Ознакомительная версия.
Я улыбнулась: хорошо, что на свете есть мужчины, заставляющие женщин петь!
Я села за стол, обхватила голову руками и сказала:
– Ну, Воронцов, держись: я буду не я, если не запою!
Я преподношу Юре подарок, отправляюсь к следователю и частично утоляю свой информационный голод
Дождавшись, когда основная масса населения поспешила в столовую утолять свой нарастающий голод, я, взяв черный пакет с кассетой, отправилась к программистам. Гребчука не было, и никто не мешал мне выполнить задуманное.
На пальце Юры блеснуло обручальное кольцо, и я сморщилась.
– Привет, – сказал он, – почему не обедаешь, диета, что ли, вечно вы, девчонки, на диетах сидите.
– Да нет, просто к тебе пришла, поговорить.
Я положила перед Юрой пакет
– Что это?
– Это кассета, я думаю, ты знаешь, какая.
Юра побледнел и нервно стал приглаживать волосы.
– Она случайно попала ко мне. Так как мне она ни к чему, забирай на долгую память.
Юра молчал. Было видно, что в душе он мечется: он не знал, смотрела ли я ее, и смотрела ли до конца, и что мне вообще нужно…
Я повернулась, чтобы уйти, и услышала:
– А откуда она у тебя?
Хорошо, что Юра не стал прикидываться – мол, он не знает, о чем это я, и так далее, и тому подобное.
– Убираться заставили в кабинете Селезнева, вот она мне и попалась.
– Спасибо, – тихо сказал Юра.
Я вышла. Вот теперь и я могу пойти спокойно поесть. Зачем я отдала Юре кассету? Я хотела расположить его к себе: пусть видит, что я не враг, что мне можно доверять. Думаю, через какое-то время он отойдет от шока и согласится поболтать со мной о том о сем, и, возможно, скоро я буду знать куда больше, чем сейчас.
Навстречу мне неслась Любовь Григорьевна.
– Сейчас Лариса только от следователя пришла, пойди к ней, она повестку для тебя захватила, заодно узнай у нее все, мне вот в понедельник идти…
Я как-то и забыла, что на свете есть правосудие и что оно не дремлет и рано или поздно призовет к ответу.
– Ты боишься? – спросила Любовь Григорьевна, оценивая мой задумчивый вид.
– Нет, я радуюсь.
– Чему?
– Тому, что можно смотаться с работы под видом допроса.
– Предупреди Воронцова, – покачивая головой, сказала Любовь Григорьевна.
Я направилась в бухгалтерию. Народу там было, наверное, больше, чем в столовой. Лариска взахлеб рассказывала о своем путешествии к следователю, и все, развесив уши, слушали. Увидев меня, она сразу принялась рыться в своей сумочке и, достав оттуда сероватый бланк, протянула его мне со словами:
– Ты следующая, собирайся и поезжай.
Все взоры были обращены ко мне. В основном эти взоры были сочувствующими.
– Как там наш следователь? – спросила я. – Как там наш дорогой Максим Леонидович?
– Смотрит прямо в глаза, вопросы задает страшные, перебивает и путает.
Странно, что он смотрел ей в глаза, а не на ее грудь: железной выдержки мужик!
– Профессионал, по всей видимости, – кивнула я, – а насколько вопросы-то страшные?
– Где была, что делала… – ответила Лариска. – Я там совсем растерялась. Про начальников всех спрашивал, и вообще, что я пережила, что пережила…
Думаю, до следователя еще не дошли слухи, что Лариса была любовницей Селезнева, а то бы она там пережила куда больше. Я пошла к себе, собираться в дорогу. Для приличия, конечно, зашла отпроситься у начальства.
– Повязали меня мусора, Виктор Иванович, обложили со всех сторон, иду с повинной….
Воронцов терпеливо выслушал мой монолог и сказал:
– На вопросы старайся отвечать четко, если сомневаешься в чем-то, то лучше не говори ничего, будь лаконична и побольше равнодушия, а теперь – топай.
Виктор Иванович уткнулся в газету.
– Наверное, часто вам приходилось сидеть напротив следователя, опыт, видно, огромный, – улыбаясь, сказала я.
– Не огромный, – покачал головой Воронцов.
Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:
– Ну, что стоишь? Иди!
– А правда, что у вас на спине татуировка – птица, разбивающаяся о камни?
– Правда.
– А покажите!
– Ты что, с ума сошла? А впрочем, чему я удивляюсь, я должен был уже привыкнуть ко всему этому.
