— Ага, верно, тогда она еще была цветущей и жизнерадостной, — согласно кивнула Настя. — А пару дней назад случилось страшное несчастье: у нее мужа убили.
— Разве у Галки был муж?
— Ну, муж он или не муж, я не знаю, фамилии у них разные, она — Воловяк, он — Усов, но жили-то вместе, и хорошо жили, дружно, я бывала у них в гостях…
Настя еще продолжала говорить, но я ее уже не слышала. У меня в голове ревела сирена пожарной тревоги, и словно набатный колокол ухал: Усов! Усов! Усов!
— Володя Усов? — на всякий случай переспросила я.
— Ага, — увлекшись рассказом, Настасья перестала картинно горевать, выдвинула ящик стола, выудила оттуда сникерс и захрустела им. — Володя Усов, точно. Веселый был мужик, балагур и анекдотчик, все время рассказывал какие-то занятные истории из своей жизни, лишь бы кто слушать согласился. И покладистый такой! Осения, бывало, рявкнет: «Вова, кончай лясы точить, нам по делу поговорить надо!», а он не обижается, скажет: «Молчу, лапочка, молчу!», сядет в уголочке с кроссвордом и черкает себе…
— Точно, — с трудом проговорила я, припомнив, что мне рассказывал об Усове Генка Конопкин. — Он за разгадывание кроссвордов даже призы от газеты получал…
— И за составление тоже, — кивнула Настя, доставая чашки и блюдца. — У них дома-то компьютера не было, так он у Осении в салоне часами сидел, сочинял свои крестословицы. Ты кофе будешь?
— Не буду, — непослушными губами вымолвила я, с трудом удерживаясь, чтобы не стукнуть себя по лбу.
Что же это получается? Я спешно ловила за куцые хвостики разрозненные мысли, чтобы выстроить их по порядку, как героев сказки «Репка»: бабка за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку — и так далее. Итак, зашифрованный список пришел ко мне из «Изиды». К компьютеру салона имел доступ любитель кроссвордов Усов, и он же болтался у пруда птицефабрики, с которой испарились страусы. И, как минимум, три поименованных в списке гражданина являются счастливыми обладателями все тех же страусов… На этом мои рассуждения зашли в тупик.
Ладно, попробуем с другой стороны. Усова убили, и его жена, хозяйка все той же «Изиды», погибла при весьма подозрительных, на мой взгляд, обстоятельствах… Ну и как же это все связать?
— Может, минералки выпьешь? — заботливый голос Насти вывел меня из тщетных и мучительных раздумий. — Что-то лицо у тебя странное, ты не перегрелась?
— Спасибо, нет, — ответила я. — Я, пожалуй, пойду домой.
Я слепо нашарила рядом свою сумку, поднялась с дивана и на негнущихся ногах вышла из редакторской, напрочь позабыв о том, что хотела позвонить Венечке.
Правы, правы были древние китайцы, утверждавшие, что нельзя запретить себе думать о белой обезьяне! Во всяком случае, я лично, сколько ни пыталась, не могла выбросить из головы этого белокурого примата. Только велю себе не думать о ней, как она прочно поселяется в моем воображении, прямо-таки прописывается на постоянное место жительства! Ест, спит, болтается, держась хвостом за ветку на пальме, а еще пляшет, крутит хулахуп — и при этом все время издевательски гримасничает!
Ну и что? — спросите вы. Отвечу: не в обезьяне дело, это всего лишь аллегория. Просто мне очень трудно заставить себя не думать о том, что меня заботит, хотя я точно знаю, что мое подсознание решает задачки гораздо лучше, чем сознание. Бывало, не могу вспомнить какой-нибудь факт, найти решение трудного вопроса или просто подобрать свежую рифму, загоню проблему в подсознание, там она потихоньку вызревает и через день-другой всплывает на поверхность полностью оформленная. Очень удобно!
Но нынешняя белая обезьяна никак не желала тонуть в моем подсознании. Она бешено сопротивлялась, хватала меня за руки, отчаянно верещала и металась по моим мозговым извилинам, сшибая более-менее стройно организованные мысли — так, что в конце концов я вообще перестала соображать и тащилась в Иркины пенаты на автопилоте, благо исправно функционирующий мозжечок позволял еще сохранять равновесие и переставлять ноги.
А сильно пересеченная местность на дальних подходах к Иркиному дому может поспорить с настоящей полосой препятствий! За кольцевой дорогой, формально отделяющей высотки Пионерского микрорайона от частной застройки, плотно стоят противотанковые надолбы бетонных гаражей, за ними тянется чахлый лесок с крайне неровной почвой, потом — полоса отчуждения железной дороги, затем сами рельсы в два ряда, снова реденький замусоренный лесок — и только после этого собственно поле, отведенное под застройку. Конечно, будь у меня машина, я в пять минут докатила бы до дома в объезд, а так волей-неволей приходилось совершать марш-бросок. Это в послеполуденное-то пекло, когда в тень забились не только люди, но даже степные суслики!
