чемоданах больше, чем надо, и ему, хорьку, надлежит застрелить одного из участников встречи. Человека, которого разыскивает полиция. Человека в черно-красной клетчатой охотничьей куртке.
Хорек не интересовался нашими именами. Судя по всему, раньше он не встречался с Юстэли. Единственным ориентиром хорьку служила эта проклятая куртка!
Может быть, миссис Бодкин неспроста всучила ее мне?
Нет, вряд ли она в этом замешана. Тен Эйк даже Юстэли не рассказал о том, какую участь он мне уготовил. Такая уж у него была привычка: говорить как можно меньше. Вот он и велел хорьку убить человека в черно-красной куртке. А если бы я отказался ее надеть, он просто сказал бы хорьку, какой на мне костюм. Тен Эйку не пришло в голову, что я могу отдать эту куртку Юстэли или Армстронгу. Первый был слишком брезглив и разборчив в одежде, а второй — слишком хорошо развит физически.
Но Юстэли замерз.
А посему околел…
Я ехал на юг по прекрасной новой дороге, зная, что Тен Эйк предпринял покушение на мою жизнь, зная, почему он это сделал. Потому, что мне было известно его подлинное имя.
Но я не знал, как мне теперь быть.
Я просто возвращался, понимая, что иначе нельзя. Я и за миллион долларов не отказался бы от удовольствия увидеть его вытянувшуюся физиономию.
В общем, с делом мы справились неплохо. Обратный путь на грузовике занял больше времени, чем путешествие на север, и мы приехали уже под вечер. Когда я затормозил за домом, Тен Эйк вышел из задней двери, сияя приветливой улыбкой, которая ничуть не потускнела, когда я выбрался из кабины. Он стоял и смотрел, как Джек Армстронг вылезает из машины с правой стороны, как мы потягиваемся и разминаемся после долгой дороги. Потом Тен Эйк как ни в чем не бывало спросил:
— А где же Мортимер?
— Возле границы, — ответил я. — В «меркьюри». В куртке миссис Бодкин. Мертвый.
— Правда? Я не думал, что он захочет ее надеть.
— Ему стало холодно.
— А, вот оно что, — Тен Эйк едва заметно пожал плечами. — Всего не предусмотришь.
Проходя мимо нас, Армстронг пробормотал заплетающимся языком:
— Я так устал, что вот-вот сам свалюсь замертво. — Он остановился перед Тен Эйком и добавил: — Рэксфорд говорит, вы знали, что Юстэли убьют. Надо было сказать нам заранее, а то я спятил от страха.
— В следующий раз, — ответил Тен Эйк, улыбаясь ему как умственно отсталому ребенку, — обязательно дам вам знать.
— Хорошо, — проговорил Армстронг и заковылял в дом. Тен Эйк настороженно и с любопытством взглянул на меня (ему не приходило в голову, что от усталости я сделался таким же бесчувственным, как Армстронг. Когда мы ехали обратно, я вел машину только полпути. Сначала — по шоссе, потом — уже на подступах к дому, а в промежутке забылся в тревожной дреме. Я слишком одурел и хотел спать, чтобы по-настоящему бояться Тен Эйка или даже хоть сколько-нибудь опасаться его, поэтому моя показная холодная самоуверенность, как я понял впоследствии, произвела на него глубокое впечатление, и мне стало легче придерживаться той линии поведения, которую я считал наилучшей в сложившихся обстоятельствах. По пути на юг я думал почти исключительно о предстоящей встрече с Тен Эйком, о том, что скажу ему и как буду себя держать. И вот теперь, когда я все отрепетировал и устал до бесчувствия, я был готов блефовать до тех пор, пока Тайрон Тен Эйк не выдаст себя с головой).
— Зачем вы вернулись, Рэксфорд? — невозмутимо спросил он.
— Вы ошиблись, — ответил я. — Кто угодно может дать маху. Давайте забудем об этом, как будто ничего не случилось.
