Ознакомительная версия.
Блюм начала кашлять, а директрису несло на волне злости. Майя Леонидовна слишком переволновалась, думая о смерти Теодоры Вольфовны, и сейчас у нее началась настоящая истерика.
— Харкнул на пол! — закричала она.
— Тише, пожалуйста, — взмолилась старушка.
— Обозвал дурой!
— Он не со зла.
— Ворвался в комнату без стука!
— Право, ерунда.
— Нет, я так это дело не оставлю! — кипела Майя. — Вы одиноки и не способны постоять за себя, но, слава богу, я вполне молодая, сильная женщина…
— Тише, пожалуйста!
— ..и способна поставить негодяя на место.
— Тише, пожалуйста, — словно заведенная повторяла Блюм.
— Прямо сейчас вызову милицию.
— Ой, тише!
— Пусть отметят факт безобразия.
— Не надо!
— Ваш сосед невероятно распущен.
— Все нормально, мы хорошо живем. Очень прошу, не затевайте скандал, — чуть не зарыдала Теодора Вольфовна, — иначе Валерий Павлович мне потом такое устроит…
— Да прекратите бояться! — рявкнула Майя Леонидовна. — Поймите, этот Прыщ чувствует себя хозяином лишь потому, что вы трясетесь, а дадите ему отпор — живо хвост подожмет. Все грубияны, как правило, трусы.
— Вы не знаете Валерия Павловича, — прошептала Блюм, — он способен извести человека. Я благодарна ему за разрешение жить своей жизнью…
— Это уже ни в какие ворота не лезет! — окончательно разъярилась Майя. — Теодора Вольфовна, милая, вы что, раба Прыща?
— Ну… нет, — пролепетала Блюм. — хотя… если подумать… коли честно… не лукавя… не кривя душой… то да! Я его очень боюсь, но и уважаю.
Майя Леонидовна захлопала глазами. Конечно, директриса понимала: жизнь интеллигентной старушки, вынужденной делить квартиру с наглым, явно криминальным мужчиной в расцвете лет, не может быть безмятежно счастливой. Но в Советской стране есть милиция и законы. Теодоре Вольфовне следует показать Прыщу зубы… ну, если уж не все тридцать два, то хоть сколько есть! Мерзкий уголовник навряд ли придет в восторг от перспективы общения с сотрудниками органов.
— Если Валерий Павлович осерчает, он запретит мне посещать библиотеку, — вдруг сообщила Блюм, — а я так люблю вас всех.
— Этот подонок не имеет права вам ничего запрещать! — затопала ногами Майя. — Теодора Вольфовна, милая, нельзя быть такой размазней!
— Валерий Павлович мне хозяин.
У Майи Леонидовны от гнева пропал дар речи, она смогла лишь выдавить из себя нечленораздельные звуки:
— А… а?., о… о!..
Блюм же очень тихо довершила начатую фразу:
— Мой муж человек резкий, принимает решения мгновенно и никогда их не меняет.
Майя Леонидовна потрясла головой.
— Муж? Вы замужем?
— Да, а что тут удивительного?
— Но вы никогда не говорили о семье.
Блюм нахохлилась.
— Просто не было необходимости.
— И ваш супруг спокойно наблюдает за хамством Прыща?
Теодора Вольфовна нервно поежилась.
— Вы не совсем поняли ситуацию. Я расписана с Валерием Павловичем.
В макушку Майи Леонидовны словно воткнулся гвоздь.
— С кем? — переспросила она. — С Прыщом? Вы жена… э…
— Валерия Павловича.
— Господи! — в полной растерянности ахнула директриса и от неожиданности бестактно спросила:
— Как же вас угораздило выйти замуж за такого?
Лицо Блюм порозовело.
— В юные годы Валерий Павлович был иным, нас связала большая любовь. Я ради мужа бросила родителей, порвала с привычным кругом общения и некоторое время была счастлива. Но потом стало понятно: несмотря на страсть, мы с Валерием Павловичем полярно разные люди и теперь живем просто соседями. Муж благородный человек, он содержит меня, не упрекает за полнейшую финансовую несамостоятельность и неумение вести домашнее хозяйство, разрешает проводить время в библиотеке…
— Сколько же вам лет? — вновь проявила бесцеремонность Майя.
— Сорок, — ответила «старушка», — Валерий Павлович меня старше.
Майя Леонидовна вдохнула воздух и забыла его выдохнуть. Блюм всего лишь сорок? Да быть такого не может! У нее же совершенно седые волосы, стянутые на затылке в дурацкий пучок, бесформенная фигура, дряблая, морщинистая кожа… И потом, Теодора никогда не улыбается!
Очевидно, ошарашенный вид директрисы выдал ее мысли. Блюм опустила глаза в пол.
