– Я так не считаю. Говорил уже: его любила моя мама, он был неплохим отчимом. К тому же я вообще не привык отказывать людям, нуждающимся в помощи.
– Это я знаю! Мы всей труппой сидим у тебя на шее и прекрасно себя чувствуем, – усмехнулась Груня и пошла собираться.
Когда она вышла из ванной, Вилли уже не было. Художница надела удобные широкие штаны цвета спелой вишни и светлую кружевную кофточку. Волосы собрала заколкой, а затем обулась в удобные белые туфли. Именно так – не вычурно, скромно одетые, решила она, люди и ходят на кладбище.
Черная «Ауди» ее действительно уже ждала, а Дилан оказался молодым, симпатичным парнем с вьющимися волосами и голубыми глазами. По-русски он говорил очень хорошо, с милым легким акцентом.
– Доброе утро, – приветствовал ее с улыбкой Дилан. – Такая красивая девушка, а отвезти ее надо на кладбище… Садитесь, я на весь день к вашим услугам, так велел Вилли.
– Нам далеко ехать? – спросила она, усаживаясь рядом.
– Минут десять. Тут и пешком можно, но уж доедем с ветерком.
До кладбища доехали и с ветерком, и действительно быстро.
– Пойдем, покажу то, что надо. Вилли ввел меня в курс дела, – сказал Дилан, помогая Груне выйти из машины.
Шагая по аллее, она поймала себя на мысли, что на русских кладбищах почему-то бывает жутко. Погосты обычно расположены на отшибе или на окраине, или где-то в лесу, словно люди подсознательно разделяют мир живых от мира мертвых. На Западе, у католиков, часто кладбище располагается вокруг действующего костела и порой прямо посреди города или поселка. Люди могут навестить своих усопших родственников и знакомых, а затем посидеть на службе, поставить свечку. Здесь нет ужасающих разномастных оград вокруг каждого клочка земли, а просто идут могилки в ряд с крестами и фигурками ангелов. И всегда здесь растут живые или стоят в вазах свежие цветы, а не искусственные, как у нас, раскрашенные в кошмарные ядовитые цвета.
Последнее всегда воспринималось Груней как какая-то насмешка. Мол, извините, тетя, часто мы вас навещать не сможем, а могилку вроде как украсить надо, цветочки должны быть. И вот прекрасный выход – искусственные цветы! Что может более по-идиотски выглядеть на заросшей могиле или на грязно-сером снегу? Только эти синие незабудки да окрашивающие снег красными пятнами пластмассовые тюльпаны. На западных кладбищах всегда ведется общая уборка территории, поэтому впечатление от могил складывается, так сказать, равномерное. У нас же, получается, платят бешеные деньги, чтобы зарыть и забыть, по-настоящему редко кто ухаживает за местом погребения. На наших кладбищах частенько увидишь огромные неухоженные деревья, при каждом дуновении ветра зло шелестящие ветвями, словно ругаясь, что их покой нарушили. Здесь же выше милых, пушистых хвойников, как правило, ничего не растет.
И еще. Как правило, на могилах католиков нет фотографий. Возможно, это правильно? Люди остаются в памяти близких такими, какими были, какими их хотели запомнить. А на том свете внешность уже не имеет значения. На наших же кладбищах везде фотографии, и от этого становится еще более жутко. Ведь все, кто их видит, понимают: эти люди умерли, со снимков на живых смотрят сотни мертвецов. Неприятно, что уж говорить.
Марк был русским, поэтому на могилках его тети и дяди красовались фотографии на русский манер. Здесь таких могил было мало.
– Вот, – остановился Дилан, – Софья Павловна и Аркадий Михайлович. А вот и Марк Тарасов.
– Его с ними рядом похоронили? – спросила Груня, испытывая внутренний трепет.
– Ну а куда же? Другой родни у него не было. Вилли и похоронил здесь.
– Что ж, и правильно.
Груня присела на маленькую каменную скамейку и посмотрела на фотографии родственников Марка. Сразу чувствовалось, что это были интеллигентные и умные люди. Такие благородные лица, глаза… Окладистая бородка у Аркадия Михайловича и строгая прическа, волосок к волоску, у Софьи Павловны. Такая милая супружеская пара…
– Хорошие люди были, – словно прочитал ее мысли Дилан. – А вы ведь дочка Марка? Ходили слухи в отеле…
– Вроде да. Только я его даже не видела ни разу, – вздохнула Груня.
Дилан сел рядом.
– Бывает. Марк прикольный был… А сюда вам зачем понадобилось? Хотя что я спрашиваю? Все-таки могила отца.
– Марк оставил завещание, чтобы я написала портреты его родственников, – доверилась сопровождающему Груня.
Парень присвистнул.
– Серьезно? Странное пожелание.
– Можно я здесь останусь? Я тут пока осмотрюсь, освоюсь. Сделаю наброски. А ты приезжай за мной часа через два, – попросила Груня.