– Значит, не покажете? – уперлась я.
– Нет.
– Ну, я пошла?
– Иди.
– А вам не будет потом горько, что вы не проявили ко мне должной чуткости и внимания и, можно сказать, не выполнили мою последнюю просьбу перед расстрелом?
Воронцов молчал.
– Не будут ли вас мучить угрызения совести, что вы не сказали мне на дорожку ни одного доброго и ласкового слова?
Воронцов молчал.
– Вот когда вас вызовут к следователю, я буду просто трепетной ланью!
Воронцов тяжело вздохнул, встал из-за стола и начал раздеваться, чем, собственно, поверг меня в ужас: я же так, по глупости, по малолетству… Мама дорогая, чего это он?..
Виктор Иванович снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула, потом снял галстук и бросил на пиджак, затем стал расстегивать рубашку.
Я что-то почувствовала себя совсем неловко и на всякий случай сделала пару шагов назад.
– Иди сюда, трепетная лань!
– Это зачем?..
– А чтобы ты потом не говорила, что я злой и бесчувственный горный козел!
Я подошла поближе. Воронцов, смеясь, скинул с плеч рубашку и повернулся ко мне спиной. Черная птица замерла за секунду до смерти, острые камни уже ждали ее тело, они предчувствовали победу…
Я дотронулась до его плеча… Он резко развернулся и прижал меня к себе, каштановые глаза стали огненными, и я сжалась от предчувствия его полной победы надо мной…
Распахнулась дверь, и влетела Люська. От увиденного она просто обалдела, раскрыла рот и плюхнулась на стул.
– Там аудитор приехал… документов не хватает… – забормотала Люська, пытаясь прийти в себя.
Она тут же вскочила, опять села и повторила:
– Там аудитор…
Воронцов тихонько отстранил меня и стал одеваться.
– Идите, Людмила, сейчас я спущусь к вам, вы же позволите мне одеться?
Люська пулей вылетела из кабинета. Думаю, что она тут же забыла про аудитора и по пути к юристам рассказывала всем о том, что увидела в кабинете у начальника. Меня это не очень огорчило, хотя подобная репутация и не радовала меня: мне хотелось слыть девушкой неприступной.
– Я скажу Стасу, чтобы он тебя подвез.
Мне почему-то стало грустно и обидно. Объяснить этого я не могла и, выходя из кабинета, пробормотала:
– Не надо, я сама доберусь.
Но когда я вышла на улицу, то увидела машину Воронцова с распахнутой дверцей, а рядом стоял его водитель Стас и явно поджидал меня. Это был тот самый водитель, который сбил меня тогда на дороге.
– Давай садись, – кивнул он мне.
Я молча села в машину, спорить и язвить не хотелось. Мы рванули с места.
– Ты что такая тихая, обидел, что ли, кто?
Я помотала головой.
– Ты уж прости меня, что тогда так получилось, не хотел же я.
– Это я понимаю.
– Ты, может, следователя боишься? Так ты не думай об этом, Виктор Иванович разберется, он частных детективов нанял, они свою работу знают, найдем мы того, кто Селезнева порешил.
– Да нет, я просто устала… – сказала я. – А что эти частные детективы могут?
– А все: следить, документы разгребать, им за это знаешь какие деньги платят! Вообще, Селезнева жалко, неплохой был мужик, правда, я редко его видел…
– Я его вообще неделю знала.
– Жена у него только… сестрица Воронцова, ух, и злобная тетка, как он с ней жил, не понимаю.
– Любил, может?
– Да ты что, тут все на деньгах и держалось, слышал я пару раз, как она его попрекала да пугала, что без гроша оставит. У него только что и было своего, так это дача.
Дача… Я оживилась: как же я могла забыть про дачу!..
– А что за дача, где?
– Я один раз там был, по Рогачевскому шоссе километров восемьдесят, далековато, но зато своя, от жены его не зависящая, видать, денег сам на нее скопил.
Я вспомнила: Селезнев говорил, что купил дачу пару лет назад, наверное, это было до того, как он решил обокрасть собственную фирму на три миллиона долларов и бежать куда-то там на Мальту.
– Восемьдесят километров, далековато, – я стала развивать тему, чтобы побольше узнать о местонахождении интересующего меня участка.
– Зато место там хорошее, речка есть, рыбачить вряд ли можно, хотя желающие на это дело всегда найдутся, но ноги пополоскать летом приятно, да и название у поселка весьма притягательное.
Ознакомительная версия.