Обливаясь потом, я свернула с дороги и углубилась в узкий проход между двумя бетонными гаражами, на минуту оказавшись в густой прохладной тени. Впрочем, легче мне не стало, наоборот: выйдя на свет, я ослепла, как сова, и на какое-то время совершенно потеряла ориентацию. В результате человека, возникшего передо мной так внезапно, словно он вынырнул из-под земли или с неба упал, я даже не разглядела, успела только увидеть, как темный силуэт протянул ко мне руку, машинально сказала: «Здрасьте!» — и вдруг ни с того ни с сего потеряла сознание.
План физического устранения неуязвимой журналистки, разработанный хитроумным Мелюзгавриком, был прост, как все гениальное, и помешать его воплощению могло только одно обстоятельство: возвращение бабы восвояси не пешим ходом, а на каком-нибудь попутном транспорте. Предотвратить такой расклад не было никакой возможности, оставалось только надеяться, что этого не случится.
После полудня братья Милосские выдвинулись на заранее подготовленную позицию. На плоской крыше крайнего в ряду бетонного гаража была раскатана туристическая «пенка» и поставлен термос с холодной минералкой. Шлепнувшись животами на подстилку, Мелюзгаврик и Бармалютка как простыней накрылись сверху сверкающей, точно зеркало, солнцезащитной шторой и распределили вахты. Первый час с биноклем в руках бдил Мелюзгаврик, а Бармалютка спал, потом наоборот. Было очень жарко, тихо, сонно, в траве у подножия гаражей стрекотали цикады, крайне редко внизу пробегали истекающие потом пешеходы, дважды мимо бодро прогромыхала электричка — как с удовлетворением заметил Мелюзгаврик, точно по расписанию.
Жертва показалась на шоссе в половине второго.
— Гля, какая одуревшая, — издевательски хмыкнул наливающийся ледяным нарзаном Бармалютка. — Морда вся красная, глаза оловянные, плетется как зомби!
— Типун тебе на язык, трепло, — отреагировал суеверный Мелюзгаврик на упоминание о живых мертвецах: учитывая темперамент будущей жертвы, из нее мог получиться весьма энергичный ходячий труп. — Приготовься, через минуту будет пора!
Кивнув, Бармалютка сунул в карман просторных летних штанов аэрозольный баллончик и подполз к краю крыши.
— Пошел! — шепотом скомандовал внимательно следящий за дорогой Мелюзгаврик.
Бармалютка легко и бесшумно канул вниз.
Напряженно прислушивающийся Мелюзгаврик услышал произнесенное женским голосом приветствие, потом легкий шорох и приглушенный голос Бармалютки:
— Порядок! Давай вниз!
Торопливо свернув бивак на крыше, Мелюзгаврик сбросил с крыши рюкзак с вещами и спрыгнул сам.
— Сюда, — Бармалютка высунулся из-за угла.
Мелюзгаврик поспешил на зов и увидел подельника, волокущего по траве недвижимое тело.
— Ты с ума сошел?! — возмутился генератор идей. — Куда волоком?! Бери на руки!
Недовольно ворча, Бармалютка с трудом вскинул тело на плечо и, пригнувшись, заспешил к лесополосе. Часто оглядывающийся Мелюзгаврик прикрывал его с тыла, хотя необходимости в этом не было, вокруг оказалось тихо-пусто.
— Порядочек, — удовлетворенно повторил Бармалютка уже в тени деревьев, осторожно устраивая бессознательную дамочку у корней старой кривой березы. — Время?
Мелюзгаврик посмотрел на часы:
— Еще восемнадцать минут!
— Успеем, — Бармалютка потянулся за белой сумкой жертвы.
— Надень это, мало ли, вдруг потом будут снимать отпечатки пальцев, — Мелюзгаврик протянул компаньону резиновые медицинские перчатки.
— Да кому оно надо! — возразил Бармалютка.
Однако перчатки все-таки натянул.
— Ну что? — Мелюзгаврик, вытягивая шею, смотрел, как Бармалютка копается в дамской сумке.
— Ничего нет!
— Уж так и ничего? — не поверил Мелюзгаврик.
Бармалютка передал ему открытую сумку.
— Только три кило всякого мусора! А денег нет!
Забыв про перчатки, Мелюзгаврик, в свою очередь, покопался в торбе, полной разного мелкого женского барахла.
— Похоже, это другая сумка, — резюмировал он. — У той, Жора говорил, подкладка была надорвана, он в дырку деньги и сунул, а здесь шов ровный, чистый, и сама шелковая подкладка совершенно гладкая, без зацепок и катышков. Точно, другая сумка.