– Точно вы одни останетесь? А то Вилли меня потом ругать будет, что оставил вас…
– Всего на два часа!
– Хорошо. У нас вообще-то тут мирно, ничего страшного.
Дилан ушел, а Груша разложила карандаши, ватман на планшете и приступила к эскизам. Она хотела настроиться на нужную волну, прочувствовать этих людей по их фотографиям, чтобы перенести образы на бумагу.
На кладбище и правда было совсем не страшно. Дул ветерок, доносивший аромат трав и цветов, растущих здесь повсюду. Только небо стало вскоре затягиваться тучками, но для Груни это было даже хорошо – не так слепило солнце. Она делала один набросок за другим. Фото на могильной плите, сразу две могильные плиты, вид прямо, вид слегка сбоку… Одно фото и фото на фоне всего окружающего… Аграфена вошла в свой профессиональный ритм. Из таких вот различных набросков она в будущем напишет добротные портреты, сложив все мелкие детали и свои ощущения в единое целое.
Могилы родственников Марка располагались в крайнем ряду, а невдалеке высилась какая-то стела. Груня поднялась со скамейки немного размять ноги и подошла к стеле, на которой было выгравировано множество имен – ровными столбиками.
«Что это? Прямо как братская могила…» – заинтересовалась она. И прочла наверху надпись, что здесь захоронены останки людей, погибших в авиакатастрофе 12 июня 1995 года, пассажиров разбившегося лайнера, летевшего из Мюнхена в Будапешт.
Груня смотрела на ничего, в принципе, не значившие для нее имена и фамилии, и ей стало вдруг плохо.
«Нельзя так на все реагировать, я с ума так сойду, – попыталась художница сама себя привести в чувство. – Но это же уму непостижимо! Столько людей! Разом! Самолет для них стал братской могилой. А они заходили в него со своими надеждами и чаяниями, они куда-то стремились, с кем-то хотели встретиться… Смеялись, занимали свои места, раскладывали вещи… Их любили, они кому-то были нужны… И закончилось все вот так – урночками с останками в этой стеле». Аграфена даже отошла от стелы на два шага назад, словно та могла затянуть ее в себя. Фатальность ситуации и заключалась именно в том, что ничего изменить нельзя было, ни для кого… И эти люди оказались обречены, а она еще жива, раз не летела рейсом Мюнхен – Будапешт 12 июня 1995 года.
Груня застучала зубами и подумала: «Все-таки кладбища на меня плохо влияют. Дилан был прав, спрашивая, точно ли я хочу здесь оставаться в одиночестве. Все у меня не слава богу: отца узнала уже после его смерти, портреты родственников приходится писать с могильного камня, влюбилась не в кого-нибудь, а в самого красивого на свете мужчину…»
Художница вдруг сообразила, что замерзла не из-за своих опустошающих мыслей – просто погода изменилась. Тучки на голубом небе затянули его окончательно и беспросветно, да и по цвету стали темнее, мрачнее, как будто набухли влагой. Их словно распирало от слез солидарности с чувствами Груни в память погибших 12 июня, очень многие из которых были совсем молоды. Видимо, резкие перемены погоды здесь в порядке вещей. Аграфена могла в том убедиться в день прилета в Венгрию, когда она одинокой, отчаявшейся путницей сбежала по мосту на зеленый остров и попала там под внезапно нагрянувший дождь.
И сейчас слезы захороненных, то есть вырванных из жизни на пике, вылились в самый настоящий дождь. Сначала самые крупные капли прорвали брешь в облаках, сорвались с небес и не упали, а просто-таки шмякнулись на лист с набросками, аккурат на лицо Софьи Павловны, моментально размыв очертания, словно и нарисованная пожилая женщина заплакала, восприняв общее депрессивное состояние, царившее вокруг. Затем капли стали мельче, западали чаще, словно обрадовавшись прорыву в небесной защите. Этакие капли-детки, последовавшие за своими родителями. Они забарабанили по всему, что ни попало, тяжелые и холодные. Укрыться от них на кладбище с жесткой зеленой травой и весьма окультуренными цветами было негде. Разве только в одиноко возвышающемся костеле посреди территории.
Туда-то Груня и поспешила, быстро собрав свои бумаги и канцелярию. Под конец своего бегства она попала просто под проливной ливень, который буквально застилал глаза.
«Вот ведь стихия! Ужас! Как быстро все изменилось! Интересно, когда Дилан приедет за мной? Надеюсь, догадается побыстрее», – думала Груня, взбегая по грубо, неровно обработанным каменным ступенькам, отполированным поверху тысячами ног, к кованым дверям костела. И вдруг поскользнулась, подвернула ногу и растянулась плашмя прямо перед входом, на некоторое время от боли совсем потеряв ориентацию во времени и пространстве. Конечно же, она благополучно промокла абсолютно до нитки, да еще и окрасила кровью из рассеченной коленки каменные ступени.
