— А мое участие в хищении сего предмета вовлекло нас в совместную преступную деятельность?
— Снова верно. — Я улыбнулась.
— Отлично, все прояснили. Теперь вернемся к данной проблеме. Наш злоумышленник сильно спешил, и по глупости решил «отзаппить» весь жесткий диск. Понимаете, программа ZAP предназначена для удаления одиночных файлов или небольших их групп. Вот почему машина не загружалась. ZAP сразу стер файлы Windows, тем самым остановив работу компьютера прежде, чем произошло удаление файлов данных. Пока все понятно? — Он улыбнулся и погладил локон моих волос, как любил делать Скотти. Господи, как хорошо! Но что я творю? А если Скотти вернется? Кошмар!
— И это означает, что мы все-таки сможем добраться до файлов?
— Возможно. Сейчас попробуем. Я переустановил Windows, благодаря чему мы получили доступ к директориям. Теперь нам предстоит выудить удаленные имена из таблицы размещения, чтобы восстановить сами файлы.
Против воли, меня захлестывал азарт.
— И как же вы собираетесь это сделать?
— Подставив букву вместо знака доллара, которым программа ZAP переписывает имена. В результате файлы снова станут доступны. Выбирайте букву, — предложил Митч, и глаза его блеснули в предвкушении замаячившей на горизонте победы.
— Пусть будет «д», в честь Дэвида.
— Пусть «д». В честь Ди Ди. — Митч усмехнулся и застучал по клавиатуре. — Понимаете, — продолжил он, слегка глядя мою руку, — компьютер это нечто вроде большого каталожного шкафа со множеством ящичков. Все адреса — в нашем случае это секторы и сегменты, где хранится информация, — целы, но часть файла хранится в одном секторе, часть в другом. Собрать его воедино, все равно что поднять Шалтая-Болтая. Ага, есть!
Обе его руки вернулись на клавиатуру, и мы просмотрели несколько папок, не обнаружив ничего особенно интересного. Дэвид вел объемные записи о студентах и своих лекциях, но мы не нашли ничего, касающегося дела о преследовании или его борьбы за место заведующего кафедрой.
Наконец обнаружилась директория с названием «ШЛ&УУ». Замелькали окна открывающегося текстового процессора, но тут выскочила табличка с просьбой ввести пароль. Я застонала от разочарования.
— Есть мысли по поводу слова, которое Дэвид мог использовать в качестве пароля? — спросил Митч.
— Никаких. А что обычно используют?
— Обычного тут не бывает, каждый выбирает слово, которое не забыть. Имя матери, например. Но не переживайте, — он расплылся в улыбке. — Нам ничего не стоит пойти в обход: все эти программы имеют брешь в милю шириной — черную дверь, на случай, если ты забыл ключ от парадной. А это происходит регулярно.
Он постучал по клавишам, выждал, потом нажал еще несколько.
У меня родилась идея.
— Митч, эти «ШЛ&УУ»… Думаю, это означает «Широкие Лужайки и Узкие Умы». Так Хемингуэй говорил об Оук-Парке. Это поможет?
— Вряд ли. Это всего лишь название папки. Погодите-ка… Ага, вот! — воскликнул он, когда перед нами открылся список файлов. Мы одновременно наклонились к экрану. Плечи наши соприкоснулись, он придвинулся еще ближе, прижавшись ко мне ногой.
— Вы так прекрасны. Но, разумеется, уже наслышаны об этом, — произнес Митч.
— Вы тоже недурны, — усмехнулась я.
— Золотая жила, Ди Ди, — мой приятель указал на экран.
Мы пробежали текст, в котором Дэвид описывал потрепанный саквояж, полученный на почте. Он рассказывал о неудачных попытках проследить адрес отправителя, потом излагал теории насчет судьбы пропавших рукописей в течение прошедших восьмидесяти девяти лет. Дэвид сообщил о потрепанной багажной бирке, болтающейся на тонкой нити, но заметил, что надписи на ней нечитаемы. Еще в файле содержались рассуждения на тему, что раз Хедли и Эрнест тогда только-только поженились, в качестве обратного адреса могла быть указана мичиганская резиденция Хемингуэя. Подобно большинству вернувшихся с фронта молодых парней, Эрнест с трудом адаптировался к обычной жизни, особенно в таком пуританском городке, как Оук-Парк, Оук-Парк Широких Лужаек и Узких Умов. Война сделала из Эрнеста мужчину, но по возвращении мать продолжала обращаться с ним, как мальчишкой. Его друзья из Мичигана оказались более терпимы, в результате чего он все больше времени проводил там и там же, а не в Оук-Парке, сыграл свадьбу, после чего уехал в Европу. Какой прихотью судьбы, удивлялся Дэвид, объясняется маршрут величайшей находки американской литературы двадцатого века из Парижа в Мичиган к нему?