— Я всегда выглядела старше своих лет, — прошептала она. — У нас такая генетика. У женщин в нашей семье какой-то сбой в организме после родов случается. Бабушка моментально сдала, мама превратилась по виду в пенсионерку, родив меня, и я начала стремительно изменяться после появления на свет Павлика. Принесла сына домой и сообразила: за неделю старюсь на месяц.
— У вас есть сын?!
— Да, Павлик, — кивнула Теодора. — Но он сам по себе, ко мне душевно не расположен. Сложный мальчик, вернее, юноша — Павлуше за двадцать, я очень рано родила. Думала, вот оно, счастье: муж, сын. Ан нет, не дал господь радости: Валерию Павловичу я не нужна, а Павлик из дома убежал.
Майя вздрогнула.
— Ваш сын удрал?
— Да.
— Почему?
Блюм пожала плечами:
— Павлик свободолюбивая личность, его, как и отца, нельзя заставить ходить по струнке, и, к сожалению, ему достались моя романтичность и влюбчивость. Сын не посвящал меня в свои дела, не распахивал душу, но у меня есть глаза…
Теодора Вольфовна на секунду замолчала, потом вдруг заплакала.
— Не расстраивайтесь, — бросилась утешать бедную тетку Майя Леонидовна, — кое-кто из людей переживает подростковые комплексы и в двадцать лет. Вернется ваш Павлик. Вот увидите, все будет хорошо.
Теодора Вольфовна вытерла глаза и неожиданно призналась:
— Всю ночь не спала, а потом вдруг прикорнула и на весь день выпала. Уж извините, не пришла, бросила каталог.
— Не беда, — бодро воскликнула Майя, — карточки есть не просят, полежат. И потом, вы же не штатная единица, приходите, когда можете, трудитесь на общественных началах.
Блюм кивнула, но ничего не сказала, в комнате на некоторое мгновение повисла тишина. Затем Теодора шепнула:
— Мне страшно.
— Хотите, заберу вас к себе? — предложила Майя.
— Боюсь за сына.
— Он вернется.
— Нет, никогда. Ушел, прихватив очень ценную вещь… кошек… вам не понять… Валерий Павлович крайне зол, он поклялся Павлика из-под земли достать и убить…
Майя Леонидовна попыталась улыбнуться. Она собиралась сказать: «Мало ли какую глупость способен в запале прокричать отец», но тут Блюм почти неслышно договорила:
— И девочку тоже.
— Какую? — удивилась директриса.
Теодора вздрогнула.
— Марину Константинову, дочь нашего читателя Федора Сергеевича. Думаю, они давно запланировали побег, ждали, пока нечто дорогое получат… Лучше давайте прекратим разговор, более ничего не скажу, хоть режьте. Впрочем, я сейчас в таком состоянии, что несу чушь! Сама не пойму, с чего мне в голову мысль о Марине втемяшилась!
Майя Леонидовна глянула на меня.
— Вот такая история.
— И как она завершилась? — живо спросила я.
— Никак.
— То есть?
Директриса осторожно поправила вазочку с конфетами.
— Теодора Вольфовна на следующий день пришла в библиотеку и села переписывать каталог. Более она никогда не беседовала со мной на личные темы. Мы обсуждали последние новинки, болтали о книгах, спектаклях, сплетничали о посетителях, обговаривали внутренние проблемы. Много чего случалось. Представляете, взяли на работу очень милую девушку Наташу, дочь генерала, ребенка из хорошей семьи, а она покончила с собой. Шок был для всего коллектива, Блюм тоже переживала, но о ее семье мы не беседовали, табу.
— Дети нашлись?
— Марина и Павел? Нет, — помотала головой Майя Леонидовна, — словно в воду канули. Понимаете…
— Что? — насторожилась я.
Директриса замялась, потом решительно махнула рукой.
— Об исчезновении Павла никто не заявлял. Очевидно, Валерий Павлович решил не предавать дело огласке, Теодора Вольфовна молчала по приказу мужа, и милиция так и не узнала, с кем удрала Марина. Федор Сергеевич Константинов умер в больнице, Розалия впала в сумасшествие, старшую дочь она прокляла на похоронах супруга. Совершенно отвратительная сцена вышла, я ее забыть не могу. Представляете, не успели гроб опустить в могилу, как Розалия выпрямилась, воздела руки к небу и закричала: «Господи, накажи ее! Пусть мучается всю жизнь! Если кто Марину увидит, передайте девке: мать желает ей горе, беду и болезнь!» Присутствовавшие на церемонии люди растерялись и не сразу остановили вдову, а та пошла вразнос, отыскала глазами в толпе младшую дочь и прошипела: «Тебе тоже плохо придется». Девочка зарыдала… В общем, сплошное безобразие. Народ тогда осудил Розалию: горе горем, но такие слова произносить нельзя в любом случае. Впрочем, бог наказал Константинову — она потом оказалась в психиатрической лечебнице, так и умерла в сумасшедшем доме.
Ознакомительная версия.
