– Не в состоянии, – эхом отозвалось тело.
– Придется позвать твою жену.
– Мне уйти?
– Нет, останься, мне нужен переводчик, русского ведь я не знаю.
– Но ведь Анна сама может перевести, она хорошо говорит по-английски.
– Твоя жена больше не говорит вообще, ни по-русски, ни по-английски. Так что без твоего присутствия не обойтись. Ешь.
– Спасибо, хозяин.
Эх, оглоблю бы сейчас, да по родимой головушке! Но нельзя, он не виноват, к тому же хватит и одного покалеченного в нашей семье, Лешкино тело должно остаться целым и невредимым.
Ладно, хватит прятаться за дверью, пора явить себя народу. Да и есть хочется просто зверски!
Дюбуа приказал кому-то сходить за мной.
– Не стоит утруждаться, я сама пришла! – именно эта фраза должна была гордо и независимо прозвучать в столовой, знаменуя мое торжественное появление.
Но прозвучал лишь отвратительный гугнеж. Что вполне гармонировало с моим внешним обликом, и эти две гадости – гугнеж и облик – на какое-то мгновение выбили из меня боевой задор, заменив его мучительным осознанием унижения.
Уверенный марш по направлению к накрытому столу застопорился, вдруг резко заболела нога под повязкой, щеки полыхнули огнем, в уголках глаз появились предательские слезы.
Но торжествующая улыбка Дюбуа подействовала на меня, как красные пролетарские шаровары скотника Василия на колхозного племенного быка Борьку.
Слезы мгновенно высохли (возможно, из-за пылающих щек), кулаки судорожно сжались, боль в ноге я затолкала поглубже и, глядя на мерзье в упор, продолжила путь к столу.
Во главе которого и возвышался Дюбуа, одетый в расписной африканский балахон. Слева от него флегматично хрустело поджаренным тостом тело моего мужа, а справа расположились Ника и чернокожая нянька.
Радостного «мама!» при виде меня не прозвучало. Нахмурившись, дочка сосредоточенно всматривалась в приближавшееся чучело.
Лишь когда я подошла к ней вплотную и, закончив поливать мерзье презрением, с удовольствием перевела взгляд на свою малышку, в ее глазенках заплескалось безумное счастье узнавания:
– Мамочка!
Девочка рванулась ко мне, едва не упав с высокого стула, но я успела подхватить родное тельце и прижать наконец к сердцу. Сколько дней прошло с тех пор, как я вот так обнимала своего ребеныша, – три, четыре?
Но сколько же непостижимо чудовищного произошло с тех пор! Казалось, что разлука длилась не дни, а годы.
И все эти годы-дни Ника была совершенно одна рядом с гнусным монстром, пугавшим ее до обморока еще до встречи. Да еще и тупые живые куклы с лицами мамы и папы! Тут и взрослый человек мог сойти с ума от ужаса и безысходности, а что пришлось перенести малышке?!
И теперь, когда к ней вернулась наконец ее настоящая мама, девочку «отпустило». Она прильнула ко мне и разрыдалась.
Господи, дай мне сил справиться со всем этим! Не оставь нас один на один с порождением зла! И помоги мне сейчас, когда на моих руках заходится горьким плачем дочь, а я не могу сказать ни одного ласкового слова, спеть тихо-тихо на ушко успокоительную песенку, как это делала всегда!
Дюбуа разглядывал нас с холодным любопытством, Лешкино тело безмятежно наслаждалось кофе, нянька испуганно переводила взгляд с хозяина на нас, не зная, что делать.
Но мне сейчас все они были до зеленой звезды. Тельце дочери дрожало все сильнее, плач перешел в надсадный сип, у ребенка начиналась неконтролируемая истерика, грозившая закончиться обмороком.
Я целовала мокрые от слез щечки, дула в разгоряченное личико, гладила взмокшие кудряшки. Но не могла издать ни звука.
Не могла? Немедленно сосредоточься и сгреби уцелевшие мозги покомпактнее. Ты не можешь говорить, но мычать-то ты можешь, верно? Вот и пой песенку, состоящую из одних «м».
Что я и сделала на мотив «Колыбельной медведицы» из мультфильма «Умка». Ника больше всего любила слушать ее перед сном.
«Ложкой снег мешая, ночь идет большая…» Ну и пусть сплошное «м-м-м», все равно дочка знает слова наизусть.
Получилось, истерика постепенно угасала, пока не перешла в стадию судорожных вздохов. К этому моменту мы с дочкой давно уже сидели в уютном кресле, Ника полулежала на сгибе маминой левой руки, вцепившись ручонками в большой палец правой. Она не отрываясь смотрела мне в глаза, страх и боль в них постепенно сменялись покоем. Когда судорожные всхлипы почти прекратились, малышка провела пальчиком по моим губам и прошептала:
– Мамочка, ты не можешь говорить?
Я грустно улыбнулась и кивнула.