Обнаружились еще заметки о паломничествах, которые они с Мартином Суини предпринимали по Мичигану. Дэвид заявлял, что их догадка про возврат саквояжа в бюро находок в Париже и пересылку в Штаты совершенно верна. По его версии начальник вокзала в Сеней, штат Мичиган, решил оставить саквояж у себя, чтобы при случае лично передать Эрнесту, поскольку знал, что тот не в ладах со своей семьей. Но Хемингуэй не возвращался много лет и приехал только на похороны отца в 1949 году. К тому времени, продолжал Дэвид, старый железнодорожник уже умер или забыл про саквояж, пылящийся где-нибудь на чердаке или в чулане.
В следующем файле содержался перечень бумаг из саквояжа. Он включал одиннадцать рассказов, начало романа и два десятка стихотворений, название одного из которых, «Котам везет», заставило меня улыбнуться.
Особый наш интерес привлек документ, в котором Дэвид размышлял на тему, кто послал ему саквояж и почему. Он сильно подозревал одного из членов семьи Хемингуэя, того с кем Дэвид лично встречался и кто не сходился во мнениях с прочими родичами, не любил Фонд Хемингуэя в Оук-Парк и хотел насолить ему.
Я указала на место, где Дэвид расшифровывал анаграмму «Regacs Ma Fily» как «Grace's Family», то есть «Семья Грейс».
— Если этот так, — сказала я Митчу, — то не исключено, что пославший рукописи Дэвиду затем убил его, потому как тот решил продать материалы с аукциона, а не передать для исследований.
Мы продолжили поиски. Еще один файл размером в 186,485 бита выдал пустой экран и сообщение: «Неполный файл».
Последний файл в папке был самым большим и имел другое расширение. При его открытии на экране замелькали обрывки слов, символы и цифры. Пока Митч пролистывал его, мои глаза зацепились за знакомые фрагменты. Это были те самые отрывки из Хемингуэя, распечатанные на листках.
— Знаете, Митч, я уже видела это раньше. Выглядит как анализ словоупотребления, пунктуации и структуры предложений. Так можно отличить подделку от оригинального произведения.
Наши головы почти соприкоснулись. Митч, тяжело дыша, повернулся ко мне и обнял. Ощущение было возбуждающим. Я тяжело сглотнула и, когда его руки загуляли по моему телу, почувствовала легкое головокружение.
— Помни, — шепнул он мне на ухо. — Я спас тебе жизнь.
— Нахал, — возмутилась я, прижимаясь еще теснее.
— И у тебя только одна кровать.
— Откуда ты знаешь?
— Проверил, пока ты готовила напитки.
Мы начали целоваться, сначала долго и нежно, потом страстно и порывисто. Забыв про компьютер, он провел ладонями по моим ногам, залезая под одежду. Я ощутила приятную легкость, ощущая, как застежки уступают под его умелыми пальцами. Лихорадочно дыша, мы раздевали друг друга. Мы снова слились в поцелуе, и, когда губы Митча устремились к моей груди, я поняла, что слишком поздно вспоминать о благоразумии. Мне нравилось, что он рядом. Вздрогнув всем телом, я полностью отдалась моменту.
Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо.
Эрнест Хемингуэй
День пятый, четверг.
Проснулась я на рассвете, и с удивлением обнаружила в своей кровати спящего Прекрасного Принца. Вспомнились события прошлого вечера. Рассеянный свет уличного фонаря падал через окно спальни на обнаженное тело Митча. Я смотрела, как он спит, и дикое пламя, разожженное им ночью, вспыхнуло с новой силой. Он так напомнил мне Скотти — уверена, психолог назвал бы это переносом. Как бы то ни было, я все больше склонялась к заключению, что никогда не увижу больше Скотти. И придвинулась ближе к Митчу.
Движение разбудило его.
— Ты настоящая, — прошептал он. — Иди сюда. — И он нежно обнял меня, ограничив для меня всю вселенную охватом своих рук.
— Я боялся, что ты — сон.
Он нежно коснулся моего подбородка, поцеловал волосы, ухо, шею. Его руки совершили медленное путешествие по моей спине, талии, бедрам. Мы задвигались в одном ритме, сменяя одну позицию на другую.
В следующий раз я проснулась много позже. Было светло, я лежала одна, испытывая сладкое послевкусие от жарких любовных игр. Спала я как убитая, зато проснулась с совершенно ясной головой и чувствовала себя обновленной, как Моисей, спустившийся с горы.
— Доброе утро, красавица, — произнес Митч, появляясь на пороге с чашкой чая, двумя тостами и озорной улыбкой.