Он вскинул брови.
— И в чем же заключалась моя ошибка?
— Вы думали, что я представляю для вас опасность, но это было не так. Это и сейчас не так. Но впредь лучше бы вам не ошибаться.
Он прищурился и пытливо оглядел меня.
— Как я мог знать, что вы не готовите мне каверзу?
Я указал на кабину грузовика.
— Мне ничего не стоило застрелить вас, когда я сидел за рулем, а вы стояли в дверях.
Тен Эйк оглянулся на дверь, потом опять повернулся ко мне.
— Ладно. А что дальше?
— Я помогу вам, вы — мне, и мы будем квиты.
В его глазах сверкнули огоньки, будто сполохи пушечной канонады за горизонтом.
— Но вам известно мое имя, — сказал Тен Эйк. Теперь он играл в открытую, да и с чего бы ему действовать иначе?
— Это ничтожный риск, — ответил я. — А вот новая ошибка в отношениях со мной будет куда опаснее. Вам решать, какое из двух зол меньше.
— Да, — задумчиво проговорил он. — Да, решать мне.
Я достал из кармана пистолет, чем немало напугал Тен Эйка, и отдал ему со словами:
— Мне это больше не понадобится.
Он успокоился и посмотрел сначала на пистолет, потом на меня.
— Вы меня поражаете, мистер Рэксфорд.
— Просто я предпочитаю здравый смысл насилию, — ответил я, и это была чистая правда. (Благодаря усталости и отупению моя подлинная сущность и моя личина обрели точку соприкосновения. Кабы я показал Тен Эйку свое истинное лицо и начал ратовать за пацифизм, он, возможно, пристрелил бы меня только потому, что не разделял моих взглядов. Но сейчас, когда я стал ратовать все за тот же пацифизм, придя к нему в шкуре пантеры, Тен Эйк счел меня опасным и способным на что угодно противником, внушающим страх. Поэтому он с радостью и облегчением воспринял проповедуемые мною идеалы, пусть даже и в таком ограниченном, узком практическом приложении.)
— Здравый смысл, — повторил он, одарив сияющей улыбкой сначала меня, потом пистолет. — Что ж, здравый смысл всегда лучше, чем насилие.
— Разумеется, — ответил я. — А сейчас прошу меня извинить.
— Конечно, конечно.
Я вошел в дом, и миссис Бодкин тотчас попыталась напичкать меня спагетти, но неохотно отступила, когда я пообещал ей, что утром за завтраком съем все без остатка и пять раз попрошу добавки.
Поднявшись по лестнице, я с первой же попытки отыскал свою спальню. Изнутри в замке торчал ключ. Я закрыл дверь и в задумчивости уставился на него, но спустя минуту решил: нет, лучше оставить дверь открытой, это в моем духе. Как будто я бросаю миру вызов: ну-ка, попробуй застать меня врасплох!
Наутро я проснулся целый и невредимый. Кровь привычно текла по венам и артериям, в теле не было ни одного кусочка свинца или стали. Но воспоминание о вчерашнем возвращении домой задним числом потрясло меня, и более всего я был поражен, увидев эту незапертую дверь.
Никогда не думайте, будто сонный придурок ни на что не способен.
Прошло два дня, которые я бы назвал тяжеловесно-тягучими, если вспомнить предшествовавшую им запарку. Все это время я провел в четырех стенах (каждый раз, когда я норовил выйти «на прогулку», все начинали увещевать меня не делать этого, ибо расхаживать по улице в моем положении разыскиваемого слишком опасно, хотя никто не возражал против моей поездки за взрывчаткой) и ни на миг не оставался в одиночестве, а значит, был бессилен что-либо сделать. Я не осмелился воспользоваться телефоном: в доме было полно негодяев, и почти все они то и дело слонялись возле меня. Короче, я не имел никакой возможности выйти на связь с федиками.