– Это сделал злой дядька?
«Да».
– И ты никогда-никогда больше не будешь говорить?
Я пожала плечами – «не знаю».
– Он очень плохой, меня тошнит рядом с ним, а когда он на меня смотрит, то очень болит голова. Ты заберешь меня отсюда?
«Да». Поцелуй в потный лобик – «обязательно».
– А как же папа? Ему очень плохо, я слышу. Он так кричит в моей голове! – Губы девочки снова задрожали, я нежно погладила ее по волосам, и малышка успокоилась. – Куда злой дядька дел папу? И зачем он водит за собой чужого? – Кивок в сторону удовлетворенно откинувшегося на спинку стула Лешкиного тела. – Знаешь, мамсик, дядька и вместо тебя чужую тетку приводил. Она была почти ты, но не ты. А ты почему-то была в маленькой бутылке. Как ты там помещалась, мама?
– Алекс, не сиди пнем, переводи, что говорит твоя дочь! – гаркнул мерзье.
– А, что? – встрепенулось дремавшее с открытыми глазами тело.
– О чем она говорит? – начал злиться Дюбуа. – Ты что, забыл, зачем ты тут?
– Не забыл, – равнодушный зевок. – Ничего интересного для вас девочка не сказала. Обычное детское сюсю-мусю с мамочкой.
– Позволь мне самому решать, что представляет для меня интерес, а что нет, – проворчал колдун, направляясь к нам. – Ну что, женщина, ты поняла теперь, что со мной следует быть покорной? Тебе понравились новое жилье и одежда?
Я посмотрела уроду в глаза. То, что мерзье прочитал в моих, ему явно не понравилось:
– Значит, не поняла. Ну ничего, поймешь, деваться тебе некуда. А сейчас покорми дочь, она отказывалась есть без тебя, приходилось кормить насильно. И сама можешь перекусить тем, что останется. Потом погуляй с Никой по участку, ей необходим свежий воздух. Позже я пришлю за девочкой, пора начинать обучение. Теперь, надеюсь, она будет более открытой.
Да пожалуйста, надейся сколько угодно, кто бы возражал! Для меня теперь главное – время потянуть, чтобы найти возможность вырваться из этой клоаки. И с тобой, урод, надо что-то делать, ведь в покое ты нас не оставишь.
Дюбуа гавкнул на няньку, жестом позвал за собой Лешкино тело, и мы с дочей остались наконец одни.
Спасибо тебе, господи! Пусть и дальше колдун пребывает в уверенности, что я теперь абсолютно безвредна, эдакое немое бревно, неспособное к общению. Интернет для меня недоступен, телефон – тоже, выйти хоть как-то на связь я не могу. Так считает Дюбуа, поэтому свободу моего передвижения по вилле ограничивать не стал. И это хорошо.
– Мамсик, пойдем кушать, – шмыгнула носом дочка. – Я проголодалась. А ты?
«Я тоже».
И пусть почти вся еда уже остыла, нам это было безразлично – ведь мы были вместе! И никто на осквернял окружающее пространство своим присутствием. Наверное, поэтому было очень вкусно. Если бы не эти дурацкие губы…
Повеселевшая Ника потянула меня за руку к выходу, но вдруг резко остановилась и с недоумением посмотрела на мои босые ноги:
– Мамс, а где твои тапки?
Я развела руки и пожала плечами – «нету».
– И зачем ты надела на себя мешок от картошки?
Ты, доченька, еще мамины трусы на веревочке не видела!
– Так нельзя, – нахмурилась Ника. – Тебе надо переодеться.
Кто бы спорил!
– Пойдем искать твои вещи. Я видела, как их тащили в дом.
И куда затащили?
Малышка уже решительно направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Но мне туда совсем не хотелось, поскольку где-то там уродливым грибом торчал Паскаль Дюбуа. Лучше поищем здесь, под лестницей есть большая кладовка, я помню.
Я подхватила дочку на руки и, предупреждая возмущение, указала на дверь кладовки.
– Поищем там? – сообразила малышка.
«Да».
– Тогда поставь меня на пол, а то тебе неудобно искать.
Ничего, справлюсь. Не хочу тебя отпускать, зернышко, я так соскучилась.
Придерживая малышку правой рукой, левой я открыла дверь подсобного помещения.
– Вот они, мама! – радостно завопила Ника, подпрыгивая от нетерпения. – Пусти меня!
Пустила. Дочка шустрым колобком вкатилась в тесную комнатушку без окон, а я включила в ней свет. Чемоданы действительно были здесь, но не все. Только два моих. Это и понятно, Лешкины забрало его тело, Никины – колдун. Они мне все равно не нужны сейчас.
– Какой откроем, ма? – вопросительно посмотрела на меня малышка.
Я взяла тот, в котором лежали повседневные вещи и обувь, и понесла в свою келью. Дочка лишних вопросов задавать не стала и, смешно сопя, помогала мне тащить чемодан.
